Лицо Джеланн расцвело глазами — синими, карими, серыми — и, когда она улыбнулась при виде Лерметта, иные из этих глаз широко распахнулись ему навстречу, иные же привередливо сощурились. И так же точно взмахнули нарисованными крыльями птицы на щеках Наэле. Травы, цветы, улыбки... а посреди этого многокрасочного, приветливо улыбающегося безумия восседала смешная кукла из некрашеного дерева, но почему-то в парике — будто без нее рехнувшийся водопад картинок оказался бы все-таки недостаточно сумасшедшим.
Потрясенный Лерметт хотел было выговорить хоть что-нибудь — и не мог.
Деревянная кукла повернула к нему свою точеную головку.
— Правда, замечательно? — радостно спросила она голосом Илери.
Боги пресветлые и претемные... и превсякие... это же никакая не кукла... это Илери разрисовалась под куклу... эти причудливые слои древесины все до одного как есть нарисованные... это ведь Илери... Илери...
У Лерметта перехватило дыхание.
Так вот почему Арьен говорил, что для людей красота Илери — не ключ, а замок! Прав он был... тысячу раз прав!.. замок, который на самом деле ключ... сколько раз он смотрел на Илери — да ведь каждый день! — сколько раз он смотрел и ничегошеньки не видел... ничего, ничего он не видел, кроме ее ослепительной красоты — смотрел, пока не ослеп, пока не перестал видеть и вовсе... ты прекрасна, как солнце — значит, я тебя не вижу... не вижу своими смертными обожженными глазами... совсем не вижу, и только слезы текут из-под сомкнутых век... но зато я увидел — теперь... как я мог, как же я мог не видеть, что ты прекрасна!.. нет, не то... как я мог не видеть, что красота твоя больше, чем красота, а сама ты превыше своей красоты, потому что ты Илери... как я мог не видеть, что ты милая... и смешная, на самом деле смешная... самая смешная на свете, и от этого так странно... так странно и радостно — как никогда в жизни, никогда, никогда прежде... так, как не бывает, и радость эта течет по моим жилам — радость, а вовсе никакая не кровь — слышите?.. почему, ну почему мою незрячесть исцелили какие-то дурацкие деревянные разводы... как я мог не видеть, что ты — это ты... и что я буду любить тебя вечно... даже когда меня уже и не будет... вечно, Илери!
— Когда мы поженимся... — Губы Лерметта двигались почти что помимо его сознания, и он даже не успевал опомниться ( о Свет и Тьма, да что же это я такое несу?! ). — Сразу же после венчания... я обязательно выверну на твое свадебное платье банку варенья...
В ответ лицо Илери вспыхнуло такой улыбкой, что Лерметт едва не задохнулся. Казалось, сама душа Илери тает... тает — и перевоплощается в нечто иное.
— Впервые вижу, — с уважительным одобрением произнесла Наэле, — чтобы человек умел правильно ухаживать за любимой девушкой.
Лицо Лерметта мучительно заполыхало запоздалым осознанием — и только тающая нежность в глазах Илери не давала ему сгореть от стыда прямо на месте. Оно осторожно скосил глаза... но нет, Наэле не издевалась.
— Наэле не издевалась! — взмолился Лерметт, завершая свое повествование. — Она сказала, что и думала!
— Конечно, — утвердительно наклонил голову Эннеари, изрядно веселясь в душе. — А как же иначе?
То, ради чего Арьен и затеял свое посольство, наконец-то сбылось — сбылось полнее и лучше, чем он смел надеяться даже в самых жарких своих мечтах! — а Лерметт так ничего и не понял. Нет, он понял, конечно, что любит и любим — но и только. Есть вещи, которых людям просто не понять самим... ну, если не всегда, то как правило. И теперь Арьен, сияя от счастья и едва не лопаясь от смеха, просвещал Лерметта относительно эльфийских обычаев — не всех, конечно, а тех, с которыми король Найлисса соприкоснулся так неожиданно для себя.
— Не понимаю, — почти простонал Лерметт. — Ничего не понимаю. У вас что же, когда ухаживают за девушками, говорят всякую чушь?
— Не обязательно, — утешил его Арьен. — Иначе ни одна девушка из людей нипочем не полюбила бы ни одного эльфа. У вас ведь совсем по другому принято. Все-таки вы чудовищно изысканные создания. Ваше стремление к красоте...
— Опять ты за свое! — вскричал с упреком Лерметт.
— У вас это очень красиво, — мечтательно улыбнулся Эннеари. — Целый ритуал... или церемониал... как правильнее сказать?
— Не знаю. — Лерметт дернул уголком рта.
— Одним словом, я по-вашему не умею и навряд ли научусь, — признал Арьен. — У вас надо совершить столько предписанных телодвижений, сказать столько ритуальных речений, соблюсти столько условностей... это очень красиво — но мне бы нипочем не суметь. А вот у тебя по-нашему сразу получилось.
— Да что у меня получилось? — взвыл Лерметт. — Я даже сам не понимаю, как меня угораздило такое ляпнуть! Просто...
— Именно так, — подхватил эльф. — Просто. Понимаешь, не имеет ровно никакого значения, что ты говоришь и что делаешь. Ровным счетом никакого. Не слова, не поступки, а то, что дышит сквозь них. Или оно есть, или его нет. Шепот, от которого рушатся стены. Когда воля, разум и чувство взмывают над самими собой и сливаются в нечто совсем иное...
