Каждый день после серого или голубого рассвета заспанный Холлис выходил из дома и шел к своей запыленной «мазде» цвета зеленой плесени. У автомобиля погнулось крыло, была помята дверь, и он обошелся новому хозяину в шестьсот долларов. На этой машине Холлис, Сноу, Джозетт и Кучи теперь ездили в школу по будням. По выходным Холлис отправлялся на ней на учебу в тренировочный центр Национальной гвардии. Они с Майком решили выбрать программу отложенного поступления — с предстоящей впоследствии боевой подготовкой. Так Холлис мог продолжить обучение в школе. А раз в месяц по выходным он в течение года должен был являться на занятия. После выпуска его ожидали базовая боевая и углубленная индивидуальная подготовка. Затем ему предстояло поступить на службу в Национальной гвардии — возможно, сапером. Он все еще не был уверен. Новая страница жизни означала бы, что пора собирать деньги на переезд, хотя покидать дом Айронов ему совсем не хотелось. Он был счастлив и на своем надувном матрасе. Даже несмотря на то что спина начинала касаться пола к середине ночи, ему нравились ложе, на котором он спал, и отведенный для него угол. Ему бы хотелось жить с Айронами и после школы, остаться у них навсегда. Помимо всего прочего, Холлис был вечно голоден. Эммалайн и девочки готовили сытное, вкусное рагу с большим количеством мяса, варили густой суп с кукурузой и картофелем, пекли лепешки. Опять же, ему не давала покоя искра давнего интереса, испытываемого к Джозетт. Она здóрово помогла ему с летним чтением и даже написала большую часть отчета о прочитанном. Он, наклонившись к ее плечу, смотрел, как уверенно бегают пальцы девушки по клавиатуре. Его глаза обычно светились, когда он видел ее, а иногда не просто светились, а пылали огнем.
Первое сентября. Холлис оделся и прошел на кухню. Сегодня, подумал он, может настать этот долгожданный день. День, когда он признается в своей сумасшедшей, безнадежной любви, вызванной безумной, неземной красотой Джозетт.
Обычно по утрам, когда он заходил на кухню, она начинала заливать молоком кукурузные хлопья.
— Привет.
— Привет.
Она была сильной и прекрасно играла в волейбол. Ее навесная подача в прыжке выглядела невероятно, а косые удары были потрясающе мощными. В одно утреннее приветствие она могла вложить тысячу смыслов, и Холлис тоже. Сказав «Привет», она говорила: «Я влюблена в тебя!» Обменявшись приветствиями, они редко продолжали беседу. Но интонация, с которой те были произнесены, оставалась с ними до конца дня. Они были сигнальными лампочками, которые могли ярко вспыхнуть, если бы Джозетт когда-нибудь подняла глаза, устремленные на кукурузные хлопья, падающие в тарелку.
Холлис представлял себе, как это может случиться. Он увидит смущенный взгляд, в котором прочтет ставшее невыносимым напряжение. Но, возможно, этого не произойдет никогда. Добрые люди приютили его в своем доме, и он не мог увести хозяйскую дочь, которая была моложе его. Поэтому он уносил свою тарелку с кукурузными хлопьями в комнату мальчиков и ждал, когда девочки позовут его, чтобы ехать в школу.
Когда Эммалайн проснулась тем же утром, у нее защемило сердце. Она едва могла дышать. «Когда?» — спросила она, обращаясь к украшенному звездами лоскутному одеялу, висящему на стене, а затем ответила самой себе: «Сейчас». Лароуз должен был вернуться в дом Равичей, но когда Эммалайн дотронулась до его густых каштановых волос, она поняла: этому надо положить конец. Точка. Укрывшись за дверью спальни, она набрала номер Равичей. Питер ответил.
— Я больше этого не вынесу, — заявила она.
Питер почувствовал, как у него сжалось сердце. Он подождал, но это не помогло.
— Ах, боже мой, прошу тебя, Эммалайн.
— Я просто больше так не могу. Это не должно продолжаться вечно, не так ли?
Ее голос задрожал. Она собралась с силами, выпрямилась, завела за уши пряди волос.
— Знаете… — проговорил Питер, делая шаг в сторону, чтобы посмотреть в окно. — Сейчас начались занятия. Все образуется.
— Я запишу его в здешнюю школу. Он будет учиться вместе с другими индейцами.
Нола уже встала. Она красила во дворе старый курятник, водя тонкой рукой взад и вперед.
— Пожалуйста, давайте просто отложим этот вопрос на некоторое время.
Питер замолчал. Он размышлял о ее просьбе насчет Лароуза. Она разозлила его. Случись подобное, жена бы его возненавидела.
— Нола стала гораздо спокойнее, — сказал он. — Она наконец-то смирилась со смертью Дасти. Она занялась хозяйством. Прямо сейчас, например, она красит курятник.
Эта подробность больно уколола Эммалайн. Красит курятник? К чему он перескочил на это?
— Вот уже почти три года Нола не разговаривает со мной, — пожаловалась Эммалайн. — Мы же сестры. А она ведет себя так, словно дает понять: мы сестры лишь наполовину, а значит, вообще чужие друг другу. Она моя сестра, но не хочет со мной общаться. Впрочем, дело даже не в этом. Я записываю сына в школу при резервации, где учатся его братья и сестры. Лароуз остается с нами.
