то я весенней тра-та ранью проскакал на розовом коне. Действительно – рань, туман, крашеный жеребчик. С точки зрения художественной – бред, но трогательно до слез.
–Я…
–Так вот, не этот мокрый Чапаев с усами приклеенными порадовал меня больше всего, хотя и порадовал, спорить не буду.
–А что?
–А сам лагерь. Оказывается, все эти месяцы мне не лапшу вешали на уши, как я уже стала опасаться. Есть у них дисциплинированная, вооруженная сила.
–У кого у них?
–Ну, у Белугина. И я так поняла, что таких лагерей по стране хватает, и все наготове, Ельцин в коме, это значит, что?
–Что?
Лариса остановилась, стоп! Та ведь и выдать может какие-нибудь планы. Хотя чего уж теперь.
–Я там у них выступила в этом духе перед офицерами. Готовьтесь, говорю. Все эти спектакли на переименованных реках, конечно, красиво, артистизм, но очень скоро придется проявить реальный характер. Придется войти в реку, из которой обратной дороги нет, да и броду в ней нет.
Агапеева смотрела на подругу приоткрыв рот.
–Готовы, спрашиваю, господа офицерский корпус, для нового порядка? Глаза горят, хотя и помалкивают.
–Да-а.
Лариса вдруг помрачнела:
–Вот только на обратном пути была неприятная встреча. Вернее, не было никакой встречи.
–Если ты думаешь, что я что-то поняла…
–Ты Питирима моего знаешь?
–Бородача?
–Ну, да. Это он меня, ну, окрестил, можно и так сказать. Мужик был огонь, умница, талантище, но пьянь полнейшая стал, алкоголик с трясучкой уже. Так слух прошел – он подался в монахи.
–Что?
–В самые настоящие. Я не знаю, как это можно от семьи, от всего, но подался. И вот проезжаем мы с генералом мимо того монастыря, куда Питирим наш якобы закрылся.
–И что?
–Конечно, остановились, захотела повидаться. Поговорить. Дело-то серьезное, на ТАКОЕ решился человек. Главное, хотелось проверить, правда ли, не болтают ли. Ведь у нас на Москве сплетен… Пит был большой выпендрежник, матерщинник, какой уж тут монастырь!
–Проверила?
–Не захотел к нам выйти.
–А вообще был он там?
–Был, говорят.– Лариса вздохнула.– А может, и не был. Странно все как-то. Ни да ни нет.
–Они же там имя меняют. Может, он стал какой-нибудь Януарий.
–Вот-вот. Но так и не смогла дознаться, а ты знаешь, если мне нужно…
–Знаю.
–Такая вот у меня червоточина. Но с другой стороны, в монастырь бегут слабенькие, те, что не могут людьми оставаться среди обычных людей.
–Да?!
–Да-а. Ладно, пора, видишь, мама зовет, накрыто.
–Настаивать можно на чем угодно,– рекламировал Николай Николаевич свой самогон,– а основа простейшая: сахар, дрожжи и очистка качественная.
–Хватит, папа, спасибо тебе, а выпьем мы за мою лучшую подругу, это она, это ее радениями состоялось то, что мы сейчас здесь наблюдаем.
–Я уж и не верила,– всхлипнула Нина Семеновна.
–Вам там было, наверно, плохо?– поинтересовалась Гапа.
–Нет, нет, никогда не скажу плохо про Белоруссию. Добрые люди, душевные. Но все равно надо ведь прибиваться к своим, правда?
Выпив капитанского самогона, Гапа восторженно выпучила глаза и полезла быстрыми пальцами за огурцом.
–И это свое. Вернее, Нинкино,– продолжал гостеприимно хозяйничать за столом капитан.
–Вода ключевая, смородиновый лист до сих пор пахнет как живой, ты понюхай, понюхай.
Агапеева нюхала и одновременно хрустела очень вкусным огурцом.
–А что Егор, где?– наклонилась Лариса к матери.– Избегает?
–Нет, нет, вообще-то был, а сегодня, говорит, занят.
–Избе-егает?
Нина Семеновна быстро произнесла – нет, нет, нет,– прилизывая ладонями и так прилизанные волосы, это показывало у нее сильную степень волнения.
–Правда, занят, правда. Молодой человек.
–Да, да.
Лариса после выпитой второй рюмки выглянула из-под навеса, что был устроен капитанскими руками под яблоней и где был накрыт стол.
–А что, Гапа, милые местечки. Может, плюнуть на все и переехать? Кому принадлежит вторая половина дома? Пустая ведь.
–Да,– кивнула мать,– никого нет. Там еще соток десять. Три комнаты и крыльцо.
–Вот, действительно плюну я на все их дела и осяду всем семейством здесь, посреди средней полосы России.
Родители с разным выражением лица слушали дальнейшее изложение планов дочери. У отца лицо было спокойное, он в основном следил, чтобы у всех гостей самогону было всклянь. А Нина Семеновна оцепенела и только моргала выцветшими, как бы помелевшими глазами.
–Сколько нас осталось, Коневых. Нас вот трое, Егор да бабка. Купим вторую половину дома, проделаем дверь. Кто-то разъединил, а мы объединим.
Нина Семеновна незаметно исчезла из-за стола. Лариса еще некоторое время вещала, что случалось с ней в хорошем настроении. Агапеева хрустела огурцами так старательно, как будто это было задание командования на сегодня. Капитан еще раз поднял тост за нее и даже попробовал поцеловать руку, тянувшуюся как раз к тарелке. Он-то понимал, чего стоило устроить празднуемый ныне перевод.
