В Мурине Портос не без труда отыскал дачу, где жила Агнеса Васильевна. Стояла дачка на отшибе, в третьей линии и была окружена широко разросшимися кустами сирени, жимолости, кротекуса, калины и жасмина. За ними совсем не было видно маленького белого домика с просторным крыльцом, наглухо задрапированным холстом с красными бортами.
На стук отворяемой калитки навстречу Портосу выбежала нигилисточка.
Умела-таки она одеваться! Она появилась на крыльце, грациозным, но и безстыдным движением подняла спереди подол платья, выше колен, показывая расшитое кружевными воланами белье и стройные ножки в черных шелковых чулках и, прыгая через две ступеньки, сбежала к Портосу.
— Отпусти извозчика, — безцеремонно обнимая офицера, сказала она. — Ты у меня ночуешь.
— Не могу, Несси. Никак не могу. Дела. Я извозчика отправил в трактир, пусть накормит лошадь, а через три часа я должен ехать обратно.
— Злой!.. Выдумываешь… Я все знаю… А я-то наварила, напекла, на Ивана, на Петра…
— Не могу, Несси!.. Я к тебе, собственно, по делу.
— Ну, там посмотрим… Идем завтракать…
XXII
После завтрака перешли в маленькую комнату, где висели по окнам густые тюлевые занавески, лежали ковры и стояли знакомая оттоманка и кресла. Портос предусмотрительно сел в кресло. Нигилисточка подошла к нему и гибким, ловким движением опустилась к нему на колени. Обыкновенно он обнимал ее тонкий стан, прижимал к себе, деловой разговор кончался и начинались поцелуи.
Теперь Портос, — не препятствуя ей сидеть у него на коленях, — она была так легка — равнодушно достал портсигар, протянул его Агнесе Васильевне, зажег спичку и дал ей закурить. Она затянулась, откинула голову на тонкой, совсем девичьей шее, и выпустила дым узкой струйкой кверху, сложив губы сердечком.
Он курил, и его темно-карие глаза были холодны и спокойны.
— Что это значит? — быстро спросила она. — Не хочешь?.. — Засмеялась коротким, лукавым смешком и, отставив руку с папиросой, неожиданно прижалась своим лбом к нему и потерлась лбом об его лоб.
— Что же? — повторила она, затягиваясь. — Устал?.. Не можешь?.. Хочешь, выпьем коньяку?
— Оставь меня, Несси, — сказал Портос. — Поговорим о делах.
Она сползла с его колен, перекатилась, коснувшись руками пола, на оттоманку и, разлегшись на ней, сказала:
— Если нужно… Какие дела?.. Десять я любила, девять позабыла… Ах… одного я забыть не могу. Вот и все мои дела.
— Забудь…
— Что?.. — Ее глаза расширились и она привстала на оттоманке.
— Мне не до любви, Несси.
— В самом деле? — Она злобно засмеялась.
— Давай, поговорим серьезно. Ты мой друг… да? — Он протянул ей большую широкую белую руку и она нехотя подала ему тонкие розовые пальчики.
— Ну? — сказала она спокойно. — О чем говорить?
— О партии.
— Ты же знаешь, — пожимая плечами, сказала она. — Программа тебе известна. Представителей ее я тебе показывала.
— Ах, эти… Твои… божьи люди… — морщась, как от дурного запаха, сказал Портос.
Она заметила его гримасу и сказала, сосредотачиваясь.
— Портос! Скажи мне откровенно… по правде… ты зачем пошел в партию?..
Портос курил, глядя через закрытое окно с прозрачными занавесками на поля, расстилавшиеся за палисадником.
— Видишь ли. Иногда трудно ответить на вопрос «зачем», но можно ответить на вопрос — "почему?…"
— Не все ли одно, — лениво процедила она между двумя затяжками папироской.
— Почему я пошел?.. Потому, что я вижу, что при данном режиме Россия не может прогрессировать… Все — случай… Мой начальник дивизии, живя в Бельцах, имел любовницу в Варшаве. Однажды он пpиеxaл невзначай и увидел, что от нее вышел молодой офицер. Он пробыл у ней недолгое время, и после того, как он уехал — ее нашли с простреленным виском. Подле валялся револьвер… Мой начальник дивизии поехал к старшему начальнику и просил замять дело. Никто не поинтересовался, откуда у нее взялся револьвер? Чей это был револьвер? Было это убийство, или самоубийство? Ее похоронили, как самоубийцу, а мой генерал получил повышение. Я был тогда молодым офицером.
— И это был ты, кто выходил от нее?
— Допустим, что и я… Не все ли равно? И вот тогда я задумался и стал наблюдать… Россия идет к развалу. Везде произвол. Я сошелся с некоторыми людьми из партии, соседней с вами, стал посещать Думу… познакомился с тобой и попал в партию. Я в ней ищу того, чтобы такие убийцы-генералы были наказаны. Я ищу равенства всех, я ищу справедливости… Далее… Я не скромник… Я знаю свои силы и свои таланты и я знаю, что при существующем режиме меня засушат и я не получу применения моим силам.
— Бонапартом хочешь быть, — с насмешкой сказала Агнеса Васильевна.
Он не ответил.