— Ах, Эммалайн, — брякнул Питер беспечно, что обидело Эммалайн, ведь она искренне любила Питера. Он был хорошим человеком и никогда никому не причинял вреда. Она доверяла доброте Питера и была уверена, что в прошлом Питер часто удерживал Ландро от крайностей, просто притормаживая друга и ведя его за собой тем же путем, который сам выбрал в жизни.
— Я понимаю, — сказал Питер осторожно. Ему требовалось держать ситуацию под контролем. Он достаточно хорошо знал Эммалайн, чтобы не нагнетать ее беспокойство. Ему было нужно сдерживать свои эмоции. — Почему бы тебе не оставить его еще на несколько дней? Я объясню Ноле.
— Она не поймет, — возразила Эммалайн.
— Пожалуй, что так.
— И все-таки я забираю сына, — заявила Эммалайн. — Пришла пора.
Она вышла из спальни и заговорила так громко, чтобы ее слышали дети, которые уже были готовы выйти из дома: она собиралась определить Лароуза в их школу.
— Ты идешь в школу со своими сестрами, — произнесла Эммалайн радостно, обращаясь к Лароузу. — Сюрприз.
Лароуз посмотрел на Сноу, потом на Джозетт. Те широко раскрыли глаза, словно молчаливо говоря: «Мама сказала». Он удалился в комнату мальчиков, чтобы переодеться, и вскоре спустился на кухню. Так было всегда. Хотя Лароуз привык идти туда, куда велено, и делать то, что должен, ему иногда устраивали вот такие сюрпризы.
— Могла сказать раньше, а не за минуту до выхода, — прошептал он.
На нем были новые джинсы и свежевыстиранная футболка. Он принюхался к своим вчерашним носкам, снял их и взял из кучи белья пару брата.
Питер стоял как вкопанный, держал в руке телефон, издающий гудки, и смотрел на загадочную женщину, которая стояла сейчас во дворе и красила курятник остатками старой белой краски. Хотя она и не разговаривает с Эммалайн, подумал он, ей стало теперь гораздо лучше. Наверное. Похоже, мужчина всегда думает, что женщина чувствует себя лучше, когда она занимается с ним сексом. Несколько ночей назад она протянула к нему руки и стала гладить, не говоря ни слова. Они занялись любовью, находясь в ладу друг с другом. Он вернулся в свое тело. Он не мог жить в нем без нее. У него была грубоватая славянская оболочка, внутри которой билось кроткое, нежное сердце. И в нем жило одно имя — Нола. Для него не существовало других женщин. Иногда Питер ненавидел жену, но он отправился бы в ад, чтобы принести оттуда ее торты.
Два дня спустя он сделал попытку поговорить с женой.
— Я просто не люблю ее, Питер, потому что она самодовольная сука.
— Почему ты о ней так думаешь?
Питер прочитал в журнале статью, которая советовала задавать вопросы, когда нужно направить в другую сторону ход мыслей собеседника. Или когда требуется переменить тему.
— Почему? — спросил он еще раз, а потом рискнул продолжить: — Она твоя сестра. Ты можешь попытаться наладить с ней отношения.
— Хорошо, я скажу, почему я не могу попытаться. У нее ко всему директорское отношение. Типа, вот она я, Эммалайн. Позирую за столом. Ля-ля-ля. Я это слышу. Слышу, сложив руки и высоко подняв голову. Понимаешь? Эммалайн надевает маску, когда на меня смотрит, и за этой маской меня осуждает.
Они стояли на краю двора. Нола сорвала травинку и сунула ее конец в рот. Она сощурилась и посмотрела на горизонт, на линию за кукурузными полями, видневшуюся между широкими купами деревьев.
Для пущей выразительности она наклонила голову сначала вправо, а потом влево.
— Осуждает меня.
Она отбросила травинку.
— О, наверное, я смогу. Поговорить с ней. Если она вернет Лароуза.
Питер уставился в землю, скрывая ход своих мыслей.
— Прошло четыре дня. Я поняла, — сказала Нола. — Я действительно поняла.
— Я ничего не сказал.
— Но я поняла.
Питер кивнул, ощутив надежду.
— Я хочу сказать, она поступает неправильно, но я все понимаю. Она держит его в заложниках, потому что хочет добиться моего внимания. Она хочет, чтобы я перед ней юлила. «О, Эммалайн, как ты, как твоя работа, твое большое дело, твое то, твое это, как твои девочки, которых так любит Мэгги? Как ты щедра, Эммалайн, как уважаешь великие индейские традиции, раз отдала своего сына белому человеку и почти белой сестре, которая такая жалкая, совсем помешавшаяся от горя. Такая похожая на свою мать, эту Марну, у которой водились змеи. Люди здесь никогда ничего не забывают. И они никогда этого не забудут. Они запомнят Эммалайн Айрон, добрую и сильную». Как они такую зовут? Ах да, женщина-вождь, огема-икве. Женщина, которая взвалила на свои плечи тяжкий груз по имени Ландро и даже помогла ему встать на ноги, чтобы он мог, чтобы он мог… Я просто хочу сказать, что готова убить его, выполнив твою работу. Я вижу твое лицо, когда ты рубишь дрова. Я бы убила его вместо тебя, если бы не Лароуз. Так что их дьявольский невероятный план каким-то чудом сработал, потому что теперь мне стало лучше.
Питер в этом усомнился, но ничего не сказал.