Теперь, зная, что она увидит сына, что место матери для нее снова освободилось, она скользила по жизни, спокойная, как никогда. Ее нелепые, угловатые движения уступили место грациозности. Она пробегала глазами бумаги, с которыми работала, безмятежно и не вдаваясь глубоко в их смысл. Даже распущенные волосы, не собранные в хвостик или в пучок, украшенный бисером, казались ленивыми и расслабленными.
Эммалайн вышла из своего офиса и неторопливо поехала домой. Она не забрала у Нолы Лароуза, потому что Питер попросил Ландро не посылать ее за сыном и не приезжать самому. Он знал, что Ноле будет тяжело видеть его родителей. У Питера начинало щемить сердце, когда он вспоминал, как Лароуз подбежал к матери в продуктовом магазине, возбудившись при виде ее, бросив все дела, чтобы сломя голову понестись к ней галопом. Вот почему за ним отправляли сестер или братьев. Тем временем Джозетт и Сноу успели привести Лароуза домой. Они заперлись в своей комнате и проверяли друг дружку на наличие клещей. Сноу постоянно хныкала, а иногда взвизгивала и начинала скакать по комнате. На полу в гостиной Лароуз боролся с Холлисом. Он положил его на лопатки и держал кулак под носом у Холлиса, требуя, чтобы тот сдался.
Холлис застучал рукой по полу.
— Он взял тебя за яйца, — сказал Кучи, сидя на диване и жуя холодную лепешку.
— Только не говори ему об этом! — отозвался Холлис.
— Хочешь попробовать справиться со мной? — хвастливо спросил Лароуз.
Холлис рассмеялся.
— Он задал мне жару.
— Только не говори ему об этом, — сказала Джозетт, выходя из спальни.
— И сколько их у нее?
— Около двадцати, — ответила Джозетт, а потом добавила, дурачась: — Ой, теперь Сноу будет до утра мыться под душем!
Подъехала Эммалайн, и Лароуз первый услышал шум автомобиля. Он выскочил из дома и побежал к нему через двор. Она вышла из машины как раз вовремя, чтобы успеть поймать запрыгнувшего на нее сына. Тот был еще достаточно мал, чтобы повиснуть на ней, обняв ногами за бедра, в расчете на то, что она подхватит его за талию. Он прильнул к матери, а потом откинулся и рассказал про секретный форт в кусте сирени, про нового игрушечного персонажа любимого фильма и про церковную школу для дошколят, куда его водила Нола. Но не про Мэгги. О Мэгги он промолчал. Лароуз смутно чувствовал, что ему не следовало говорить о банши. В связи с Мэгги всегда возникало ощущение чего-то неладного. Но иногда он не знал, в чем дело, пока не начинал рассказывать, как, например, в случае с этим костлявым существом с длинными зубами, которое заходится плачем, когда кто-то должен умереть. О других вещах, о которых Мэгги поведала ему в тайном убежище, устроенном в сиреневом кусте, он не рассказал бы ни за что, потому что она не велела этого делать. Так, однажды она заявила: «Никому не говори, что я тебе открыла эту тайну. Твой отец на самом деле целился в моего младшего брата, твой отец — убийца, твой отец прикончил его, я покажу тебе место, где это случилось, там кровь Дасти впиталась в землю, туда приползли червяки и прилетели грифы, ты можешь сойти с ума, если придешь туда, и ночью его дух будет тебя душить. Там нет даже травы, и она не вырастет ни сейчас, ни в будущем». Но сегодня, к своему облегчению, Лароуз увидел, что трава там прекрасно зеленеет.
— Бииндигег![102]
— А вот и мой мальчик!
Квартиру заполнили друзья миссис Пис, которые все до единого были рады видеть Лароуза. Он был всеобщим любимцем.
— Вот мальчик, который нас уважает, — сказал Сэм Иглбой. — Мальчик, который хочет слушать истории. Ты вырастила хорошего сына, Эммалайн.
Сэм был худ, и красивые морщины расходились вокруг его глаз и рта, из-за чего казалось, будто он всегда улыбается. Единственным его недостатком была глубокая старость. На нем были аккуратно заправленная коричневая клетчатая рубашка, галстук-боло[103] с агатовой брошью, джинсы с ремнем из потрескавшейся янтарной кожи и кроссовки. Каждый день Сэм проходил по несколько миль по коридорам Дома старейшин и окрестным полям. Малверн Санграйт, невзрачная маленькая женщина, сердито посмотрела на него косыми глазами, подозрительно фыркнула и наклонилась вперед на своем ходунке. Глаза у нее были подведены, губы накрашены красной помадой.
— Так значит, вы получили вашего мальчика обратно, — сказала она Эммалайн. Ее волосы были зачесаны на одну сторону и скреплены фиолетовой пластиковой заколкой. — Он такой худой. Они его плохо кормили.
— Просто он растет, — ответила Эммалайн и улыбнулась.
Она теперь улыбалась все время.
Миссис Пис раздала бумажные тарелки и салфетки, а затем поджаренный хлеб[104] и черемуховое желе. Был и кофе. Для маленького гостя развели порошковый апельсиновый напиток. Все приступили к еде — кроме Сэма Иглбоя, который не признавал пищи белых. Правда, он пил кофе.
— Еда бледнолицых тебе бы не помешала, — заметила Малверн. — Посмотри на себя, одни кости.