–А где мама?– спросила Лариса вдруг и, не дожидаясь ответа, пошла в дом.
–Никуда она сюда не переедет,– сказала Агапеева, вздохнув ей вслед,– а хорошо бы было.
–Знаю,– сказал капитан,– у Ларочки дом всегда почему-то не дома.
–Да.
–Но сказала, что женится.
Подруга внимательно посмотрела на капитана:
–Думаете, женится?
–Если Ларочка чего решила, вы же знаете, как подруга.
–А мне кажется, нет.
–Недавно познакомились?
–Познакомились они давно, но он на ней не женится.
–Почему?
–А он потому что генерал и женатый.
–Да-а?
–А она вам не говорила?
Капитан медленно помотал головой:
–Ларочка таких вещей не замечает.
Лариса нашла Нину Семеновну в полутемной, пропахшей слежавшимися вещами и какой-то особой скукой комнате. Она сидела на кожухе швейной машинки и смотрела беззвучный телевизор. Кстати, именно телевизор сразу же приковал внимание Ларисы. На экране красовалось, улыбалось и вообще очень собою было довольно одно очень знакомое лицо.
Нина Семеновна всхлипнула.
–Виктор Петрович,– прошептала потрясенно Лариса.– С ума сойти, что он там делает?!
–Лечит,– сказала сухо Нина Семеновна.
Ей, как бывшему медицинскому работнику, было виднее, но все же дочка засомневалась:
–Кого лечит, как лечит?
–Передача «Врача вызывали?».
–Какой он врач, он…– И тут вспомнила про таежный бальзам.– Он целитель народный!
–У нас его и там в Гродно показывали, после «Время» по утрам, со звуком.
–Я в это время еще сплю.
–Людям помогает.
Лариса подавила приступ всплывающего хохота:
–Хотя как посмотреть, он и мне помог. Отчасти.
–Ты знаешь Виктора Петровича?
–Не с основной стороны. Общалась.
Нина Семеновна вздохнула. Глухо спросила:
–Ты что, и правда хочешь ее сюда привезти?
Лариса сразу поняла, о ком речь:
–Бабушка, Лион Иванович говорил, совсем плоха стала. Развалина. Все от нее разбежались.
–Заслужила, раз такой человек.
–Мама, она же тебе мать!
–Не смей мне этого говорить: мать, мать! Она…
Ларисе очень захотелось закурить, но сделать это здесь было как-то неловко, захотелось закончить разговор.
–Но сколько лет прошло, пора бы уж и начинать прощать.
–Если ты ее сюда привезешь, я отсюда уйду.
–Куда?
Нина Семеновна дернулась и удержалась на своем сиденье только благодаря поддержке дочери.
–Не знаю куда… никуда! Ты специально нас сюда завезла, чтобы мы не пикнули, а сама…
–Ладно, мам, погоди, это я, пожалуй, пойду. Зря мы этот разговор начали. Никого я привозить не собираюсь. Пойду воздухом подышу.
Лариса вышла из затхлой комнатки, страшно собой недовольная. Какого черта было заводить этот разговор. Абсолютно никакого отношения к реальности не имеющий. Это только в бреду могло прийти в голову притащиться сюда всем семейством вместе с бабой Викой. Впереди совсем другие планы. Генеральские.
–Погоди,– сказала вдруг подошедшая сзади Нина Семеновна.
–А?
–Это твоя подруга?
–Я же объясняла, Гапа, это она все устроила.
–Она тебе не подруга.
–Как раз наоборот, мы одного поля ягодки.
–Она тебя ненавидит.
–С чего ты взяла?
33
До чего же я его изучила, с нежностью думала Лариса, глядя на строгий, спящий профиль Белугина. В нахмуренных бровях чувствовалась тяжелая озабоченность. Генеральское молчание было так выразительно, что словами его можно было только скомпрометировать.
–Что случилось?
Он дернул вертикальной морщиной на синеватой щеке. Она знала, что на первый вопрос он никогда не отвечает, как настоящий офицер не закусывает после первого стакана.
И на второй вопрос он отреагировал лишь мимическим быстрым движением.
После третьей атаки сказал лишь одно слово – «газета».
Не сразу, но Лариса добилась внятности. Речь шла о статье в желтоватой московской газетенке, называвшейся «Молчание генералов». Это было время, когда повсеместно в журналистику входило тотальное игрословие, ни один материал не мог быть озаглавлен просто и ясно. Обязательно как-нибудь со словесным вывертом. Статья состояла из серии ядовитых и подловатых вопросов о тех самых лагерях военизированной подготовки, один из которых Ларисе довелось давеча наблюдать в действии. Молодой, неприятный очкарик допытывался: а кто, например, финансирует эти «подразделения»? для каких целей они предназначены, если что? не связана ли активизация этой деятельности с нарастающим напряжением в стране? икогда и где можно ждать появления этих (красных, коричневых или какой-то другой расцветки) бригад в ближайшее время?
–Вас приравнивают к ягнятам?!– с возмущением вскрикнула Лариса, бухаясь обратно в койку.
Ни один мускул не дрогнул на лице Белугина.
–Как мы будем отвечать?!– Он уже три дня ночевал у нее, и поэтому в такой, коллективной, постановке вопроса было предостаточно оснований.