одилась казарма морпехов, ожидали автоцистерну с водой. Вместо нее мимо пронесся желтый грузовик с открытым кузовом, и бомба, заложенная в нем, взорвалась в вестибюле. Здание, расколовшись на куски, взлетело на воздух, а затем его обломки вместе с находившимися среди них солдатами рухнули на землю. Отец Трэвис ощущал, что парит, как во сне, а потом со стуком врезается в землю, но того, как ломается и рвется его тело, он не чувствовал. Вихри черной энергии сменились черной сокрушительной тишиной. Затем ее прорезали крики. Лишь попытавшись добраться до других, он понял, что не может двигаться. Тогда и он начал кричать, но не умоляя о помощи, а требуя: «Убирайтесь от меня прочь», потому что понимал — стал мясом в сэндвиче из бетона и стали, и чувствовал, как шевелятся зажавшие его обломки. Вдох пыли. Выдох пыли. Крик, выталкивающий пыль. Еще один вдох пыли. Снова крик. Затем голоса: «Мы одного нашли. Нужно поднять эту плиту. Он под ней. Нам понадобится кран».
Одетый в рубашку без рукавов тощий татуированный морпех проскользнул рядом с Трэвисом, как-то приподнял балку, отодвинул плиту и передал его на руки другим спасателям. Отец Трэвис точно знал, кто этот человек. Он говорил с ним по телефону. Этот худой парень проявил огромную силу, спасая товарищей, как бывает с матерями, спасающими своих детей. Он и морпех говорили об этом. Они поддерживали связь, но общаться с другими выжившими солдатами и семьями погибших ему не хотелось. Он не ездил ни в Кэмп-Леджен[106], ни на встречи тех, кого коснулась эта трагедия. Он боялся черной энергии и того, что не мог контролировать дыхание, когда проваливался в прошлое.
Отец Трэвис опустил скакалку, а затем снова начал ее крутить. Он жил по третьему закону Ньютона — действию всегда есть равное и противоположное противодействие. Время было переменной величиной. Взрыв занимает один миг, восстановление — всю оставшуюся жизнь. Или наоборот? Он вспомнил об Эммалайн.
Зеленый стул стоял в сарае вот уже два месяца, и никто не заметил, как он исчез с кухни. Если бы Питер о нем спросил, Нола была готова ответить, что собирается его отреставрировать. Но кому он был интересен, простой зеленый деревянный стул? Тем не менее этот окрашенный стул имел для нее особое значение. Ему предстояло стать последним твердым предметом, которого коснутся ее ноги. Она оттолкнется и ударом в спинку опрокинет стул. Впрочем, та часть плана, где предстояло удушить себя веревкой, ее не слишком устраивала. Она не была готова и испугалась, когда сжала руками шею. Новое ощущение заставило Нолу поперхнуться, руки и ноги стали холодными и деревянными. Потом в голову пришла мысль, что ей, возможно, станет легче, если она убьет не себя, а Ландро. Конечно, за это можно попасть в тюрьму. Даже надолго. Она признает себя виновной, но кто ее не поймет? Даже Мэгги бы поняла, а вероятно, одобрила. Питер бы понял — отчасти даже позавидовал бы. Только Лароуз бы не понял. Он оказался бы проигравшим. Перед ней встало его лицо, опустошенное и унылое, словно наклеенное поверх лица Дасти — опустошенного и унылого.
Куда ни кинь, везде клин, подумалось ей.
Потом у нее появилась другая мысль: их традиции живы. Эффектный поступок. Как она или Питер могли причинить вред отцу отданного им мальчика? Нола закрыла глаза и почувствовала теплую тяжесть Лароуза на своих руках, когда она укачивала его перед сном. Ножки малыша, свисая, касались ее бедер, а его дыхание проникало в самые потаенные глубины сердца.
Ромео помнил и чтил свою первую любовь, но женщин как таковых не терпел, особенно когда те старели и превращались в мерзких стервятниц. Если бы их замечания могли ранить, как удары клюва, они разрывали бы человека на куски. Он всегда старался их умиротворить. Всегда приносил им подарки. На работе Ромео часто доставалась добыча, остающаяся после племенных конференций, — лишние футболки, коврики для мыши, тренажеры для кисти руки из вспененного пластика, мини-фонарики, ручки и карандаши, бутылки с водой, даже нераспечатанные флисовые покрывала, украшенные различными акронимами[107] и символами. Специальная заначка хранилась в его гигантской ванной комнате, рассчитанной на инвалида в коляске.
Он был погружен в страшную депрессию с самого «супервторника»[108]. Джордж Буш выбил почву из-под ног его фаворита. Маккейн потерпел неудачу. У Ромео появились дурные предчувствия по поводу президентской гонки. На последнем собрании анонимных алкоголиков он признался группе, что Буш напоминает ему обо всем, что он так ненавидит в себе: о пронырливых глазах, о жадности и фальшивом мачизме. В этой стране людей, ненавидящих самих себя, Буш мог победить. Все тупо глядели прямо перед собой, и только отец Трэвис после речи Ромео на секунду по-братски положил руки ему на плечи. Тот был тронут. Священник не часто кого-либо обнимал. Тем не менее, выйдя на улицу, Ромео решил привести в действие план, касавшийся охоты на пропадающие впустую вещи, пока выборы не закончились.
