– Мой Мрак, это все чудесно, но все же ты не конь.
– Пуки – оборотни, моя королева.
Смех стал потише, а потом она сказала все еще смеющимся голосом:
– Ты намекаешь, что способен менять его размер?
– Разве я могу намекать на что-то подобное? – спросил он своим обычным невыразительным тоном.
Я видела, как по ее лицу – слишком быстро, чтобы уловить их все, – проплыли эмоции: недоверие, любопытство и наконец – острое желание. Она пожирала его глазами, словно нищий, глядящий на золотой слиток: ревниво, завистливо, алчно.
– Когда все это кончится, Мрак, если ты не станешь отцом ребенка принцессы, тебе придется делом доказать свою похвальбу.
Думаю, здесь мне наконец изменило спокойствие, но я честно старалась.
– Я не хвалюсь, моя королева, – почти прошептал Дойл.
– Я уже не знаю, чего хочу больше, мой Мрак. Если у вас с Мередит будет ребенок, я никогда не познаю удовольствия от тебя. Но то, что я о тебе думаю, то, что на самом деле удерживало меня от близости с тобой, никуда не исчезло.
– Смею ли я спросить, что это такое?
– Ты можешь спросить. Может быть, я даже отвечу.
Пауза длилась секунду или две, потом Дойл спросил:
– Что же удерживало тебя от близости со мной все эти годы? – Он повернул голову так, чтобы видеть ее лицо.
– Что ты стал бы королем воистину, не только номинально. А я не делюсь властью. – Она взглянула на меня поверх его головы. – А ты, Мередит? Как тебе понравится иметь настоящего короля, того, кто потребует свою долю власти – и не только в постели?
Мне пришло на ум несколько ответов, но я их все отвергла и попыталась очень осторожно сказать правду.
– Я больше склонна делиться, чем ты, тетя Андаис.
Она пристально вгляделась в меня, с выражением, которое я не могла расшифровать. Я встретила ее взгляд, и в моих глазах отразилась искренность моих слов.
– Ты больше склонна делиться, чем я… Что может это значить, если я не делюсь ни с кем и никогда?
– Это только правда, тетя Андаис. Это значит именно то, что я сказала, ни больше ни меньше.
Еще один долгий взгляд.
– Таранис тоже не делится властью.
– Я знаю, – сказала я.
– Нельзя быть абсолютным монархом без абсолютной власти.
– Я усвоила, что королева должна править теми, кто ее окружает, на самом деле ими управлять, но не думаю, что королева непременно должна указывать всем, что им делать. Я обнаружила, что к советам моих стражей, которых ты так мудро мне дала, стоит прислушаться.
– У меня есть советники, – сказала она, едва ли не оправдываясь.
– Как и у Тараниса, – заметила я.
Андаис присела на столбик кровати. Она будто обмякла вся; рука – та, что без перчатки, – перебирала ленты на платье.
– Но ни он, ни я их не слушаем. А король-то голый…
Последняя реплика застала меня врасплох. Наверное, это отразилось на моем лице, потому что она сказала:
– Ты удивлена, племянница?
– Не ожидала, что королеве знакома эта сказка.
– Был у меня не так давно любовник из людей, он любил детские сказки. Он читал мне их, когда меня мучила бессонница. – В ее голосе появилась мечтательная задумчивость, нотка настоящей печали. Потом она заговорила более привычным тоном: – Безымянное на свободе. Видели, что оно направляется на запад. Не думаю, что оно доберется до Западного побережья, но тебе все равно следовало это знать.
С этими словами она махнула рукой, и зеркало опустело.
В стекле отражались мои округлившиеся глаза.
– Ты можешь настроить зеркало так, чтобы никто не мог им воспользоваться без предупреждения?
– Да, – ответил Дойл.
– Так сделай это.
– Королева может плохо к этому отнестись.
Я кивнула, глядя на свое испуганное отражение, потому что теперь, когда не перед кем было притворяться, я могла выглядеть такой испуганной, как себя чувствовала.
– Сделай, Дойл, и не спорь. С меня хватит сюрпризов на сегодня.
Он подошел к зеркалу и провел руками по его краям. Я чувствовала, забираясь обратно в постель, как побежали по коже мурашки от его чар.
Дойл отвернулся от зеркала и в нерешительности остановился у кровати.
– Тебе еще нужна компания?
Я протянула ему руку.
– Полезай сюда и обнимай меня, пока я буду спать.
Он улыбнулся, скользнул под простыню и прижался ко мне всем телом – руки, грудь, живот, пах, бедра. Он охватывал меня, и я словно натягивала на себя его шелковистую твердость.
