Очень скоро стало понятно, что Изабелла не рядовой работник сопротивления заморской диктатуре, она своего рода профессор Мориарти в хорошем смысле, мозг этого сопротивления. Или, по крайней мере, один из важных отделов этого мозга. Лариса побывала в десяти – двенадцати московских вузах, снабжая «материалами» группы смуглых активистов. Вечерами они сидели с подругой при свечах, и ей было так уютно, так хорошо, как в постели с мамочкой лет в пять. Ни о чем не надо думать, ничего не надо бояться.
Лариса вошла во все обстоятельства подруги.
Например, почему это к ней никого не пускают из ее латинских друзей? Нарушение режима? Парням нельзя вваливаться в женское общежитие. Мгновенно образуется латинский квартал. Чепуха! Дискриминация! Сначала Лариса наехала на вахтершу, довела подслеповатую старуху до слез, и поняла только одно – гонения инспирированы откуда-то сверху. Даже к коменданту идти бесполезно.
Комитет комсомола.
На вопрос, почему так обращаются с хворой революционеркой, ей не смогли понятно ответить. Уклончивые слова, мягкие улыбки, странные советы не обострять, не напрягать.
Лариса отказывалась понимать иносказания и требовала прямых формулировок.
Так мы дружим с теми, с кем у нас объявлена дружба, или только болтаем, что дружим? Партия и правительство за свержение той диктатуры, с которой борется, превозмогая нездоровье, Изабелла Корреа Васкес, или нет?
Не добившись вразумительного ответа в комитете комсомола, Лариса двинулась в массы. На каждой перемене она в буфетах и курилках возбуждала общественное возмущение против варварских порядков. Она всячески расписывала человеческие достоинства Изы, ей в ответ кивали, но без азарта. Любого, кто пытался ей возразить, она мгновенно обливала таким количеством ледяного презрения, что от человека оставался лишь Карбышев.
Приходите в гости, девочки, вы увидите, что это за чудо Иза!
Девочки усмехались и обещали подумать. Один раз кто-то из них спросил, а что с Ларисиной соседкой по комнате, она еще не вернулась? Наверно, все еще где-то болеет, рассеянно отвечала Лариса.
Вообще, правильно говорят, что советские не слишком дружелюбны. Никакой открытости, никакой душевной щедрости. Одна похвальба. Одни только разговоры о дружбе народов, а на самом деле предубеждения и косность!
А Изабелла умела дружить. Да, она вся была «там», в пампасах горюющей родины, но и отлично различала то, что происходит вокруг. Она, например, первая поняла, что Ларочку тошнит отнюдь не только в ответ на песенный рефрен «женщина скажет, женщина скажет…».
–Ты беременна.
Ларочка посмотрела на подругу удивленно и испуганно. Нет, она, в общем-то, осознавала, что значит факт многонедельной задержки, но вместе с тем совершенно искренне считала, что ненужный, неуместный ребенок куда-нибудь денется, рассосется, ибо если отец его оказался такой законченной сволочью, то нет никаких оснований для продолжения присутствия в ней этого плода. И какое-то время у нее были основания думать, что этот «ребенок» внял этой логике и пустился в обратный путь во вполне заслуженное небытие, из которого его выдернули и случайно, и напрасно.
–Я не хочу!– оскорбленно и капризно заявила Лариса.
Изабелла заварила самый крепкий кофе, на какой была способна ее кофеварка. Подруги выпили по чашке и стали подсчитывать, сколько недель этой неприятности. Выходило, что время еще есть. Одно посещение абортария – конечно, жуткое испытание – и свобода!
–А у тебя есть дети, Иза?
Подруга провела узкой ладонью по масляно поблескивающим волосам и вставила сигарету в рот, набитый валидолом.
–Я родила, когда мне было пятнадцать.
Лариса присвистнула, хотя и не умела свистеть.
–А твой муж, такой же негодяй, как и мой?
–Хуже, Лала (она плохо выговаривала букву «р», как ребенок), хуже.
Лариса прониклась любопытством:
–Как это?
–Он вообще был индеец.
–Тебя похитили?
–Нет, я сама его соблазнила.
Лариса смотрела на подругу в полнейшем восхищении – какая сильная самка! Взяла и соблазнила команча. Пусть он и ускакал потом на своем абреке. Ей даже и в голову не пришло, что она с таким же правом могла бы восхищаться и собою. Чем уж так полуболгарский сварщик уступает в своей подлости краснокожему коннику? И тоже ускакал.
Так что же делать с потомством белорусского поэта? Ларисе сделалось как-то не по себе. Она боялась не возможной огласки, совсем нет. Впоследствии она спокойно и даже увлеченно обсуждала эту тему с однокурсницами, весьма шокируя их своей откровенностью. Аборты были вещью обычной в их гуманитарном заведении, но об этом все же предпочитали не распространяться, и только об абортных проблемах Ларисы был оповещен весь поток.
И не физической боли она боялась, хотя, конечно, думать о предстоящих скальпелях, крови и прочем было тоскливо. Ее угнетала мысль о том, что эта операция опять возвратит ее как бы в круг влияния этого негодного рифмача с белой шеей. Для того чтобы он в нее вошел, пришлось делать операцию, и, чтобы изгнать его, опять без нее не обойтись. Она до такой степени полно, окончательно и уничтожительно презирала этого человека, что даже от такого, чисто условного возврата к нему ее тошнило, не хуже чем от песни со словами «женщина скажет».
