да.
— Вы настаиваете на этом слове — «выдал»? — подчеркнуто акцентировал ла Моль.
— Простите, граф? — не понял ле Kappe.
— Суть в том, что многие полагали, будто бы он в действительности испанец: незаконный сын испанской королевы Марии и неведомого красавца простолюдина.
— Очередная легенда о Сен-Жермене! — отмахнулся ле Kappe. — И менее всего претендующая на то, чтобы оказаться правдой.
— Вы полагаете, шевалье?
— Уверяю вас, граф.
— Где же тогда истина?
— В поисках ее я и убил столько времени и сил.
— Я весь внимание, шевалье!
— Мне удалось установить, милый ла Моль… — Лейтенант медленно выцедил вино. — Да, мне удалось установить, что он сын венгерского князя Ференца Ракоци, поднявшего народное восстание против австрийской ветви Габсбургов!.. Как вам это понравится, граф?
— Невероятно! — прошептал пораженный ла Моль. — Этого я меньше всего мог ожидать.
— И тем не менее именно это и есть истина. Если, конечно, она вообще возможна там, где прошел Сен-Жермен.
— Расскажите подробнее!
— Родился он 28 мая 1696 года и был наречен Леопольдом-Георгом, по-венгерски Липот-Дердь. Но через четыре года вдруг было объявлено о кончине малолетнего сына князя Ференца…
— И что?
— Это было ложное известие, сударь. Наследник Ракоци был жив и здоров. Его укрыли в надежном месте, отдали под надзор верных, испытанных друзей. Ференц Ракоци, которого самого чуть не отправили в детстве на тот свет, сделал все, чтобы обезопасить сына, оградить его от наемных убийц.
— Да, на это у него были основания, — прошептал ла Моль.
— Еще бы! Особенно если учесть, что год спустя после мнимой кончины сына князь и княгиня были арестованы.
— Все это выглядит достаточно убедительно. — Ла Моль потянулся к столу поставить бокал. — Вы, конечно, располагаете доказательствами?
— Несомненно. Если вы знаете, у Ракоци после Леопольда-Георга было еще трое детей — два сына и дочь.
Граф молча кивнул.
— Так вот, в его завещании были упомянуты четверо! Черным по белому князь Ференц написал, что поручил старшего сына заботам друзей.
— И сказано, каких именно?
— Герцога Бурбонского, герцога де Мейна, графа Шарлеруа и… — ле Kappe сделал небольшую паузу: — И… графа Тулузского.
— Что? Графа Тулузского? Чародея и ясновидца, который исчез при загадочных обстоятельствах?
— Именно так, милый ла Моль! Чародея и ясновидца… Добавьте к этому еще и наследника тулузских графов Раймундов…
— Замечательно, ле Kappe! Это заставляет нас на многое взглянуть иными глазами… Недаром же сей загадочный Сен-Жермен особенно выделял из своих знакомых именно этих четырех!
— Обратите также внимание, ла Моль, что в числе многочисленных псевдонимов Сен-Жермена есть и такой… — Ле Kappe вновь на мгновение замолк, как бы подчеркивая этим всю значимость своих дальнейших слов: — Граф Цароки!
— Граф Цароки? — нахмурился, словно что-то припоминая, ла Моль. — Это мне ничего не говорит.
— Анаграмма фамилии Ракоци, — подсказал ле Kappe.
— Ах да! Действительно… Вы просто великолепны, ле Kappe!
— Благодарю, граф.
— Кто еще, кроме вас, посвящен в тайну?
— Четверо наших аристократов, которых я имел честь вам назвать, если, конечно, граф Тулузский жив…
— И больше никто?
— Затрудняюсь вам сказать со всей определенностью.
— Ах, дорогой ле Kappe, это же очень и очень важно для меня! Разве командор не сказал вам, что орден поручил именно мне вступить в контакт с этим загадочным СенЖерменом?
— Сказал, что такое поручение уже дано. Но имени не назвал.
— Так вот, это я, дорогой лейтенант.
— Сочувствую, граф. Не в обиду будет сказано, но вам предстоит неравное партнерство.
— Я знаю, — сокрушенно поник ла Моль. — А что делать?
— Делать нечего, — согласился ле Kappe. — Но вернемся к тайне. Если вас интересует мое мнение, то в нее, по-моему, посвящен еще и сам король!
— Возможно… — задумчиво кивнул ла Моль. — Людовик действительно слишком благоволит ему…
— Более того. Он распорядился воздавать Сен-Жермену почести как принцу крови.
— Да-да. Это очень странно.
— Вам все еще странно, ла Моль?
— Нет, дорогой ле Kappe, теперь уже нет… После вашего рассказа я все вижу в ином совершенно свете. Раньше я полагал, что король выделяет Сен-Жермена в благодарность за услугу.
— Вы имеете в виду трещину в бриллианте?
— Да, ле Kappe, король очень дорожил этим камнем и, когда Сен-Жермен уничтожил трещину, был совершенно счастлив. Кстати, как это возможно — устранить трещину?
— Есть много путей, — усмехнулся ле Kappe. — Во-первых, просто подменить королевский камень, подсунуть вместо него очень похожий, только целый.
— А во-вторых?
— Во-вторых, можно так же хорошо изучить науки, как граф Сен-Жермен.
