–И как быть?– Михаил Михайлович смотрел на Ларису с таким искренним недоумением, что та даже чуть победоносно улыбнулась.
–Нам мыслится промежуточный проект. Капитальный ремонт. Обессовечивание глобальной государственной постройки и наполнение новой, подлинно народной русской жизнью.
–Народ!– кивнул Милован, которому больше ничего не оставалось.– Правильно и вовремя опознанная воля природного русского большинства.
–А если конкретно, то новое общественное движение могло бы называться просто и понятно – «Братья и сестры»!– заключила Лариса.
–Это же какой-то сталинизм!– с сомнением выдохнул Михаил Михайлович, у которого голова неприятно кружилась в виду открывшейся картины.
–Придется по капле выдавить из себя шестидесятника,– было тут же сказано ему, и с таким пылом, что он закашлялся.– Только две идеи остаются не скомпрометированными на настоящий момент: православный крест и русский меч.
Михаил Михайлович разумно кивал. Он сделал для себя успокаивающий вывод, что молодые люди – это, как всегда, торопящиеся люди. Ему немного льстило, что его считают достойным подобных откровений, не сбросили еще на свалку перестройки, и очень приятно было осознавать, что его поведение в недавней истории расценивают как подвиг выдержанности и принципиальности, а не как-нибудь иначе.
А что касается конкретных дел, движений «Братья и сестры», «Дяди и тети», все это маячило в такой безопасной отдаленности… Он не стал спорить с молодыми друзьями, пусть думают, что он медленно дрейфует в направлении их берега.
Когда это еще дойдет до конкретных дел.
Очень скоро!
Лариса не дала завязнуть разговору в области абстрактных понятий и перевела разговор в практическую плоскость:
–Так что, должность Голубева теперь свободна?
Михаил Михайлович кивнул и тут же помрачнел.
–И вы еще никому ее не предложили?
–Я не считал возможным вести переговоры за спиной живого заведующего отделом.
Как все же приятно иметь дело с порядочным человеком.
–А приказ о моем назначении старшим консультантом вы еще не отправили в отдел кадров?
Тут Михаил Михайлович все понял, и понял, что понял поздно.
10
Для товарища Александрова эта история неожиданно закончилась повышением. Видимо, кто-то наверху решил, что он с большим искусством вышел из истории с мордобоем на летучке, и его назначили главным управляющим ЦБПЗ. Теперь под его началом была не только «История», но и Физика», «Химия», «Искусство» и даже «Сельское хозяйство».
Он пытался отказываться, но, будучи существом номенклатурным, понимал, что это бесполезно, только тяжелая болезнь может ему позволить увильнуть от нового назначения. В его положении были возможны только два варианта: или наверх, или на пенсию. Да, кроме того, говоря спокойно, сам факт повышения отвращения у него не вызывал. Некоторую тоску рождало предвкушение новых обязанностей, что помешает, обязательно помешает полнее отдаться давно задуманной работе – книге мемуаров о войне и послевоенном строительстве. Разумеется, включат еще в полдюжины комиссий и коллегий. Но тут уж ничего не поделаешь – такова жизнь крупных начальников. «Попробуем работать по утрам»,– решил он, понимая, что даже не попробует.
Так или иначе, место товарища Александрова в «Истории» освободилось. Комсомольские кураторы долго тянули с назначением, скорей всего потому, что место начальника «направления» в ЦПБЗ потеряло привлекательность и трудно было найти желающих. И Ларисе пришла в голову превосходная административная идея – почему бы не выдвинуть в начальники своего? «Кого?» – спросил Милован. «А того подполковника».– «Реброва?» – «Ну, да».
У Венедикта Дмитриевича подвизался один симпатичный, молодой отставник, очень тянущийся к истинно историческому знанию. Автор простых, честных статей о русско-турецких войнах, печатавшихся от «Военно-исторического журнала» до «Москвы». У Поляновского он получал редкие знания, а главное, новые идеи, и был за это истово благодарен. С открытым ртом смотрел своему герою в рот. Наверно, седому гиганту это надоело, и он как-то в разговоре проскользнул фразой о том, что подполковника неплохо бы приладить к какому-нибудь полезному месту. Лариса вспомнила об этом. Выяснила, что подполковник – член КПСС, что было номенклатурно необходимо, и повела его вместе с Милованом к шефу.
При первом свидании он Михаилу Михайловичу даже понравился. Армейская выправка всегда идет мужчине и в отношении мужчины интеллектуального труда создает впечатление, что он способен мыслить четко и конкретно. Почти всегда ложное. Чуть-чуть расстраивала слишком уж конкретная окраска репутации товарища Реброва, но тут ничего, кажется, не поделаешь. Михаилу Михайловичу, конечно, хотелось бы оставаться совсем уж над схваткой, но все же без принесения каких-то жертв тут не обойтись. Хочешь пользоваться абсолютной и восхищенной поддержкой своего коллектива, (а это так приятно – быть живой легендой), изволь слегка подыгрывать обожателям. Тем более что с этим молодым подполковником они придумали хорошо: «А, давайте, Михаил Михайлович, вы сами выйдете с его кандидатурой, не дожидаясь, пока там комсомолята в ЦК созреют с собственной кандидатурой. Причем не запросите, а заявите: вот взял работника. У них там голова идет кругом, все перебегают из комсомола в ССОД, там будут крутиться главные деньги, а мы под шумок… Бумагу от Академии наук, что она, как всегда, на все согласна, в три секунды организуем».
