Рысь пробежал по краю горящей крыши, спрыгнул на землю, доверившись оценке двуногого – «вдоль стены можно проскочить, только что пролили». Им не повезло на последнем отрезке пути: раздался взрыв, в котором послышались раскаты удовлетворенного рычания Кароя. Рысь сначала пошатнулся от удара кирпичом по голове, сделал неуверенный шаг, и упал на землю, придавленный горящей балкой – разметало и часть стены, и почти прогоревшую крышу. Он выл, пока не обмяк на руках медведя, выдернувшего его из-под раскаленной тяжести. Балку приподняли подбежавшие люди, они же и сверток унесли.
«Лишь бы мальчишка не угорел, – подумал Илларион, проваливаясь во тьму. – Скорая должна была уже подъехать. Если есть кислородный баллон – откачают».
Первое пробуждение аукнулось волной боли – приглушенной, перекатывающейся волнами по спине от холки до основания хвоста. Пересохшую пасть намочила струйка воды из поилки. Рысь облизнулся, прислушался к голосу, уговаривавшему его еще немножко поспать, и закрыл глаза. Второй раз они очнулись в плотном кольце врачей.
«Превращайся, – буркнул рысь. – Не отвяжутся. Им тебя надо пощупать».
«Им поговорить хочется, – посмотрев на врачей, догадался Илларион. – Сейчас начнут спрашивать, сколько пальцев вижу, как меня зовут».
«Ответь, – фыркнул рысь. – И попей нормально, пить хочется».
При смене тела болью продрало только лопатки. Илларион пожалел, что не посмотрел, цел ли хвост, и, отвечая на вопросы врачей, услышал ворчание зверя: «Хвост в порядке, я сразу проверил. На спине непонятно что. Наверное, шрам будет».
«Спина – не страшно. Спиной можно не поворачиваться. Главное – хвост».
После короткого разговора и чашки приятного кислого питья Иллариона снова уложили спать, заверив, что завтра двуногого разбудят и перевезут в реабилитационное отделение, где он проведет неделю под присмотром врачей.
«Сбежим, – задремывая, пообещал рыси Илларион. – Как-нибудь доковыляем. Дом рядом».
Сон настиг его мягко, словно теплым одеялом в мороз укрыли, осторожно подтыкая щели, в которые может просочиться холодный воздух. Он возвращался домой с двумя сазанчиками – батя Дарины позвонил, попросил его проверить ночные закидушки и забрать себе улов. Сам не мог, они с мамой собрались поутру выехать в Лисогорск – не до рыбы.
Илларион прошел по протоптанной дорожке. Заглянул в Ежовку, поздоровался с бабой Тасей, отказался от творога – «спасибо, если можно, я завтра заберу для сырников, сегодня с рыбой придется возиться, а Альма печет «ромашку» с мясом и картошкой». На заборе дачи Гвидона и Дарины, заплетенном виноградом, зарумянилась светлая гроздь, припеклась оранжевыми пятнами, и он не выдержал, сорвал – иначе прямо на заборе в изюм превратится.
Новенький мост его не удивил – во сне он постоянно проезжал по нему на работу, в магазины и в Метелицу. Обычно на машине, это сегодня на ногах, потому что захотелось прогуляться. Дубовая роща встретила его лукавым шепотом, осыпала золотящими листьями, напомнила: «Надо сбегать к дуплу, открыть дверку, проветрить, пока теплые дни».
– Надо, – ответил дубам Илларион и прибавил шаг.
Узкая асфальтовая лента провела его между деревьями, вытолкнула на опушку и позволила увидеть знакомый дом. С башенкой-смотрильней, новеньким крыльцом и свежеокрашенными наличниками.
– Папа! Папа!
Брайко и Здравка побежали к нему наперегонки. Илларион отвел в сторону пакет с рыбой, выставил как щит виноградную гроздь и спросил:
– Угадайте, кто вам это передал?
– Светланочка, – без раздумий ответил Брайко. – Это дяди Гвидона виноград.
Остальные картинки были размытыми, неясными, но не тревожными, а наполненными безмятежным счастьем – Альма, запах горячего пирога, фруктовый сад, огромная кухня-столовая с ковриками-рыбками и спальня с широкой кроватью.
Врачи Иллариона еле разбудили. Обвешали датчиками, записали показания, запретили вставать, уложили на каталку и перевезли в машину «Скорой помощи». По дороге он еще немного подремал, жалея, что ему не удалось вернуться в дом-терем, и немного взбодрился в реабилитационном отделении, когда попал в палату на втором этаже. Других пациентов не было, и Илларион, занявший койку у окна, дождался, пока его оставят в покое, выплюнул таблетки, которые спрятал за щеку – впихнули горсть непонятно чего – и осторожно переполз на подоконник. Он уперся локтями, чувствуя, как болит кусок спины от загривка до лопаток, подтянулся, приоткрыл створку и осмотрелся. Ему открылся вид на Насыпной переулок, ворота с проходной и трансформаторную будку, пострадавшую от светошумовой гранаты при поимке игуаны. Чтобы увидеть двор Альмы пришлось чуть-чуть высунуться в окно. Илларион прищурился и увидел на порожках знакомую фигуру. Прищурился посильнее и понял, что это Паулина. А где тогда?.. А вот и Фест.
Альма вышла, держа детей за руки. Брайко и Здравка щеголяли в новеньких летних костюмчиках и несли большой воздушный шар ярко-красного цвета. Процессия вышла из калитки, добралась до ворот госпиталя и прочно застряла на проходной. Когда Альма вышла на дорогу и вытащила из сумки телефон, явно собираясь кому-то звонить, Илларион свистнул и помахал ей рукой. Некоторое время они общались жестами. Устав махать и подпрыгивать, Альма крикнула:
– Нас не пускают. Говорят, что можно приходить только завтра. Сегодня ты должен спать после перевозки, тебе дали снотворное.
