— Не прислушаться к знамению — большой грех, — шутливо, в тон Аккарфу произнесла Арнет.
— Если бы еще знамение знало, с чего начать, — досадливо молвил эльф. — Я ведь не очень хорошо разбираюсь в людских обыкновениях. А здесь все непросто. Есть у людей один такой ритуал — политика называется...
— Есть, — медленно подтвердил Аккарф, пряча смех за сосредоточенностью взгляда.
— Вот я и не знаю, кому и что я по этому ритуалу должен говорить, а кому — ничего, — вздохнул эльф. — Но вам я рассказать должен наверняка... и еще одному человеку.
Он замолчал и очень каким-то человеческим жестом потер лоб.
— Лерметту, насколько я понимаю, — пришел ему на выручку Аккарф. — Что бы ни случилось с ожерельем, но это произошло в его доме.
— Именно ему, — благодарно улыбнулся эльф. — Но сначала вам.
Рассказ его был краток и точен, однако Арнет не оставляло ощущение, что кое о чем эльф умолчал. Впрочем, и сказанного им за глаза хватало, чтобы призадуматься.
— И тогда я кинул ожерелье в шкатулку, — закончил эльф.
На сей раз Аккарф был бледен не от тревоги, а от самой неподдельной ярости.
— От Иргитера можно ожидать чего угодно, — взорвался он, — но чтобы святотатства?!
— От Иргитера — или от его людей? — негромко уточнил эльф.
— Безразлично! — рявкнул король.
— Нет, любимый. — Арнет приподнялась, опираясь на локоть. — Боюсь, его светлость Эннеари прав. — Теперь, когда самое страшное для нее было позади, она с легкостью вспомнила имя этого эльфа, который и попадался-то ей на глаза от силы раза два. — Это меняет многое.
— Вообще-то я не светлость, а высочество, — усмехнулся Эннеари, — но вот уж это и впрямь безразлично. А ожерелье... это ведь не просто безделушка.
— Ни в коем случае! — ужаснулся Аккарф. — И я представить себе не могу, как им только в голову пришло...
— Может, это была просто шутка? — мягко предположил Эннеари. — Дурно задуманная шутка, только и всего?
Аккарф поднял на эльфа вмиг посуровевший взгляд.
— Знамения в политике не разбираются, это верно, — едко заметил он. — И все же — что бы ты сказал, если бы кто-нибудь вздумал в шутку утащить королевскую корону и впридачу алтарь из дворцового храма?
«Ты», обращенное к эльфу, в устах Аккарфа прозвучало вполне естественно. Арнет припомнилось, что за то время, покуда Эннеари рассказывал о судьбе ожерелья, а они оба лишь вставляли отдельные вопросы, все трое уже успели каким-то непостижимым образом перейти на «ты», но вот когда именно... впрочем, разве это имеет значение? Ожерелье сплотило их в некий странный союз, и теперь загадочный и непостижимый эльф был куда понятнее Арнет, нежели тот же Иргитер и его свора, покусившиеся на святыню.
— Я бы сказал, что это весьма тупой юмор, — вздохнул Эннеари. — И что меч в моих руках гораздо острее... в чем и предлагаю шутнику убедиться незамедлительно. Но... разве это ожерелье настолько важно? Ведь это не корона и не алтарь.
— Это храмовая святыня, — дрогнувшим голосом ответил Аккарф. — Ему около восьмисот лет... хотя эльфа древностью не проймешь.
— Я гораздо младше этого ожерелья, — учтиво ответил Эннеари, — и я знаю, сколько лет принято жить у людей. Десятков примерно семь, верно?
— Верно, — против воли усмехнулся король. — Обычай такой.
— Так что же ожерелье? — настаивал эльф.
— Восемьсот лет назад — это еще до Поречного Союза, — пояснил Аккарф, — у Окандо и Риэрна были совсем другие границы. Тогда страны правобережья еще воевали между собой. В тот раз Риэрн едва не одержал победу. Столица пала, держался только Храмовый холм... довольно было захватить его, и судьба Окандо решена. После захвата храмов и осквернения святынь... — Голос его пресекся.
— Понимаю, — тихо произнес Эннеари.
Арнет подняла на него удивленный взгляд. Нет, эльф не лукавил. Странно. Ей то и дело казалось, что он не понимал самых обыденных, повседневных вещей — но то, чем жители Окандо отличались от всех остальных, он понял без труда.
— Защитников Холма оставалось не так уж и много, — продолжил после недолгого молчания Аккарф. — Им предложили почетную сдачу. Но они ответили, что покойники не сдаются, а они уже все равно что мертвецы. Бой возобновился... к той минуте, когда подоспела помощь, многие из них и в самом деле были мертвы, но храмы отстоять удалось. Это был поворотный день войны. Вскоре риэрнцев выбили из Окандо раз и навсегда. А в память о защитниках Храмового холма было сделано это ожерелье. Из траурных камней ровно по числу бойцов. Камни покрупнее означают павших в бою за храмы. Это коронная и храмовая святыня Окандо. Не скажу, что это — сердце нашей земли... скорее, это ее дух.
— Но... — еле выдавил из себя потрясенный Эннеари, — зачем тогда брать его с собой?
— Это ожерелье, — пояснил король, — часть полного орната. В нем коронуются. В нем объявляют войну и заключают мир. В нем подписывают самые важные договоры. Священные и нерушимые. Можно обойтись малой короной и даже забыть про скипетр — но ожерелье должно входить в орнат обязательно.
