— А вот что. — Эльф спрыгнул с ветки и подошел к молоденькому клену. Алая листва, залитая холодным золотом позднего рассвета, пламенела, словно костер на ветру. — Это — замок. На виду висит, так сам в глаза и бросается. Мимо не пройдешь, не заметив. Яркая красота, броская, резкая. Ее и искать не надо — издали видно.
— Понимаю, — согласно кивнул Лерметт.
— А ключ... — Эннеари огляделся в поисках подходящего примера. — Да вот хотя бы, в двух шагах от тебя... эй, куда ты смотришь? Поди сюда.
Лерметт послушно встал и подошел к эльфу.
— Вот тебе и ключ, — улыбнулся эльф, указывая на крохотное растеньице почти у самых своих ног.
Лерметт потянулся было сорвать стебелек, но Арьен ухватил его за плечо.
— Куда?! Нет, ты не рви — сорвешь, ничего не увидишь. Так прямо в руках и завянет, до глаз не донесешь. Ты сам к нему нагнись.
Стебелек едва доставал Лерметту до щиколотки. Сгибаться пополам было нелепо, и Лерметт опустился на колени прямо в ледяную росу, и уж только тогда нагнулся.
— Смотри, — шепотом пронеслось над его головой, — смотри внимательно.
Узкие расходящиеся листья были беспорочно изящны. Они пленяли четким совершенством очертаний. Их разлет радовал глаз — не грубо размашистый и не жеманно сдержанный, а естественный, как само дыхание. Поблекшая зелень уже слегка тронулась по краям чуть заметной желтизной, но растеньице не сдавалось осени. Оно ничуть не выглядело привялым — наоборот, хрупкий стебелек вопреки холодам венчался крохотным белоснежным цветком, едва различимым с высоты человеческого роста, но вполне заметным вблизи. Лерметт невольно приблизил к нему восхищенное лицо и замер. Рядом с немыслимой нежностью тонких лепестков бархатистость розы казалась грубой, а белизна жасмина — нарочитой. Их соразмерная стройность завораживала.
— Вот это и есть ключ, — засмеялся Эннеари. — В отличие от замка, на виду не валяется, его еще поискать надо. Зато когда найдешь — глаз не оторвать. А замок быстро взгляду примелькается. Понимаешь?
— Да, — ответил, подымаясь, Лерметт. — Может, и не все, но самое главное.
— Да? — прищурился Арьен. — Что же именно?
— Чтобы найти ключ, — убежденно произнес Лерметт, — надо сначала встать перед ним на колени.
Глава 7Дипломатия правит бал
Когда узкий луч из смотровой щели коснулся мерной отметки на середине стола, и их совещающиеся величества покинули залу совета ради трапезной, Лерметт едва смог утаить вздох облегчения. Прежде он всегда испытывал досаду, когда приходилось оторваться от переговоров ради чего бы то ни было. Прежде — но не теперь. Переговоры явно зашли в тупик. Впрочем, тупик — это еще не совсем то слово. Слов, гораздо более точно и выразительно описывающих то место, в котором, вне всякого сомнения, застряли переговоры, Лерметт мог бы вот так, с маху, припомнить не меньше дюжины — хотя и они казались ему недостаточными. Возможно, у гномов могло бы найтись более или менее подходящее словечко... а даже если и нет, им придется его изобрести. Вот теперь точно придется. Гномы не терпят приблизительности — вот почему их язык никому, кроме них самих, недоступен... ну, разве что в основах. И если уж на свете появляется что-то неслыханное, невиданное и вообще доселе неведомое, эти зануды не успокоятся, покуда не придумают слово, определяющее загадочный предмет точно, полно и всесторонне. Ну, на сей раз им придется попотеть. Придумать слово, способное передать, в какую яичницу с гвоздями ухитрились обернуться эти переговоры — это и для гномов задача превыше сил.
— По-моему, — тихонько молвил Лерметт сидящему рядом Илмеррану, — это все-таки была неудачная идея.
— Какая именно? — уточнил гном, отхлебывая вино. В его быстрых глазах, остро сверкнувших поверх края чаши, явственно читалось неодобрение, понятное Лерметту без труда: как же ты, король, дипломат, почетный доктор наук и мой ученик, в конце-то концов, можешь изъясняться столь неточно? Экое разгильдяйство... а может, даже и безответственность!
— Обсуждать частности, хотя согласие по предмету в общем еще не достигнуто, — вздохнул Лерметт.
— Нет, ну отчего же, — флегматично возразил Илмерран. — Вполне разумная мысль... твоя, между прочим.
— Когда я ее изрек, мне тоже так казалось, — отрезал Лерметт.
— Вполне разумная мысль, — с нажимом повторил Илмерран. — То, чего нельзя вместить сразу, можно усвоить по частям. Никто не может закинуть в глотку единым разом жареного кабана... даже наш эттармский приятель, — добавил гном, покосившись на Эттрейга; тот неторопливо ел небольшими кусками с удивительно сдержанным изяществом, как и принято среди оборотней. — Даже и в мохнатом виде. Пасть не вместит. Но если разрезать данный съедобный объект на кусочки надлежащего размера... можно ручаться, что бедную свинку уплетут подчистую.
Сравнение вкусного жаркого с неаппетитной дипломатией Лерметта позабавило.
— Я не понял — ты мой советник или мой повар? — с усталым ехидством поинтересовался король.