— Видишь ли, — сказала она, мечтательно глядя куда-то вдаль глазами-лампадами, — учение Маркса тебе известно?.. И он пытливо ищет справедливости. Не один он… Много людей. Энгельс… Каутский… Герцен… Кропоткин…если хочешь, я… Награда и возмездие в будущей жизни?.. Да не хочу я этого — этой будущей жизни просто-таки нет… Я это знаю… Мне это сказала наука. Ткань сложилась и ткань разрушилась… Так вот пожалуйте — награду и возмездие здесь… сейчас… завтра… сегодня… Так просто. Ты был богат… ты хорошо кутил, имел рысаков… машины. Тебя любили женщины, а я ночевал в Вяземской лавре… Меня ели клопы и вши и я с завистью смотрел на черствую корку… А о любви я и думать не смел… В будущей жизни?.. Да я в нее не верю… Мне подавай в этой… Отсюда простой лозунг — "грабь награбленное!". Это твое. И у тебя есть твое место под солнцем. Сумей его завоевать…
— Мечты о хрустальных городах с термитниками… Мечты о кооперативной лавочке, чтобы не давать наживаться купцу, а брать прибавочную стоимость себе, — медленно, цедя слова, сказал Портос.
— Земли крестьянами, фабрики рабочим… Жизнь без посредника — тунеядца и кровопийцы… Для этого надо, чтобы власть попала в руки именно тех, кто это понимает, кто привык не ценить и не гнаться за жизненными благами, кто понимает бедняка, то-есть, в руки пролетариата. Когда править станут бедные и не знатные, — они найдут средства обуздать богатых и распределить имущество по справедливости. И тебе там нет места. Ты — богатый и знатный… Багренев… Багрянородный… Ты хочешь сесть на горб моих божьих людей и на их спинах проехать в Наполеоны. Это то же, что и было… Старый режим. Ну, допустим ты умный и справедливый, а после тебя?.. Опять твой генерал-убийца… или профессор Тропарев?
— При чем тут Тропарев? — поморщился Портос.
Какие-то злобные огни вспыхнули в глазах-лампадах и погасли.
— Наша мысль, чтобы подлинный пролетариат всего миpa взял в свои руки власть.
— То-есть Глоренцы, Брехановы, Фигуровы и госпожа Тигрина во главе государства? Махровый букет глупости и пошлости!
— Хотя бы и они. Не всем быть умными и чистоплюями.
— Но это же сумасшествие.
— Не больше того, что теперь делается.
— Принимая меня… Вы знали, чего я хочу?
— Конечно… Я тебя насквозь видела.
— Для чего же я вам понадобился?
— Как для чего?.. Для разложения армии. Чтобы в нужную минуту ты увлек ее за собою…
— И дальше?
— Мавр сделал свое дело.
— Ах, вот как!.. Таскать каштаны из огня для… Глоренца или Кетаева.
— Что же Кетаев?.. Был же он диктатором на Урале.
— Полчаса.
— Хоть день, да мой. Это не важно…. Слушай, Портос, я тебе многое сказала. Сказала потому, что я тебя люблю…. Не по-вашему, по-романтическому, а по-своему. Ты мне весь… кругом… от головы до ног нравишься. Я люблю такие натуры, и я говорю тебе, брось…
— Что бросить?
— Брось и думать о Бонапарте. Перед тобою не французский народ, а партия со своими партийными целями. Ты вошел в нее — и ты — песчинка.
— И если явится ваш пролетарский генерал и убьет свою любовницу, и будет еще повышен за это, я должен молчать.
— И еще как! Десять любовниц убьет, а ты молчи…
— Не понимаю я этого…
— Тогда поймешь… Да не будет ли поздно?.. Портос, ты изменил Царской присяге… Ты вошел в партию… И тебе ничего…. Это старый режим. Ну… попадешься…. Выгонят со службы… Сошлют — и все… Помнишь, у меня ты говорил о Федоре Кирпатом…. Так вот — Федор Кирпатый, если ты только помыслишь изменить…
Нигилисточка быстрым прыжком кинулась на Портоса и сдавила его горло тонкими сильными пальцами. Он едва вырвался от нее.
— Да брось… Несси… Ведь и правда — задушишь. Брось шутки!.. Фу!.. — кашляя, говорил он. — Воротник совсем смяла.
— Это, чтобы ты понимал, — зловеще сказала Агнеса Васильевна. Она тяжело дышала. — Я ли, другой ли кто — задушим… отравим… У нас предателей нет.
— А Евно Азеф?.. Не ты ли мне говорила, что у вас каждый десятый служит в охранке?
— Да… говорила… Служит… Но не лезет в Наполеоны. Нам не маленький предатель страшен, а страшна личность. Личность противопоставляется коллективу — и у нас ей нет места. Понял?
— Спасибо за откровение. Значит: дорогу посредственности! Да здравствует пошлость!.. С помыйныцы воду брала — республику учиняла.
Агнеса Васильевна пожала плечами. Она смотрела прямо в глаза Портосу и ревнивый огонь загорался в лампадах.
— Портос, — сказала она. — Я все знаю… Оставь! Не сносить тебе головы… Ты, Портос, сильный, ты человек воли… Все по-своему хочешь гнуть… Брось…. Возьми прут — согнешь… А возьми метлу — не согнешь и не сломишь. Руки скорее обломаешь. Ты пошел с народом — берегись. Я — прут… А партия — метла. Не сломишь!
— Я доносить не стану, — бледнея, сказал Портос.
— Ты и от партии не смей отходить. Как пошел, так и иди… до могилы.
— Ну, это положим… Это моя совесть… Как пожелаю — так и будет.
— Уйдешь… умрешь, — криво усмехнулась нигилисточка. — Ты от меня ушел… к этой… Тропаревой.
— Брось… — вставая с кресла, сказал Портос. — Не смей говорить, чего не понимаешь.
— Ах, так!.. — тоже вставая, сказала нигилисточка. — Портос! Одумайся!.. Мне ли так говоришь?!