Ни одной свободной минуты.
Питирим и Энгельс, окрестив на квартире Поляновского Ларису в правильную идейную веру, впустили ее в свой, до этого лишь угадывавшийся сквозь их поведение в ЦБПЗ мир. Они таскали ее по довольно многочисленным компаниям, где собирались «молодые капитаны» патриотизма. Это могли быть и кандидаты наук, борцы с норманнской теорией, и притесняемые в своих музеях рублевоведы, и заведующие редакциями больших издательств, и обозреватели газет и агентств, кинодокументалисты, только что прибывшие с Соловков или Валаама с поразительными пленками. Попадались деятельные сыновья больших людей, тех, что почти из поднебесных слоев, дети членов большого ЦК, а то и кандидатов в члены Политбюро. Они вольнодумствовали против заявленного интернационального курса, проводимого отцами, отклонялись в чисто патриотическую сторону, вплоть до написания диссертаций о «Выбранных местах». Отцы их могли и не знать имен Ивана Киреевского, Шевырева и Леонтьева, и дети снисходительно прощали им их «ролевое поведение». Тут никогда не доходило до решительного размежевания на отцов и детей. К тому же большие отцы своим отдаленным присутствием, как снежные памирские вершины, придавали определенный статус интеллектуальным играм «молодых капитанов».
Это уже была, конечно, не богема. Люди типа Питирима, несмотря на всю свою яркость и интеллектуальную оснастку, там не правили. Там требовались немного иные качества: деловитость, практический ум, умение стать плечом к плечу, взять на себя какую-то будущую, еще не вполне определенную ответственность. Бережной, Энгельс, несмотря на очень высокий уровень происхождения, сильно вредили своему образу каким-то излишним культурологическим трепом, поминанием к месту и не к месту Розанова, портвейном, а то и совершенно неуместным эстетством. Отказывались вместе со всеми плеваться осетриной при упоминании имени Набокова.
Да, да, и осетрина, и свинина с рынка были в изобилии. Сборища «молодых капитанов» происходили обычно не постно, а вполне наоборот. Выпивали хорошо, но чрезмерно. В разговорах и песнях заходили очень даже далеко, вплоть до Лавра Корнилова, да с таким общим воодушевлением, что иной член ЦК, прибредя к столу с другого конца бесконечной квартиры, только самую малость морщился, но протестовать не решался, боясь показаться ретроградом, когда воодушевленно гремело: «Так за царя, за родину, за веру».
Лариса до страсти любила эти сборища. Ей всякий раз казалось, что вот-вот, прямо сейчас сложится какой-то решительный, окончательный комплот и пойдет настоящее делание новой жизни. Она обычно подсаживалась к какому-нибудь самому чиновному из стариков (если дело происходило в номенклатурной квартире и хозяин снисходил до молодежного застолья) и заводила что-нибудь про фронт, да с таким жаром, как будто только что сама прибыла с последними сведениями из разбомбленного медсанбата. Вот только умылась и спрыснулась французскими духами да и хлебнула трофейного «Наполеона».
–Вот,– говорила она какому-нибудь заму председателя ВЦСПС,– вот неужели вы не понимаете, что сейчас опять у нас не страна, а сплошное Прохоровское поле?
Профсоюзный генерал ласково гладил ее по атлетической коленке, а назавтра говорил своему сыну или племяннику, что Лариса славная девушка, таких теперь уже не бывает. Какое горение и как разбирается!
Так получилось, что Ларису, конечно, почти всегда приглашали на такие сборища растущих и перспективных, но при этом она с усугублявшейся досадой осознавала две вещи. Во-первых, вся эта патриотическая пластинка ходит все по одному и тому же кругу, а во-вторых, и это было особенно обидно, ее, в общем-то, принимая, даже обласкивая, принимают не совсем всерьез. Не числится она на твердом счету среди членов невидимого тайного комитета начинателей нового общенародного порыва. Роль ее и заметная, и сомнительная. Сколько раз она намекала, что готова рвануть грудью вперед на любые вражеские редуты, но ей, чуть поморщившись, намекали – пока рановато.
Сломала голову, но додуматься не могла, в чем закавыка.
Но поставила себе целью, что поймет, а поняв, добьется… и еще заставит ныне сомневающихся мужчин извиняться.
Может быть, дело в том, что она тыкается в высшие штабные ряды без боевого приданого. У каждого там то дядя в верхах, то научный некоторый авторитет, то редакционное кресло, а у нее что?
И осознала через несколько месяцев: надо сколачивать свою стаю.
Выяснилось, что желающих вцепиться в хвост этой кометы хватает. Конечно же и само собой, все ребята с работы. За исключением Тойво. Да и черт с ним, чего можно хотеть от эстонского курильщика!
Собственно, на мысль о «стае» натолкнул своим решительным переходом под ее руку новичок, кудрявый Бабич. Сразу дал понять, и решительно, что он и оруженосец, и клеврет, и нукер. Оказалось в нем сразу две пользы: хороший «комнатный» мужчина и орел на посылках. Надо только о брате его Васе позаботиться, это будет такая плата за верность…
Оказался вдруг ведомым и остроумный, независимый Милован – такая выдалась полоса, один за другим произошли три сбоя с дамами: с женой, с любовницей, с докторантурой, тут поневоле захочешь прибиться к какому-то берегу.