— Кто — я? — фыркнул гном. — Нет уж. Только не я. Из нас двоих, Лериме, мастер заваривать кашу именно ты.
Лерметт тоже фыркнул, только чуть потише. Поделом тебе, твое величество. Тоже вздумал — с гномом в ехидстве состязаться. Что бы гном ни взялся делать, он это делает педантично и добросовестно. И если гном взялся ехидничать, никакому королю его не переязвить... хоть бы и почетному доктору наук. Сноровка не та.
— Боюсь, моя каша давно и безнадежно подгорела, — вздохнул Лерметт. — Как еще и котел отскребать, непонятно.
— Ну что ты, — улыбнулся Илмерран. — Она еще даже не закипела.
— Помилуй Боги! — искренне ужаснулся Лерметт. — Если сейчас, по-твоему, не закипело... каким же будет это варево, когда закипит?
— Там увидим, — спокойно отозвался гном.
Лерметт снова вздохнул. До сих пор он всегда досадовал на подобные перерывы как на помеху, а сегодня обрадовался обеду, как долгожданной передышке. Подобных переговоров ему не приходилось вести еще ни разу. Всегда — всегда! — есть место отступлению, компромиссу, сделке... всегда — но не теперь. Уж такова сущность дипломатии — чтобы хоть в чем-то согласились с тобой, чем-то должен поступиться и ты сам. Для Лерметта это смертельно опасное равновесие между чужими и своими уступками никогда не было чем-то сложным. Он, как никто, умел уступать без ущерба и настаивать без насилия. Отдавать и принимать, настаивать и отступать, отстранять несовместимое — и наконец слить две правды, свою и чужую, словно воду с вином, в единую круговую чашу... ничего похожего на то, что ему приходится делать сейчас. Как, ну как должно проводить переговоры, на которых нельзя сделать ни единой, даже самой маленькой уступки — потому что она прольется в общую чашу не водой, а отравой!
Когда короли, отобедав, вернулись в залу совета, Лерметт с первого же взгляда мог сказать, кто доставит ему наибольшее число неприятностей. С утра его едва не свели с ума Эвелль и Аккарф — сколько ни убеждал их Лерметт, что сток Линта понизится ненамного и ненадолго, они не желали верить ни уговорам, ни расчетам... тут-то Лерметт и пожалел, что госпожа Мерани Алмеррайде уехала восвояси в Арамейль и магов своих с собой прихватила. Вот когда бы пригодились всеми признанные маги-эксперты, маги-посредники! Как он мог так опрометчиво отпустить госпожу Мерани... хотя, если Илмерран удался в бабушку пусть даже и в малости, пытаться навязать ей свое королевское хотение бесполезно: все равно поступит по-своему. Да и можно ли требовать, чтобы ректор Арамейльского университета сидела безвылазно в Найлиссе, занимаясь чужими делами вместо собственных — а их у ректора ничуть не меньше, чем у любого короля! И можно ли требовать, чтобы хоть кто-то занялся твоими делами вместо тебя — стыдись, Лерметт, тебе ли такое в голову пришло? Когда это ты переваливал свою ношу на чужие плечи?
Ничего не получается, с мимолетным отчаянием подумал Лерметт, глядя на занимающих свои места королей. С любым из них договориться с глазу на глаз невелико искусство — а ты попробуй справиться со всеми разом! Для этого они должны хоть в чем-то договориться между собой... что почти немыслимо. Слишком уж у них интересы разные. Я потому и не могу с ними справиться, что все они тянут каждый в свою сторону, все пытаются выгадать свой частный интерес — а время меж тем уходит, уходит непоправимо... и если они не сумеют сговориться, то и мне с ними не сладить — а тогда не останется места ни для каких частных интересов, неужто они не понимают... хотя, наверное, все-таки понимают, вот только привычка сильнее надобности... привычка, она и вообще сильнее всего... вот он и привык, что дипломатия ему дается с легкостью. Он привык к удаче, и даже слишком. Что ж, теперь приходится расплачиваться. Сегодняшнее утро стоило ему немыслимых трудов — а эти послеполуденные часы достанутся и того дороже. Ведь с утра запевалами в хоре протестующих голосов были Аккарф и Эвелль, люди хотя и упрямые, но способные мыслить здраво — а сейчас заводилой окажется Иргитер. Эк его распирает от нетерпения — едва рот может удержать закрытым... а ведь с утра его почти и не слышно было... интересно, что за идея его осенила столь внезапно?
Иргитер расправил плечи и самодовольно улыбнулся. Так и есть. Едва только Илмерран произнесет: «Начинаем», — и этот неисправимый склочник ринется в бой.
— Начинаем, — произнес Илмерран, и король Риэрна старательно приосанился.
Как же он мне надоел, подумал Лерметт, украдкой глядя на Иргитера из-под полуопущенных ресниц. Боги пресветлые и претемные... и превсякие... как же он мне надоел! Изо дня в день этот мерзавец с тупым упрямством злобного идиота охотится на малейшие крохи здравомыслия и согласия, которые могли бы хоть как-то помочь нам договориться — да притом же выражение лица у него такое, будто эта сволочь и есть хозяин жизни, а он же в жизни ничего не понимает... и главное — он не понимает, что у жизни нет и не может быть хозяев.
— Я не понимаю, о чем мы тут спорим, — брезгливо оттопырив нижнюю губу, процедил Иргитер. — Ведь всякому ясно, что эта затея совершенно бессмысленна.