Все зашлись смехом.
Ромео закрыл дверь, запер ее, включил воду в умывальнике, облегчился и смыл за собой. Под шум струи из крана он открыл аптечный шкафчик. Ничего особенно интересного. Он взял один флакон, хотя этикетка гласила: «Для ректального применения». Там же он нашел еще одно болеутоляющее средство, которое никак не раздавливалось и которое следовало глотать. Однако бутылочка двойного размера была полна. Такое не упускают. Он причесался мокрыми руками, завязал по новой свой тощий хвост, убедился, что молния на брюках застегнута, и вышел.
— Было так приятно увидеть тебя снова, мой мальчик, — сразу сказала Стар. — Хорошо, что ты навещаешь свою старую тетю. Пожалуйста, как следует закрой за собой дверь, ладно?
Он быстро вышел и тщательно закрыл дверь, что вызвало за его спиной взрыв веселья. Это должно было натолкнуть его на подозрения, но женщины вели так себя всегда.
В тот же вечер, придя домой, он решил продать ректальное средство из первого флакона и принять тройную дозу таблеток из второго. Тех самых, которые невозможно растолочь. Он запил их полным стаканом воды, как было рекомендовано, и стал ждать. Ничего не происходило, поэтому он принял еще одну таблетку. Прошло около получаса. Он посмотрел на дату на флаконе, затем решил приглядеться получше и поднес его к свету подслеповатой лампы. Одна этикетка была тщательно наклеена поверх другой. Он так и не смог соскрести вторую наклейку, хотя пытался сделать это и ногтем, и лезвием бритвы, а затем, когда у него скрутило кишки, понял, что содержимое флакона действует именно там, где, по мнению мерзких старушек, у него находятся мозги.
Боже! Боль была несусветная. Он схватился за живот и вприпрыжку побежал к туалету, рассчитанному на инвалидное кресло. Раздался оглушительный звук. Со смывом в унитазе до сих пор проблем не возникало, и в эту ночь он действовал почти не переставая. Судороги напоминали гвозди, которые вколачивали в низ живота. У этих дам, верно, камни вместо кишок, думал он. Как можно такое выдержать? Даже малая часть дозы могла бы проделать с ним этот трюк. Он не мог уснуть. Рассвет застал его бредящим, истощенным, обезвоженным, голодным, выпотрошенным, неспособным идти на работу. Но нет, это было еще не все. Проявились и другие симптомы. Кожа стала гореть и чесаться. Нос вырос огромным, и ступни казались бесконечно далекими. Во рту появился аномально отвратительный вкус, а потом пенис стал твердым, как камень, и не захотел опускаться, даже когда он стал думать о подвесках для молнии в виде лягушек.
Весь день, прибив гвоздями одеяла к окнам, Ромео лежал на куче спальных мешков, испытывая приступы тошноты, дезориентации и сексуального возбуждения одновременно с метеоризмом. Канал «Си-эн-эн» рябил и шел волнами. Энн Келлан[111], одна из его любимых ведущих, рассказывала утешительную историю о языке слонов. «Когда вы слышите эти звуки, вы знаете, что происходит спаривание», — говорила Энн. Самцы слонов трубили. Их поединок был в полном разгаре. Из хоботов доносились зычные звуки. Пенис Ромео пульсировал им в ответ. Он выключил звук. Лежа в спальном мешке, он не осмеливался шевельнуться из-за страха нарушить шаткое равновесие, которое вдруг возникло ниже поясницы.
Возможно, старушки были правы, и его мозги находились у него в заднице, которую так основательно прочистило: теперь он почувствовал, что обрел способность мыслить с необычайной ясностью, причем в странном направлении. Ромео прикидывал, где он мог бы продать таблетки, которые заначил, и сколько сможет за них выручить, при этом ведя в голове все необходимые подсчеты и раздумывая, что станет делать с деньгами. Он вспомнил тетушку Стар, которая когда-то призрела сиротку и растила его в своем доме. Несмотря на ее злую проделку, он станет покупать ей продукты. Убираться в ее комнате, чтобы там не воняло. Ему в голову приходили обыкновенные и невероятные вещи. «Можно ли так жить?» — спрашивал он себя. Стоит ли ему и дальше оставаться жертвой когтей этих стервятниц из Дома старейшин? Как он может подняться со дна? Как ему завоевать уважение? Может, баллотироваться на какую-нибудь должность? Но на какую? Если бы он заседал в Совете племени, он бы немедленно заявил, что племенное право не позволяет хранить вызывающие эрекцию психотропные слабительные таблетки во флаконах для обезболивающих наркотиков. Большую часть времени он, однако, провел, сопоставляя то и это, подбирая слова, прикидывая возможности. Информация. Какие возможности могут ему принести определенные сведения? Ромео принялся рассматривать все аспекты того, какую власть может ему дать та или иная сплетня. Потом он решил копать глубже, получше исследовать этот вопрос, может быть, завести доску и записывать на ней улики, как это делал Ленни Бриско, его любимый герой из сериала «Закон и порядок». Тогда будет легче составить целостную картину.
Вольфред перебирал в уме варианты. Они могут убежать, но Маккиннон не только погонится за ними, но и заплатит Машкиигу, чтобы тот добрался до них первым. Они могли всегда держаться вместе, чтобы Вольфред получил возможность присматривать за ней, но это сделает его намерения очевидными, и тогда элемент неожиданности будет утрачен. Ксенофонт лежал ночью без сна и задавал себе вопрос: «Какого возраста нужно дождаться, чтобы стать самим собой?» «Моего», — ответил Вольфред. Потому что они, конечно, должны были убить Маккиннона. На самом деле такая мысль пришла в голову Вольфреда первой. Другого пути не было. Осваиваясь со своей идеей, он принялся рассматривать пути ее осуществления.