Конечно, строго говоря, это был всего лишь несущественный каприз психики, но, когда она рассказала Изе о нем, та отнеслась к нему с чрезвычайной серьезностью. Лариса была благодарна ей. Глубоко благодарна. Мы любим, когда учитываются наши законные требования, но особенно мы ценим, когда и к таким вот капризам нашей натуры проявляют участливое понимание.
Но вместе с тем надо ведь что-то делать. Время идет. Не оставлять же ребенка, только исходя из-за приступа этой заочной брезгливости. Нет, в этом Иза поддерживала подругу. То, что с Ларисой сделал беглый подлец, хуже, чем обыкновенное изнасилование, это духовное растление. И даже в некоторых католических странах разрешается избавление от подобного плода. Так что же делать?! Надо найти другой путь к очищению. Какой?!
–Я, как ты, наверно, догадалась, немного ведьма. Совсем чуть-чуть…
Лариса улыбнулась – конечно, догадалась.
–Моя бабушка, она родом из маленькой деревеньки в Андах, она умела делать это очень хорошо, чисто женское дело, без всякого вмешательства мужчин.
–Да-а?!
Изабелла изложила ей суть старинного андского метода. Но не настаивала на его немедленном применении. Лариса взяла время на обдумывание, потому что была слишком впечатлена приемами Изиной бабушки. Этот метод требует не совсем обычного контакта человека с человеком, в смысле женщины с женщиной.
–И ты готова сделать для меня это?– недоверчиво поинтересовалась Лариса.
–Раз нет другого выхода, то готова,– сказала Иза и погладила подругу по плечу.
Это может не получиться за один раз, честно предупредила коммунистка. Тем более что она не сможет действовать грубо и решительно, все же они находятся в цивилизованной стране, а не в древних Андах. Кроме того – Изабелла виновато улыбнулась, мне трудно причинить настоящую боль человеку, которого я люблю.
Нет, все же не напрасно врачи во всем мире стараются не лечить родственников, сказала Иза после того, как и пятый сеанс, очень длительный, доведший обеих подруг до полного изнеможения, не дал результата.
–А твоя бабушка?
–Она тоже старалась со своими не связываться.
Изабелла так извинялась, так горевала о том, что оказалась неспособна помочь подруге, что Ларисе пришлось ее утешать с помощью «скорой помощи».
И уже приближался критический срок, после которого попытка освобождения от наглого биологического захватчика может быть просто небезопасной для здоровья.
Что ж, сказала себе Лариса, отчужденно чувствуя в себе сильного человека, видимо, от грязных сторон судьбы не увернуться, надо просто перетерпеть испытание, если нельзя избежать.
14
День освобожденья от плода неразумной страсти был назначен. Изабелла с самого утра очень внимательна к подруге, глаза у нее были влажные, и курила она больше чем обычно, хотя и обычная доза могла ужаснуть неподготовленного человека.
Проводив Ларису до дверей, она крепко поцеловала, лишний раз давая понять, до какой степени переживает за нее. Лариса спускалась по лестнице, пребывая под впечатлением от этого поцелуя. У вахты ее окликнул молодой человек в плаще и шляпе, он приветливо улыбался, но чувствовалось, что пришел по делу.
–Я спешу.
Он снова улыбнулся, и Ларисе стало понятно, что, даже если она ему расскажет, куда именно она торопится, он не переменит свои планы на ее счет.
Они вышли из общежития.
–Мне вообще-то не следовало сюда приходить,– сказал молодой человек,– и только после этого объяснил, кто он и откуда. После этого представился: Леонид.
Лариса остановилась и сказала:
–У вас «там» что, все Леониды?
Молодой человек тоже остановился и, нахмурившись, сказал:
–Не надо так со мной разговаривать.
–Хорошо, больше не буду,– сказала Лариса без малейшего следа извинения в голосе.
Леонид поглядел по сторонам, ему требовалось время, чтобы вернуться к задуманному плану разговора.
–Повторяю, мне не следовало приходить в общежитие, но в учебной части мне сказали, что вы уже несколько дней не ходите на занятия. А телефон у вас на вахте…
Она вспомнила грохот и скрежет, который живет в трубке страшного черного прибора на столе перед бабкой Аидой, и кивнула. Для связи со спецслужбами этот канал был непригоден. Лариса была немного смущена и немного польщена этим визитом. Приятно ощутить себя хотя бы отчасти государственным человеком. Комитет-то ведь именно государственный. Конечно, гродненский Леонид информировал столичных товарищей, что из провинции направляется в столицу подходящий кадр. Только жизнь теперь так поворачивалась, что Лариса не могла твердо решить, хочется ли ей считаться этим подходящим кадром. В слоях московского студенчества модной считалась неполная лояльность по отношению к власти. Свободомыслие, чтение только запрещенных книг. Лариса вроде бы даже начала пропитываться этими настроениями, стала даже призабывать, как она перенеслась из провинции в Москву, и тут – новый Леонид. И неприятно – вроде как тебя поймали, и одновременно какое-то бодрящее ощущение нужности стране. А рядом – капризное: что захочу, то и сделаю. Захочу – в диссиденты, захочу – ринусь отечеству служить.