Прокопенко. Ну, тут все понятно, единожды сломанный, ломаем до бесконечности. У него был старенький «Москвич», полученный в подарок от тестя. Так вот эта машина теперь обслуживала по большей части заведующую отделом Великой Отечественной войны. И что характерно, и сам Прокопенко, и его тесть, участник той самой войны, не видели в этом ничего особенного.
Волчок держался неподалеку просто от общей бесхребетности, уж лучше быть в привычной сфере влияния, а то окажешься вообще черт знает где.
Большим достижением была полная адаптация Реброва. Теперь ни одно решение в пределах «Истории» не принималось без консультации с нею, даже если инициатива исходила от самого Михаила Михайловича.
Да, в числе свитских конечно же должны быть упомянуты и Питирим с Энгельсом. Пьяницы, конечно, особенно первый, посему плохо управляемы. Пит вообще старался себя вести покровительственно, видя в Ларисе «хорошую бабу», а не идеолога, но она соглашалась пока терпеть. Тем более что она все же «росла», а он потихоньку маргинализировался.
Этот пышный и веселый двор жил по своим законам, представители его отпускались на время в семьи, на свои рабочие места, в командировки, в разврат, в запой, но главной своей частью они подвизались подле Лары.
Ярким моментом этого процесса явился «праздник миомы».
Ларисе пришлось решиться на операцию. То, как и кто ее организовывал, можно было бы рассказать, это интересно, но долго. Разумеется, что врач, делавший операцию по редчайшей по тому времени технологии, без удаления труб, стал личным и бесплатным лекарем Ларисы, это можно было бы не говорить. Великолепен был сам первый выход победившей болезнь Ларисы в большое фойе хирургического центра. Да, она слегка сдала в выправке и осанке, но сколько прибавила во внутренней силе и проницательности взгляда.
Десятки машин у подъезда.
Десятки букетов внутри фойе.
Распорядительски реющий над всем этим Бабич.
Шампанское.
Аплодисменты.
Полное ощущение, что произошло рождение наследника в правящем семействе. Никакого значения не имело, что произошло действие, абсолютно противоположное родам. Человек, попробовавший на эту тему шутить, получил бы, пожалуй, и по физиономии.
Были все, кроме Тойво и Галки – из-за отсоветовавшего мужа. Приехал на секунду и сам Михаил Михайлович.
Сила Ларисы была в том, что она не только умела принимать поклонение и подношения, она могла и рвануть на защиту, привлекая все силы и средства. Едва «встав на ноги» после операции.
Как раз выяснилось, что дела Васи Бабича стали совсем плохи. Выйдя из карантина, попал в очень плохую роту, где над ним форменным образом издеваются вот уже второй месяц. Как капитанская дочь, Лариса имела иммунитет к нытью, доносящемуся обычно из-за забора воинской части. Да, гоняют через день на ремень, через два на кухню; да, ничего – кроме холодной перловки и куска рыбы, похожей на кусок, оторванный от мумии, на ужин; да, могут заставить бегать с зелеными веточками за окном, изображая для господина дембеля, прибалдевшего в казарме на втором ярусе раскачиваемой кровати, дембельский поезд, но ведь – не битва в окружении!!!
Но Бабич утверждал, что тут случай особый, какие-то нацмены сбились в шайку и навязывают свой шариат нашему уставу.
В одну секунду Лариса приняла решение.
Спустилась на два этажа вниз в «Армию». Там как раз сидел и очень интересно рассказывал про современный ракетный крейсер уже тогда известный писатель Проханов. В течение трех бутылок коньяка составилась компания по спасению чести простого русского солдата из-под сапога плохих кавказцев.
Проханов спросил: где это?
Выяснилось, в суперсовременной танковой части. То есть в обмен на свое авторитетное участие он мог получить официальное право пощупать и погладить эти новые дивные машины.
Через Александрова запаслись всеми нужными бумагами, получили в сопровождающие подполковника из ПУРа и на рафике со спецномерами рванули прямо в расположение соответствующего штаба в Подмосковье.
Некоторые служилые люди выражали сомнение в полезности этой акции, тем более проводимой с такой помпой. Мол, при встрече тамошние офицеры, конечно, пообещают помочь и разобраться, но, когда общественная комиссия убудет, для младшего Бабича начнутся по-настоящему черные времена. Есть масса совершенно легальных сержантских способов просто сгноить человека, не отступая ни на шаг от буквы строевого устава.
Лариса приняла эти сомнения как вызов и скомандовала – вперед!
Военных раздражают проверки, они не любят гостей. А тут еще баба, а тут еще писатель и товарищ из политуправления. Было много церемоний.
Принимал командир полка. Уже седой, предпенсионный офицер. Отутюженный, настороженный. И его замполит.
Гостям показали казарму и койку младшего Бабича, сам он был в наряде, так было сказано. А все же можно на него поглядеть, жив ли, попросил въедливый старший брат. Привели. Худой, испуганный мальчик в белом колпаке и чуть замызганном фартуке.