— И как же зовут это иное? — тихо промолвил Лерметт. — Или у него нет названия?
— Почему же нет? — медленно улыбнулся Эннеари. — Очень даже есть.
Лерметт поднял голову и взглянул ему в глаза.
— Искренность, — выдохнул эльф. — Предельная... нет, беспредельная. Ослепительная. Испепеляющая. Когда отдаешься ей всем своим существом. Прочее не имеет значения.
Вот теперь Лерметт понял старинные легенды — те, в которых девушка очертя голову бросала все и уходила с малознакомым эльфом, хотя он иной раз и словом-то с ней перемолвиться не успевал... да разве такая искренность непременно нуждается в словах?.. уходила, случалось, даже и из-под венца. Легенды не лгали. Прочее не имело значения.
— Совсем? — еле вымолвил непослушными губами потрясенный Лерметт.
— Совсем, — решительно кивнул Эннеари. — Ты можешь говорить и делать что угодно. Нести ахинею и петь серенады. Слагать стихи и дарить цветы. Ловить слонов голыми руками за хобот и ходить на голове. Это не значит ровно ничего. Можно вытворять что угодно... можно даже лгать. В таких случаях вранье искренности не помеха...
— Понимаю, — прошептал Лерметт. — Кажется, понимаю.
— Еще бы тебе не понять, — ухмыльнулся Арьен. — Это ведь очень даже в твоей натуре. Точнее сказать, это и есть твоя натура.
— Странная натура для короля и прожженного дипломата, — возразил Лерметт.
— Прожженного — чем? — уточнил Эннеари.
Лерметт опустил голову.
— Ведь именно этим и прожженного, — безжалостно ухмыльнулся Эннеари. — Насквозь. О чем тебе Сейгден, к слову сказать, как-то раз говорил, да только ты тогда не понял. А Сейгден редкостно умен — или ты в его уме сомневаешься?
— Нет, — с трудом вымолвил Лерметт.
— Интересное место этот Сулан. — Эннеари постарался придать своему лицу деланно-серьезное выражение, но кончики губ все равно подрагивали в улыбке. — Любопытное. Надо будет, как случай представится, наведаться туда. Непременно. Охота ведь понять, откуда там настолько умные люди берутся.
Лерметт взметнул на друга умоляющий взгляд, и Эннеари сдался.
— Согласен, не о Сулане и его короле сейчас разговор. Равно как и не о том, что ты изволил брякнуть. Должен заметить, что тебе и впрямь удалось изречь совершенно потрясающую ахинею... прими мои поздравления, мне такой полет мысли не по плечу. Но может, если я возьму у тебя пару-другую уроков...
— Я хоть и не Илмерран... — предостерегающе ухмыльнулся Лерметт.
Эннеари преувеличенно испуганным жестом прикрыл затылок обеими руками.
— ... но подзатыльник мне обеспечен — ты это хотел сказать, да? Прости, но ты неправ. То, что ты сказал, не имеет никакого значения — или ты забыл? Скорей уж мне интересно, что сказала Илери... или чего она не сказала... хотя и это не имеет значения.
— Не имеет? — враз похолодел Лерметт.
— Никакого, — отрезал Эннеари. — Ведь она тебя тоже любит.
— Откуда ты знаешь? — выдохнул Лерметт.
— Знаю, — твердо ответил Эннеари. — Уж поверь ты мне.
— Ты... спрашивал ее?
— Нужды нет, — улыбнулся Арьен. — Когда человек полюбил кого-нибудь из нас, это всегда видно. И если эльф полюбил кого-то из вас, тоже. А уж если это взаимно... тут уж ошибиться и просто невозможно. Есть определенные признаки, — добавил он невольно, повинуясь повелительному вопросу во взоре Лерметта.
— Какие? — в упор спросил Лерметт.
Застигнутый врасплох Эннеари покраснел до ушей.
— Вам их не видно, — попытался отговориться он, — но они есть. Правда, есть.
Лерметт продолжал выжидательно смотреть на него без единого слова.
— Я... я тебе потом расскажу, — сдался Эннеари. — Потом, не сейчас. Когда время придет. Я расскажу.
Улыбка Лерметта сделалась почти хищной.
— Значит, расскажешь? — осведомился он. — Предельно искренне?
— А как же иначе! — ответил Арьен, с вызовом блеснув зубами в широкой ответной ухмылке. — С братьями ведь по-другому просто нельзя. Вообще по-другому нельзя. Ни с кем.
Глава 9Праздник Одинокого Волка
Лерметт был вынужден признать, что его хваленая, на все Восемь Королевств, не считая степи, знаменитая память в кои-то веки дала осечку — она ни под каким видом не желала припомнить хоть что-нибудь более сумасшедшее, чем день рождения по-эттармски. Ну должно же быть на этом свете хоть что-нибудь... а не припоминается, хоть ты тесни!
Начать с того хотя бы, что покупных подарков в Эттарме ко дню рождения не дарят. Дурная примета. Крайнее оскорбление. Будь ты хоть престарелая богатая вдова, хоть городской голова — да хоть сам король! — а подарок обязан сделать своими руками, иначе какой из тебя гость! Нет, насчет знатности-богатства гостя в Эттарме не чинятся, да и был ли он хозяевами приглашен к праздничному пирогу — тем более: пришел незван — примут, в лохмотья дран — примут, врасплетык пьян... пожалуй, тоже примут, на то и день рождения, чтобы любого гостя жаловать — кроме тех, кто с покупным подарком явился.