свое место, как будто ничего не случилось. Мисс Тоскоу не отправила ее обратно в угол, притворившись, будто что-то пишет. Мэгги очень надеялась, что она заплачет.
Доводить людей до слез Мэгги умела, как никто другой, и ей было бы приятно насладиться душевными страданиями своей учительницы. Что до нее самой, она могла рыдать, когда пожелает, буквально заливаясь слезами. Это было результатом длительных тренировок.
Однажды в воскресенье, когда Нола была на мессе, Питеру пришло в голову пойти в гости к Ландро. Мэгги он взял с собой.
Не то чтобы он скучал по Лароузу. Ландро был его единственным другом. Живущий во Флориде брат мог при случае когда-нибудь его навестить. Но ближе семьи Ландро и Эммалайн у него никого не было.
— Что мы делаем? — спросила Мэгги, когда они подъехали к дому Айронов.
— Просто идем в гости, — ответил Питер.
Ландро подошел к двери, и они вошли.
Лароуз сидел верхом на Кучи и лупил его понарошку. Он поднял на Питера удивленный взгляд. Тот ответил ему таким же удивленным взглядом. В его доме Лароуз никогда не озорничал и не набрасывался ни на кого с кулаками, хотя бы и в шутку.
— Уже пора? — спросил Лароуз.
— Нет, — ответил Питер. — Я приехал не за тобой. Мы с Мэгги просто заскучали, сидя дома, вот и решили навестить вас, ребята.
— Здорово! — Ландро пожал Питеру руку. Его большое лицо расплылось в широкой приветливой улыбке, выражая понимание, а возможно и удовольствие. — Сейчас приготовлю кофе.
Мужчины сели за кухонный стол, а Мэгги пошла прямо в спальню Сноу и Джозетт на запах лака для ногтей.
— Мэгги! Иди к нам.
Сноу наносила на каждый ноготь белую основу, поверх которой выводила черные спирали, перемежающиеся с черными шашечками, как на шахматной доске. Джозетт приклеивала токсичным клеем искусственные ногти из специального набора. Она сидела неподвижно и ждала, пока они высохнут, лишь моргая и закатывая глаза в такт музыке, играющей в наушниках плеера.
— А можно и мне покрасить ногти?
— Какие ты хочешь, Мэгги?
— Фиолетовые. А на них белые черепа.
— Боже, я не умею рисовать черепа, — засмеялась Сноу. — Попроси что-нибудь попроще.
Она взяла из пластиковой шкатулки маленький флакон фиолетового лака и стала его встряхивать. Раздался звук находящегося внутри шарика, бьющегося о стенки, который так нравился Мэгги.
— Может быть, просто нарисовать точки?
— Да, это я могу.
Они углубились в сложную технику нанесения лака. Основа, первый цветной слой, бесцветный лак, второй цветной, снова слой прозрачного лака. Затаив дыхание, они следили, как Сноу подравнивает ногти Мэгги маникюрной пилочкой, а затем наносит на них лак. Пока каждый слой высыхал, Сноу и Мэгги разговаривали.
— Как вышло, что вы приехали в гости? Вы никогда раньше так не делали.
— Думаю, отцу стало одиноко. Мама на мессе.
— Это хорошо, что вы у нас. Мы раньше вместе играли! Это делает ваш приезд менее странным, правда?
— Да, я хочу сказать, что иногда думаю… — Мэгги нахмурилась, но потом просияла. — Между нашими семьями могла начаться настоящая война из-за кровной мести. Но теперь я не думаю, что она возможна.
Сноу была озадачена.
— Потому что… Потому что мы все любим Лароуза?
— Да-да. Мы с ним пронзили себя, чтобы стать братом и сестрой.
— Боже, как это?
— Карандашами. Чтобы получилась синяя точка. — Мэгги стянула с себя свитер.
— Можно посмотреть? О-о-о. Погляди, Джозетт. Прямо на ее плече. Лароуз и Мэгги сделали татуировки в знак того, что они одна семья.
— Лароуза уколол один мальчишка у нас в школе. Я позаботилась о нем. А затем уколола себя, чтобы мы стали помолвлены. Но тогда я не знала, что такое помолвка.
— Да, это не то. Значит, он твой брат…
— Держи пальцы неподвижно, — сказала Сноу. — Положи их обратно на газету.
— Мне нравится, — произнесла Мэгги, почти робея от восторга, и вытянула руку с фиолетовыми в горошек ногтями, чтобы поймать свет.
— Ты позаботилась о нем? Что это значит? — спросила Джозетт. — Ты что, побила того парня?
— Его пришлось возвращать к жизни, — скромно проговорила Мэгги.
— Правда?
— И у тебя не было неприятностей?
— На этот раз нет. Но когда они у меня случаются, я умею с ними справляться.
Джозетт кивнула Сноу.
— Такой и тюрьма будет нипочем. Да уж. Она заботится о нашем младшем брате, блин, она настоящая.
— Жаль, что мы не можем жить одной семьей, — сказала Мэгги. — Вы, например, могли бы оставаться у нас ночевать.