–Это что, получается, я бунтую против комсомола?
–Да нет, вы показываете, кто в доме хозяин. Больше уважать будут. Все так делают.
Александров навел справки, выяснил, что подобные движения кое-где происходят. Старые ориентиры вроде бы никто официально не отменял, но между ними появились большие промоины, где шныряют с успехом для себя те, кто «понимает ситуацию». Михаил Михайлович ситуацию до конца не понимал, поэтому решил поддерживать репутацию широкого человека. Давая волю «молодым ретроградам» у себя в «Истории», давал волю и «пламенным ниспровергателям» в «Музыке», которая теперь так же была под ним. Там сидел худой, очень больной, абсолютно неуправляемый поклонник ленинградского рока. Михаил Михайлович, во-первых, ничего не понимал ни в ленинградском, ни в каком-то другом роке, во-вторых, сразу же почувствовал, что любая попытка вмешательства в деятельность «музыкантов» закончится чем-нибудь вроде самосожжения, поэтому сделал барственный вид – делайте что хотите. Оставалось только продемонстрировать, что свобода идет не от слабости начальства, а, наоборот, от его мудрости. Попросил внучку Аленку, солистку какого-то полудетского ансамбля, проконсультировать его по роковой части, так, чтобы в разговоре обнаружить достаточное знакомство с предметом.
Внучка посоветовала: «А похвали, деда, Мамонова».– «Кто такой?» – «А-а… такой, ревет про цветочки».– «Понятно, а что на Западе?» – «Ну, что – „Битлз“. Они все равно не поверят, что знаешь что-то другое. Ринго Старр. Пошути, что тебе с войны нравятся барабанщики».
Заканчивая заседание главной дирекции «Музыки», на котором он в процессе не издал ни звука, Михаил Михайлович произнес короткую речь. Начиналась она фразой: «Ну, вернемся к нашим барабанам, как сказал бы Ринго Стар». Заканчивалась: «И вообще хотелось бы почаще слышать о „Звуках Му-му“».
И покинул заседание. Все поняли – занятость!
Кое-кто, конечно, решил, что дедушка бредил, большая же часть скорее склонна была думать, что отставной генерал не так прост, как кажется.
11
Пока Михаил Михайлович нарабатывал себе авторитет на других этажах, в «Истории» продолжалась жизнь.
Милован опять развелся, ночевал по друзьям, пил и от политических дел отошел. Ребров попал под полное влияние Ларисы, что и понятно, две его попытки сыграть в какую-то административную самостоятельность она коварно скомпрометировала, используя свое знание местного психологического ландшафта и знание мужчин.
Вместо Воробьева взяли мальчика после университета, хорошо одетого, неплохо образованного, улыбчивого и на все готового. Он очень хорошо знал, что ему нужно. Он хотел должность консультанта в отделе, которым теперь руководила Лариса, и прямо взялся за дело. В отличие от ничтожного Волчка, непонятно, чем озабоченного и чего боящегося, он не видел ничего особенного в том, чтобы завести роман с привлекательной тридцатидвухлетней начальницей. Он настолько открыто перешел к ней в личное услужение, вплоть до того, что носил за ней портфель, что это даже не вызвало сплетен.
О чем судачить, если все и так видно.
Бабич, такая у него была фамилия, постепенно брал на себя все внеслужебные дела начальницы: заплатить за квартиру, встретить родителей на вокзале, сходить в магазин за продуктами или в химчистку. Он часто бывал в жилище Ларисы, часто ночевал, но так до конца и не переселился. И обоих, кажется, устраивала некая незавершенность в отношениях. Разумеется, что при такой большой загруженности бытовыми проблемами начальницы на работе Бабич ничего не делал. Более того, никому бы и в голову не пришло этому удивляться.
Лариса относилась к нему как к своего рода комнатной собачке, иногда даже не удерживаясь от внешних проявлений этого отношения, но Бабич терпел. Была в этом положении своя выгода. Когда заболевает ваша собака, вы оставляете все дела и занимаетесь ее лечением. Однажды случилось так, что Бабич заугрюмел. Настолько явно, что даже Лариса заметила. В чем дело? Да, ладно. Говори, в чем дело? Брат. Какой брат?
Брат Вася. На предъявленной фотографии изображен был худой мальчик, с несчастной бритой головой, и затравленным взглядом.
Его надо было спасать.
Его забрили в армию. Он проходит курс молодого бойца. Их там муштруют. Заставляют раздеваться и одеваться, подъем-отбой, пока не сгорит спичка в руках сержанта. А ведь он не просто так, он астроном… Погибнет мальчонка.
Лариса вдруг прониклась этой ничтожнейшей темой и решила вмешаться, несмотря на то что была, как никогда, занята.