— Понимаю, — вторично промолвил эльф. — Раз уж объявлен Совет Королей, без ожерелья на него не явишься. — Он с силой хрустнул пальцами. — Я так надеялся, что это просто шутка...
— Такими вещами не шутят, — кивнула Арнет. — Страшно даже подумать, чем могла обернуться для всех нас пропажа ожерелья.
— Навряд ли эти оболтусы собирались топить его в пруду, — возразил Эннеари. — Оно туда угодило по чистой случайности. Вопрос в том, что с ним собирались делать и кто за этим стоит.
— Наверняка сам Иргитер, — в сердцах воскликнул Аккарф.
— Но этого мы никогда не докажем, — покачала головой Арнет.
— Как знать, — задумчиво произнес Эннеари. — Все когда-нибудь становится явным. Если это и впрямь королевский приказ... чего Иргитер добивался? Вернуть утерянное ожерелье в расчете на поддержку из благодарности или придержать его у себя ради шантажа? А если учесть, что Риэрн уже пытался когда-то воевать с Окандо, и не знать о смысле ожерелья риэрнцы не могли... совсем скверная история получается.
— На что бы он ни рассчитывал, — резко заметил Аккарф, — получит он прямо противоположное. Спасибо за ожерелье... и за предупреждение.
— Не за что, — улыбнулся Эннеари. — Это была просто счастливая случайность. Мне повезло оказаться на нужном месте в нужное время.
— Это привилегия знамений, — усмехнулся Аккарф. — Оказываться там, где они нужнее всего в единственно важное мгновение.
— Тогда мне самая пора оказаться где-нибудь еще, — снова улыбнулся эльф. — Теперь, когда главное сказано, я здесь определенно лишний — а для знамения это непозволительная неблаговоспитанность.
На сей раз Арнет тоже фыркнула от смеха. Благовоспитанное знамение... вот так и видишь воочию, как юные знамения отвечают урок или сбегают поутру от строгих наставников, чтобы поиграть в шарики.
— Да, кстати, — окликнул Аккарф эльфа, уже стоящего возле открытого окна.
— Да? — обернулся эльф.
— Касательно того человеческого ритуала, который именуется политикой, — невинным тоном произнес король. — Ты зря прибеднялся. Я был неправ. Все-таки для знамения ты в нем разбираешься очень даже неплохо. Если когда-нибудь в Окандо возведут храм политики, ты займешь в нем место Верховного предстоятеля. Обещаю.
Эльф содрогнулся.
— Свет и Тьма сохрани! — выпалил он с неподдельной искренностью, перескочил через подоконник и исчез в вечерних сумерках.
Шеррин не могла бы с уверенностью сказать, спит она или нет. Не сон и уж тем более не бодрствование — ясные волны забытья, высокий прибой, уносящий все ее мысли, будто лодку... лодка может покориться волне или противоборствовать — но не отказаться от волны, не взлететь вверх и, размахивая веслами, устремиться к берегу... а кому он нужен, этот берег?
Уснуть не получалось, толком проснуться — тоже. И припомнить нынешний день, поймать минувшие мгновения... нет, как ни старайся, а все равно они остаются неуловимыми — трепещут на ветру, шелестят, а в руки не даются, осыпаясь осенними листьями, легкие, яркие, разноцветные... и каждый лист — это карта мира... совсем какого-то другого мира, поймай листок, поймай только, вглядись пристальнее — и войдешь... их много, этих миров, и каждый шелестит-шепчет что-то свое... и Шеррин летит по ветру вместе с ними, вместе с дымом костра, вместе со смехом, вместе с непонятными ей словами эльфийской речи... и другими, человеческими, понятными... вот только звучали они как-то совсем иначе, нежели она привыкла — будто несли в себе другой, потайной смысл, и этой тайны она не знала... а в то же самое время незнаемая тайна была внятна Шеррин, как ее собственные мысли — а может, это и были ее собственные мысли?
Все слова те же — и не те же... ведь ее и прежде спрашивали, нравится ли ей Найлисс — так почему же она ответила сегодня совсем по-другому? Потому что ее никогда не спрашивали об этом, уплетая в компании эльфов охотничьи колбаски с пылу, с жару?
— Вам нравится Найлисс? — осведомился Лерметт, дуя на горячую колбаску.
— Очень, — твердо ответила Шеррин и добавила неожиданно для самой себя, — Он не пахнет розами.
Если кому ее ответ и показался странным, виду никто не подал.
— Найлисс пахнет жасмином, — улыбнулся Лерметт.
— Летом — наверняка, — мечтательно вздохнул один из эльфов. — Хотел бы я приехать сюда летом. Вот бы, наверное, странно — вроде как уехал из Долины, а вроде как и нет. Места кругом незнакомые, а жасмин цветет, как дома...
— Осень в Найлиссе пахнет яблоками, — сказала эльфийка, сидевшая рядом с королем.
— Не только, — усмехнулся самый младший с виду эльф с такими веселыми глазами, что на сердце невесть почему делалось легко. Звали его Лэккеан, и его имя запомнилось Шеррин сразу — может, оттого, что он чем-то неуловимо напоминал принца Орвье, а его она от души жалела. — Осень людей пахнет сеном.
Шеррин не поняла, отчего эльфы засмеялись, а та, что сидела возле короля, прикусила губу. Вроде Лэккеан ничего такого не сказал?