Как это сделать?
О том, чтобы застрелить Маккиннона, не могло быть и речи. За такое можно попасть под суд. Убить его топором, молотком, ножом или камнем, а потом связать и затолкнуть в прорубь, под лед, было рискованно по той же причине. Лежа в темноте и представляя себе каждый сценарий, он вспомнил, как ходил с девочкой по лесу. Она знала все, что там было съедобное. Скорее всего, знала она и то, чего там есть нельзя. Наверное, ей было известно о ядах. Оставшись на следующий день наедине с девочкой, он увидел, что она, использовав длинную жилу, успела зашить платье. Он указал на разрыв, потом в сторону Маккиннона и жестами изобразил, как торговец собирает что-то, готовит на огне, ест, хватается за живот и падает замертво. Его представление заставило ее рассмеяться, прикрыв рот рукой. Он убедил девочку, что это не шутка. Тогда она принялась мыть руки в воздухе и кусать губы, бросая во все стороны тревожные взгляды, как будто даже иглы на соснах знали, что они задумали. Потом девочка подала ему знак следовать за ней.
Она искала что-то в лесу, пока не нашла невзрачные стебли, на которых висели черные сморщенные ягоды. Она положила на ладонь тряпицу, собрала ягоды и завязала их в нее. Затем поискала в дубовой рощице, снова прикрыла руку тряпицей и погрузила ее в снег возле потрескавшегося пня, почти полностью сгнившего. Из-под снега девочка вытащила какие-то темно-серые пряди, которые, возможно, когда-то были грибами.
В тот вечер Вольфред взял грудки шести куропаток, нежные части трех кроликов, очистил сморщенную картофелину, добавил собранные в лесу ингредиенты и приготовил очень соленое и ароматное рагу. Потом откупорил бочонок высокоградусного спирта и убедился, что Маккиннон отведал его, прежде чем сесть за трапезу. Похоже, рагу на него не повлияло. Они пошли каждый в свой угол, и Маккиннон продолжал пить, как обычно, пока огонь в очаге не догорел. Посреди ночи они проснулись. Их разбудили его стоны и крики от боли. Вольфред засветил фонарь. Голова Маккиннона стала фиолетовой и распухла до невероятных размеров. Его глаза исчезли в раздувшейся плоти. Его язык, словно пестрая рыбина, вывалился из того, что, верно, было его ртом. Казалось, он пытается освободиться от своего тела. Он яростно бился о бревенчатые стены, об очаг, бросался на кучи мехов и одеял, с грохотом ронял ружья с деревянных крюков. Патроны, ленты и ястребиные бубенцы[112] градом сыпались с полок. Его живот выпирал из жилета, круглый и жесткий, как валун. Кисти и ступни походили на пузыри. Вольфред никогда не видел ничего настолько страшного, но сохранял достаточное присутствие духа, чтобы не ударить Маккиннона прикладом ружья или каким-то другим образом избавиться от его чудовищного соседства. Что же до девочки, то она казалась довольной его состоянием, хотя и не улыбалась.
Пытаясь пренебречь агонией Маккиннона, бьющегося то слева от него, то справа, то прямо у его ног, Вольфред готовился покинуть факторию. Плохо слушающимися руками он схватил снегоступы и два заплечных мешка, куда он положил свои книги, два огнива, патроны и пресную лепешку, которую испек заранее. Он сложил два одеяла, взял еще одно, чтобы разрезать его на гетры, и по четыре ножа для себя и для девочки. Еще он прихватил два ружья, материал для пыжей и большую наполненную доверху пороховницу. Потом добавил к ним соль, табак, драгоценный кофе Маккиннона и сушеное мясо. Он не стал брать слишком много монет, хотя знал, в каком выдолбленном бревне скрывался крохотный тайник торговца, где вместе с деньгами лежали золотые часы и обручальное кольцо, которое Маккиннон надевал очень редко.
Распухшие руки Маккиннона, похожие на толстые рукавицы, вцепились в изношенную одежду, и ее нити, не выдержав, лопнули. Когда Вольфред и девочка крадучись выходили из дома, они еще слышали, как хозяин фактории борется с ядом. Он дышал с трудом и, задыхаясь, жадно ловил воздух. Но тот с огромным трудом проходил мимо разбухшего языка в его распухший фиолетовый рот. Тем не менее он сумел слабо простонать им вослед:
— Дети мои! Почему вы меня покидаете?
Уже выйдя за дверь, они услыхали, как его пятки колотят по утоптанному земляному полу, а ногти скребут в поисках воды по пустому деревянному ведру.
Наступило первое сентября, и в школе начались занятия. С утра стояла удушающая жара. Ни один листок не шевелился. К тому времени как уроки закончились, Мэгги и Лароуз совсем сникли. Но когда они сели в школьный автобус, ветки деревьев начали раскачиваться. В воздух поднялась горячая пыль. К тому времени, как они выпрыгнули из автобуса на своей остановке, с неба уже падали крупные капли. Нола встретила их с хлипким красным зонтиком, который едва не вылетел у нее из рук. Вместе с нею был пес. Они поспешили к дому, и как раз в тот момент, когда за ними захл