— Вполне, граф… Но это не исключает, конечно, более простой версии с подменой. Сен-Жермен сказочно богат и располагает, конечно, обширным собранием бриллиантов. На балу в Версальском дворце его видели с такими бриллиантовыми пряжками на туфлях, что двор был потрясен… Говорят, что маркиза де Помпадур не сводила с них глаз.
— Но он-то сам уверяет, что действительно умеет лечить камни и научился этому в Индии.
— Он многое говорит… — протянул ле Kappe. — Больше всего он любит, как бы случайно проговорившись, упомянуть о давно прошедших событиях, в которых якобы принимал участие.
— Да. Знаю, — согласился ла Моль. — Недавно в свете зашла речь о Франциске Первом, и Сен-Жермен привел всех в великое смущение, обмолвившись, что часто беседовал с покойным Франсуа.
— Ну это что! Франциск умер всего лишь двести лет назад. А что вы скажете про воспоминания Сен-Жермена о Христе?
— Он и на это решается?
— «Решается?!» Слишком слабо сказано, граф! Слишком слабо… «Мы были друзьями, — сказал он о Христе. — Это был лучший человек, какого я знал на земле, но большой романтик и идеалист. Я всегда предсказывал ему, что он плохо кончит». Как вам понравится такое?
— Неслыханно!
— Отчего же? — усмехнулся ле Kappe.
— Как свет терпит столь очевидную ложь?
— А разве Сен-Жермен хоть кому-нибудь пытался ее навязать? Такие вещи он роняет на ходу, с рассеянным видом, словно по забывчивости. Одни считают это чудачеством, другие относятся серьезнее. Тем более что загадочный граф действительно умеет творить чудеса. Он прославился как живописец, создавший светящиеся в темноте картины; его великолепные стихи полны недосказанностей и тревожат потаенным каким-то смыслом; сочиненные им сонаты и арии вызывают зависть профессиональных музыкантов. Разве вы не знаете, что очаровавший наше общество скрипач-виртуоз Джованнини был не кто иной, как наш проказник граф?
— Я уже устал удивляться, ле Kappe, — покачал головой бедный ла Моль. — Вы уничтожили меня. Теперь мне понятно, почему Джованнини выступал в маске.
— Это понять не трудно, ла Моль. Труднее объяснить те чудеса, которые показывал Сен-Жермен королю в своей алхимической лаборатории в замке Шато де Шамбор.
— Я вижу, дорогой лейтенант, что вы всерьез прониклись верой в его сверхъестественные способности. Быть может, вы поверили и в его бессмертие? Простите меня, это несерьезно. Одно дело наши таинственные игры в подземельях Тампля. Это занимает ум, щекочет нервы. Но относиться ко всему этому всерьез? Нет уж, увольте.
— А легендарный красный алмаз, граф?
— Кто его видел, ле Kappe?
— Мой пращур, который сгорел на костре, но так и не выдал тайны.
— Мой пращур тоже сгорел.
— Я знаю, что вы потомок гроссмейстера, — кивнул ле Kappe.
— Дело не в том, — отмахнулся ла Моль. — Знаете, в чем главная беда наших предков? В том, что им нечего было выдавать. Иначе они спасли бы себя и от пытки, и от костра. Я не верю в красный алмаз.
— Признаться, я тоже, но, мой милый граф, Сен-Жермен заставил меня многое пересмотреть. Нет, я, конечно, не считаю его бессмертным. Хотя бы по той причине, что он сам не считает себя таковым…
— Парадокс?
— Отнюдь. Я слышал, как он сказал одному знакомому: «Эти глупые парижане воображают, что мне пятьсот лет. И я даже укреплял их в этой мысли, так как вижу, что им это безумно нравится. Но если говорить серьезно, то я на самом деле намного старше, чем выгляжу». Так-то, ла Моль… Сен-Жермен и вправду многому научился на Востоке. У него нет эликсира бессмертия, но он знает тайну целебных трав. «Чай Сен-Жермена», которым он пользует короля, действительно оказывает животворное действие.
Это необыкновенный человек, граф, говорю вам открыто и честно. Не обижайтесь, но не вам тягаться с ним… И не мне.
— Вы бы лучше высказали все это командору!
— Я и высказал. Но он одержимый!
— Хорошо, ле Kappe, вы все знаете лучше меня, скажите же: что вы думаете о Сен-Жермене? Кто он?
— Я все сказал, граф. Он сын Ференца Ракоци и великий человек. Всесторонне одаренный от природы и широко образованный!
— Откуда тогда у него деньги? Только не уверяйте меня, что он их делает из свинца.
— Ничуть не бывало. К его услугам все золото масонских лож. Он достиг высших степеней посвящения… Быть может, даже самой высшей, единственной.
— Вы полагаете, он руководит всеми ложами?
— Да, граф, полагаю. Его приезд в Санкт-Петербург летом 1762 года, несомненно, был продиктован далеко идущими целями масонов. Мне достоверно известно, что фаворит императрицы Екатерины — Григорий Орлов — вручил ему очень крупную сумму.
— За какие заслуги?
— Не знаю. Возможно, наш подопечный содействовал воцарению императрицы. Это тайна, покрытая мраком. Известно только, что Орлов, обращаясь к Сен-Жермену, называл его саrо padre — дорогой отец.
— Да, все это возможно, — задумчиво произнес ла Моль. — В конце концов мы, тамплиеры восемнадцатого века, тоже своего рода тайное общество.
— Именно поэтому командор и стремится привлечь к нам такого блестящего человека, как Сен-Жермен.