– Может быть, и дали, – согласился Илларион. – Но я не проглотил. Надоело спать. Хочу домой. Попробую превратиться и сбежать. Если спрыгнуть на трансформаторную будку…
– Нет! – воспротивилась Альма. – Не надо! Если ты промахнешься и упадешь, растревожишь все, что заживили. Подожди пару дней. И… не превращайся, подожди. Мы сейчас.
Трансформаторная будка была крепким кирпичным строением с плоской крышей. Провода подходили к креплениям, вмурованным в стены. Этим плацдармом собирался воспользоваться Илларион, но Альма успела первой – быстро потащила Паулину, Феста и детей домой, и через пять минут вся компания вернулась к забору на лапах. Дарса с оберегом Кароя на шее ухватила брысенка за шиворот, взмыла в воздух и мягко приземлилась на крышу. Илларион отполз от подоконника и дождался второго прыжка. Брайко плюхнулся ему на руки и радостно замяукал. Альма, просочившаяся в палату, обнюхала его ухо и щеку, наклонилась, стряхнула на кровать оберег. Илларион, не спуская Брайко с рук, обнял дарсу за шею, боднул и проговорил:
– Спасибо.
С трансформаторной будки донеслось дружное повизгивание. Паулина и Фест, доставившие Здравку на крышу, радовались встрече с Илларионом и желали ему скорейшего выздоровления. Семейное единение прервал врач, который выругал всех до единого – больше всего досталось Иллариону, оставшемуся в палате. Остальные слушали гневную речь с крыши и смиренно шевелили усами и ушами. Пришлось проглотить новые таблетки и лечь спать.
«Надо попробовать не нарываться, а уговорить отпустить меня с обязательным появлением в часы обхода. Завтра начну умолять, напомню, что я – одинокий отец, – решил Илларион, поглаживая оберег Кароя. – Для чего я все эти бумаги оформлял? Пусть на меня поработают».
На переговоры с врачами ушло полдня. Иллариону расписали график превращения, предупредили, что в ближайшую неделю возможны болезненные ощущения на месте ожога, строго-настрого запретили поднимать тяжести, выдали мешок таблеток и выпустили через проходную в объятия детей, Альмы и Паулины с Фестом. Дома его ждали два сюрприза. Альма испекла «калитки» на желтке из страусового яйца – скорлупа была отмыта и готовилась превратиться в арт-объект – и склеила новую вежу. Их общую вежу, собранную из двух старых, украшенную листочками, вишенками и рыбками. Красивую – глаз не оторвать.
«Значит, не померещилось в пожаре. Действительно сделала. Надо будет ей когда-нибудь рассказать. И про морок, наведенный шаманом. И про вежу. И про то, что Линша погладила меня по спине. Не сейчас. Еще рано».
Он долго рассматривал детали, тронул хвост Здравки, погладил кисточки на ушках Брайко, и спросил:
– А еще котенка? Не хочешь? Поэтому не подсадила?
– Рано, – ответила Альма. – Котенка потом. Тут есть свободное место, нам не придется тесниться – если все будет так, как пообещала Линша. Ты не сердишься? Я взяла твою вежу без спроса. Но Линша велела делать ее срочно, я не могла с тобой поговорить.
– На что сердиться? – удивился Илларион. – Линше виднее. Я рад. Я уже задумывался, почему ты делаешь вежи висицам, а к нашим не прикасаешься. Хотел спросить, но не нашлось подходящего момента.
Альма вернула вежу на холодильник, сказала:
– Пока будет стоять тут. Это временное место. Нам надо поговорить. О нас, о детях, о будущем. Не сегодня. Ты должен поесть и выспаться. И не забывай пить таблетки!
Иллариона ужасно веселили моменты, когда Альма становилась строгой и начинала командовать. Выражение лица у нее становилось серьезным и сосредоточенным – в точности как мордочка дарсы, несущей в зубах хвост.
Он кивнул, сдерживая смех. И порадовался обещанию: «Котенка потом». Вежа склеена – а это значило, что Альма сделала выбор, и не собирается выгонять их с Брайко, хотя они временами доставляют ей неприятности. Пусть шепчется с Линшей, сама решает, куда ставить вежу, когда и сколько котят в нее подсаживать.
«Калитки» с экзотическим яйцом были очень вкусными – особенно после вчерашней и сегодняшней больничной каши. Илларион быстро наелся до зевоты и получил предложение поспать в ларе. Фест, навьюченный котятами, посмотрел на него с нескрываемой завистью. А Паулина заулыбалась, услышав объяснение Альмы: «Это помогает мне работать. Надо собрать вашу вежу, пока не засох белок. В вежах, сделанных на одном яйце, не приживаются семейные раздоры».
Не обошлось без охов и ахов. Все долго рассматривали спину Иллариона – всего-то розовое пятно, и то быстро цвет меняет – потом спину рыси с легким белым пушком на месте ожога. Детям запретили прыгать на папу: «Вот вам дядя Фест, делайте с ним, что хотите, а папу не трогайте». Брат выразительно вздохнул, но возражать жене и Альме не осмелился. Повинуясь указаниям кошек, лег под кряжистую грушу и начал служить батутом – котята разбегались, заскакивали на нижние ветки, спрыгивали на дядю и возвращались на дерево. Илларион оценил размер зеленой груши, прилетевшей брату в глаз, и понадеялся, что такое развлечение детям быстро приестся. Хорошо бы, чтобы к моменту его выздоровления они вернулись к штурму «Крепости» – зря он, что ли, ее собирал?