— Зато там, где надо, у него все в порядке, — вставила Игнатия Сандер, невозмутимо катившая за собой кислородный баллон, и засмеялась так сильно, что ей пришлось заново регулировать подачу кислорода.
— Это слухи, — заявила Малверн. — Лично я ничего не видела.
На ее лице появилось лукавое выражение.
— А ты оставляй включенным ночник, — посоветовала Игнатия. — Вдруг понадобится.
— Эй, — произнесла Эммалайн и кивнула в сторону Лароуза.
Малверн коснулась своей заколки, скривила пухлые красные губы, покосилась на Игнатию и подняла соломенно-серые брови, которые совсем не сочетались с ее иссиня-черными волосами. Потом она съела несколько крошечных кусочков хлеба и сделала несколько глотков кофе. Сэм заговорил с Лароузом на оджибве. Он объяснил, как называются тарелки и лежащая на них еда. Потом рассказал, как готовить еду для духов и как духи ценят, когда о них помнят. Затем он поведал, что духи пребывают во всех вещах и беседуют с людьми оджибве. Что духи являются во снах, а могут наведаться и в обычный мир, и Лароузу нужно всегда рассказывать маме, когда он с ними встретится. Наконец он замолчал и посмотрел в сторону Эммалайн.
Малверн выставила вперед нижнюю губу и уставилась на Сэма, а затем покачала головой и, выпучив глаза, взглянула на Игнатию.
— О да, болтать он умеет, — сказала она, — это точно. А сам ночью рыскает здесь и там. Стучится к женщинам в двери.
— Да и пускай, — рассмеялась Игнатия. — Под нашим присмотром он не причинит никому вреда. Пусть поговорит с этим мальчуганом. Его должен кто-то учить. Малыш и сам хочет узнавать новое. Ему нужны разные истории. А кроме того, мы знаем, что Сэм положил на тебя глаз.
— Вздор! — воскликнула Малверн. — С чего ты взяла?
Отец Трэвис никак не мог себя загнать, хотя с неутомимой страстью изнурял тело, продвигаясь вперед по оздоровительной тропе. Силовая станция[105] из жердей, привинченных к коротким бревнам, его не удовлетворила. Он не отшлифовал жерди, потому что шероховатая кора облегчала захват. Но что-то было не так. Что-то его раздражало. То ли площадка была неровной, то ли брусья были разного размера, хотя он их тщательно измерял. Все это мешало правильно выполнять силовые упражнения. В конце концов он пришел к компромиссу и стал менять положение тела так, чтобы обе руки получали одинаковую нагрузку. Правда, инструкции, которые он аккуратно написал на доске, не давали ни малейшего намека на это решение.
Он пробежал трусцой небольшое расстояние до следующей станции и успел сделать двести упражнений на подъем туловища из положения лежа на толстом резиновом коврике, прежде чем заметил, что его окружают использованные презервативы. Они болтались среди листьев, или лежали, поникнув, на сорняках, или валялись, разодранные в клочья. Ох, молодежь. Они же испортят газонокосилку! Горя возмущением, он сделал еще сотню упражнений, а когда успокоился, ему стало смешно. Нет, презервативы испортить газонокосилку не могли. Он перешел к турнику. За турником последовали ступеньки, на которые он взбегал до тех пор, пока в ногах не появилась дрожь. Но он не позволил себе покачнуться, а принялся выполнять упражнения на дыхание, с упорством маньяка прыгая через принесенную с собой скакалку. Он кружился на месте, скрещивал руки, прыгал назад, вперед, нагружая себя, пока не почувствовал, что легкие горят. Тогда он еще поддал жару. Вот было бы хорошо, если бы он мог вырыть здесь колодец со старомодным насосом! С сернистой водой резервации, содержащей все мыслимые соли и железо, необходимые организму. Эта вода будет холодной и сладкой.
Ему здесь нравилось. Он любил свой народ. Они ведь были его народом, не так ли? Они сводили его с ума, но их радушие вдохновляло. И они так смеялись. Он прежде не видел таких веселых людей. Так или иначе, с Божьей волей или без нее, он хотел остаться. И здравомыслие было здесь ни при чем. Он перешел к еще одной станции для подъема из положения лежа, тоже с крошащимся резиновым ковриком, но на сей раз не увидел ни одного презерватива. Что ж, коврик находился в кустах и чересчур далеко. После фильмов ужасов, которые теперь смотрела молодежь, неудивительно, что все боятся леса. Индейцы… Индейцы второго тысячелетия. Боксерская груша, роль которой выполнял тяжелый мешок, тоже оказалась недоступной вандалам — она висела слишком далеко в лесу. Он принялся выбивать из нее клещей при помощи коварных боковых ударов ногами. В свое время ему пришлось вытерпеть море боли, чтобы растянуть образовавшуюся в паху рубцовую ткань. Зато теперь он мог поднять ногу до головы. «Ха-ха, Господи, — говаривал он, беседуя с Богом, — Ты спас меня не просто так, а для того, чтобы я мог развить удар, достойный танцовщицы из мюзикла».
Иногда он даже не чувствовал, как проваливается в прошлое. Он просто снова вылезал из спального мешка, а затем его подбрасывало вверх. Часовые, охранявшие бывшее офисное здание, где теперь нах