— Ну-у-у, — протянула Джозетт и улыбнулась. — Для этого мы уже слишком взрослые.
— Тогда мы могли бы сделать одинаковые татуировки, — предложила Мэгги. — Я знаю, как.
— Эй, подожди!
Девочки рухнули на кровать, давясь от смеха.
— Я просто очень остро затачиваю карандаш, а потом — бах!
Она сделала быстрое колющее движение.
— Ассасинка! — воскликнула Сноу.
Кучи просунул голову в дверь и сделал женственное лицо.
— Твой отец говорит, вам пора ехать.
Девочки раскрыли объятия.
— Чмок, чмок, по разу на каждую щеку, как будто мы в мафии.
Вольфред попросил девочку назвать свое имя. Он говорил это, жестикулировал, но безрезультатно. Он спрашивал каждый раз, когда они останавливались. Хотя та улыбалась ему и понимала, что именно он от нее хочет, но не называла своего имени. Просто смотрела куда-то вдаль. Под утро, после того, как они хорошо выспались, она встала на колени у кострища, чтобы раздуть тлеющие угли. Внезапно она замерла и уставилась на деревья. Выставила подбородок вперед, отвела назад волосы. Ее глаза сузились. Вольфред проследил за направлением ее взгляда и увидел тоже. Это была голова Маккиннона, с трудом катящаяся по снегу, с волосами, объятыми ярко мерцающими языками пламени. Порой она натыкалась на дерево и начинала скулить. Иногда она передвигалась с помощью языка, небольшого обрубка шеи и огромных ушей, которые комично загребали снег, точно весла. Время от времени она разом преодолевала несколько футов, затем останавливалась, рыдая от досады, и неловко продолжала свой нескончаемый путь.
Миссис Пис указала на потеющее, кричащее и искаженное гримасой лицо на листе бумаги, который медсестра положила перед ней. Это была шкала боли[116].
— Очень плохо, да?
— У меня все тело разламывается, — проговорила миссис Пис. — Просто ужасно. Мне было так хорошо без этих приступов! А теперь я даже не помню, куда положила свои пластыри. Я думала, они здесь, под моими бумагами. В жестяной коробке.
— Где болит сейчас? — спросила дежурная медсестра.
— Здесь, здесь и здесь. И еще голова.
— Это вам поможет.
— Надо сделать укол?
— Да, а еще, как обычно, наклейте пластырь. Помните, что вы должны присматривать за этими лекарствами. Мы можем держать их в сейфе за стойкой.
— Я оставлю себе один пластырь, на случай чрезвычайной ситуации.
— Хорошо, хорошо. Но помните, что никто кроме вас не должен его брать. Это лекарство только для вас. Оно в сто раз сильней морфия, понятно? Морфия.
— Вот что мне нужно.
— Теперь вы уснете.
— Я лучше останусь здесь, в своем кресле. Она придет навестить меня.
— Кто?
— Моя мать.
— О, понятно.
— Вы улыбаетесь. Я вижу вашу улыбку. Но это правда, она придет. После всех этих лет они наконец позволили ей навещать меня.
Я писала наше с тобой имя везде, сказала Лароуз матери. Лароуз, Лароуз и Лароуз. Казалось, это будет продолжаться вечно. Я гордилась своим мастерством и тщательно выводила каждую букву. Я писала имя в потайных местах, которые никто не видел. Я писала свое имя для всех нас. Я писала его идеально, с изящным изгибом букв, как в прописях Палмера[117], скопированных на пятерку с плюсом. Однажды я вырезала свое имя на деревянной поверхности, чтобы оно никогда не стерлось. Даже когда по нему прошлись краской, все равно можно было прочитать: «Лароуз».
Оно было еле видно в общей спальне для девочек в Форт-Тоттене. Потом эта надпись появилась на верхнем торце деревянной двери, на нижней стороне стульев, на полках кладовой в подвале, где меня однажды заперли за пререкания с учителем. Это имя было написано казенным свинцовым карандашом номер два[118] в тетради, ныне хранящейся в Национальном архиве в Канзас-Сити[119]. На швабре, внутри буфета, сверху двери шкафа в Стефане[120]. Под партой и на раме классной доски в Марти[121]. Оно было нацарапано на поросшей травой кирпичной кладке старой электростанции в Уахпетоне[122]. Оно появлялось в Чемберлене[123], Фландро[124], в Форт-Тоттене и снова в Форт-Тоттене. Мы оставляли свое имя в тех школах и во многих других, вплоть до первой школы в Карлайле[125]. Потому что история детей с именем Лароуз связана с этими школами. Да, мы писали свои имена в местах, где их никогда не найдут, пока сами здания школ не будут разрушены или не сгорят, как все горести и надежды детей, пошедшие прахом и превратившиеся в дым, уносимый к родному дому.
У Дуги Веддара был старший брат, а у брата были друзья. Они учились не в начальной школе, куда ходили Лароуз и Мэгги, а в младших классах[126] средней школы. Тайлер Веддар, Кертанз Пис, Брэд Моррисси и Джейсон Вильдстранд по прозвищу Багги