В тот же день Ромео почерпнул несколько идей относительно возможных подарков, порывшись в большом черном мешке для мусора, который он должен был выбросить после конференции в колледже племени. Там были ручные тренажеры в форме черепашек — он их отверг, решив, что когти его дам и так достаточно сильны. Забраковал он также несколько закладок, бейсбольных кепок и дешевых сумок, расползавшихся по швам. Оставшиеся футболки всегда были маленькими, а ему предстояло ублажать дам размера XL. Исключение составляла его дорогая старая миссис Пис. Она была лучше других, крошечная, не такая злая. Он отложил для нее одну желтую маленькую футболку с надписью «Пешком от диабета». Покопавшись еще, он нашел пару флисовых покрывал. Потом повертел в руках, но отверг подвески на язычок молнии в виде лягушек. Они никому не понадобились — явно потому, что выглядели как настоящие. Он скатал флисовое покрывало и решил, что возьмет в Дом старейшин его.
Не то чтобы он легко попадал в комнаты его обитателей. Не каждый из них пускал Ромео на порог. Некоторые относились к нему подозрительно, как, например, миссис Пис. Она даже повесила цепочку на дверь после того, как однажды он повел себя глупо и принялся настаивать, чтобы она его впустила, когда ей этого не хотелось.
Ромео подъехал к Дому старейшин. Войдя в главный коридор, он увидел миссис Пис. Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, быстро развернулась, шаркая тапочками, прошмыгнула к своей квартире и по-мышиному юркнула в нее. Красноречивый щелчок замка свидетельствовал, что дверь заперта.
И она была моей любимой учительницей, с грустью подумал Ромео. Ее любили все ученики. Она приглашала меня домой. Кормила тем, что у нее было.
Как много воды утекло. К тому же она редко принимала подарки. Но оставалась его тетя… или мать… верней, приемная мать, Стар. Он принес ей подарок — флисовое фиолетовое покрывало, в одном из углов которого было написано: «Пау-вау[109] за трезвость 1999». Хорошие покрывала оставили на раздаче из-за рецидива алкоголизма участников. Ромео постучал в дверь Стар, памятуя о рецептах, которые выписывались ей при тяжелом артрите. Она открыла дверь, и на ее губах появилась слабая улыбка.
— Незваный гость! — крикнула она другим своим посетителям.
— Ох, снова он, — обратилась Малверн Санграйт к миссис Вебид. — Давайте-ка на него посмотрим. Тощий, но как знать…
— Это мне? — Стар потрогала фиолетовый флис. — Очень приятный на ощупь.
Женщины сидели за кухонным столом, с жадностью глядя на Ромео. Их горящие взгляды, пробежав по его фигуре, так выразительно остановились на определенной ее части, что он, повинуясь рефлексу, опустил глаза. Ну вот, так и есть.
— Сейчас выскочит петушок, — взвизгнула миссис Вебид.
Ромео дернул за бегунок молнии, но тот застрял.
Старые леди стали считать вслух. Они дошли до тридцати, прежде чем он сумел справиться с молнией и застегнуть ее.
— Осторожно! Не торопись!
— Не повреди малыша, — прокудахтала Малверн.
— Смотри не защеми головку! Ой-ой! Он пытается на нас посмотреть! — Женщины делали вид, что прикрывают глаза.
Раздался негромкий стук в дверь, и вошла его школьная учительница. Миссис Пис шаркающей походкой прошла к стоящему у стола свободному стулу и опустилась на него, присоединяясь к трем другим женщинам и Ромео. Кофейная чашка все еще стояла там, где она ее оставила.
— Почему вы не попросите Ромео присесть?
— Садись, садись!
— А отчего у тебя такой смущенный вид?
— У него мозги перетекли в задницу. Наверно, ему не хочется нарушать ход своих мыслей.
Стар налила ему чашку кофе и пододвинула банку, полную сахара.
— Вот, пожалуйста. Он сейчас сядет. Дело в том, что сперва ему пришлось завязать узлом свой член, — проговорила миссис Вебид. — Этот джентльмен пытался выйти наружу.
— Боже мой, — ахнула миссис Пис.
Она не поддержала их непристойную беседу, но ее глаза светились от удовольствия. Теперь дамы уставились на Ромео еще более пристально.
— Он был такой маленький мальчик, — сказала Стар, — и у него в штанишках был крохотный розовый писюн. Теперь у него там нечто совсем другое.
— Возможно, еще один маленький «подарок», который он прикарманил, — предположила Малверн. — Кто знает, вдруг это один из его бесплатных «Мэглайтов»[110] с севшими батарейками.
— Севшие батарейки! — Лицо миссис Вебид сморщилось, ее щеки чудовищно раздулись, но она не смогла сдержаться и захрипела от удовольствия.
— Не заряжал ли ты свои батарейки в последнее время?
— Может, помогли наркотики или выпивка?
Миссис Пис внезапно призвала всех к порядку, и Ромео попросился отлить.
— Не торопись, не торопись, — напутствовала его Малверн. — Хорошенько заряди свои батарейки!