Я уже соскальзывала в сон, когда он тихо спросил:
– Для тебя действительно не имеет значения, что моя бабка была гончей дикой охоты, а дед – пукой?
– Не имеет, – сказала я низким от подбирающегося сна голосом. Потом спросила: – А что, я правда могу родить щенков?
– Вряд ли.
– О’кей.
Я почти спала уже, когда почувствовала, как он прижимает меня плотнее, укутывается в меня так, будто я защищаю его от враждебного мира, а не он меня.
Глава 21
«Детективное агентство Грея», как правило, не вызывают на место преступления для расследования убийства. Мы помогаем порой полиции, когда в трагедиях замешано что-то сверхъестественное, но обычно как консультанты или приманка. Я пересчитала бы случаи, когда я видела место убийства, по пальцам рук, и парочка пальцев осталась бы в запасе. Сегодня мне пришлось бы загнуть еще один палец.
Тело женщины уже лежало на каталке. Светлые волосы упали ей на лицо, потемнев там, где их касались океанские волны. Очень короткое вечернее платье, в которое она была одета, посинело от воды, но по краям подсохло и снова стало светло-голубым. Широкая лента, похоже, белая, проходила прямо под грудью, стягивая платье так, чтобы показать вырез. Длинные ноги – босые и загорелые. Ногти на ногах накрашены необычным синим лаком, как и ногти на руках. Губы тоже были странного синеватого цвета, но лишь из-за оттенка губной помады, это не было свидетельством смерти.
– Этот цвет помады называется «Удушение».
Я повернулась на голос и увидела высокую женщину. У меня за спиной стояла детектив Люсинда Тейт, засунув руки в карманы брюк. Она попыталась улыбнуться, как обычно, но не сумела. Глаза так и остались тревожными, и улыбка исчезла еще до того, как толком появилась. Обычно у нее глаза были циничными под маской иронии, но сегодня цинизм выплеснулся на поверхность и скрыл иронию.
– Прости, Люси, что ты сказала о помаде?
– Она называется «Удушение». Предполагается, что она имитирует цвет губ покойника, умершего от удушья, – пояснила она. – Ирония очень к месту.
Я снова посмотрела на тело. Глаза, нос, края губ были обведены синеватой бледностью. Мне почему-то хотелось стереть помаду и убедиться, что губы покойницы действительно того же цвета. Я этого не сделала, но руки чесались.
– Итак, она задохнулась, – сказала я.
– Ага, – кивнула Люси.
Я нахмурилась:
– Не утонула?
– Не думаю. И никто из остальных тоже.
Я уставилась на нее.
– Из остальных?
– Джереми пришлось увезти Терезу в больницу.
– Что случилось? – спросила я.
– Тереза коснулась помады, которой одна из женщин собиралась краситься как раз перед смертью. У нее началась гипервентиляция, а потом произошла остановка дыхания. Если б не ребята со «скорой», могло бы плохо кончиться. Я не сообразила, что не стоит тащить на такое одну из лучших ясновидящих в стране.
Она взглянула на Холода, стоявшего чуть в стороне в типичной позе телохранителя – одна рука на запястье другой. Впечатление слегка ослабляли серебристые волосы, развевавшиеся под ветром, который словно стремился высвободить их из хвоста. Бледно-розовая рубашка совпадала по цвету с носовым платочком, торчавшим из кармана белого пиджака, отлично подходившего к таким же белым слаксам. Тонкий серебряный пояс вторил цвету волос. Сияющие мокасины – кремово-бежевые. Он был похож скорее на картинку из модного журнала, чем на телохранителя, хотя ветер временами позволял углядеть под всем этим розово-белым глянцем черную наплечную кобуру.
– Джереми сказал, что ты сегодня припозднишься, – заметила детектив Люси. – Много спишь последнее время, Мерри?
– Не сказала бы. – Я не потрудилась объяснять, что прошлой ночью вовсе не Холод не дал мне спать. Сейчас мы просто дружески болтали, вели пустой, бессмысленный разговор, лишь бы заполнить продуваемую ветром тишину, пока мы стоим над телом мертвой женщины.
Я посмотрела в лицо женщины, красивое даже после смерти. Она была довольно худощавая, но не слишком, – как будто сидела на диете, худея под новые брюки. Если бы она знала, что умрет этой ночью, бросила бы она свою диету днем раньше?
– Сколько ей лет?
– По документам – двадцать три.
– Она выглядит старше, – сказала я.
– Диета и слишком много солнца. – Всякий налет юмора исчез. Люси угрюмо взглянула на утес, возвышавшийся над нами. – Ты готова увидеть остальное?
– Конечно, только я не понимаю, почему ты решила вызвать сюда Джереми и всех нас. Это грустно, но ее просто убили, задушили там или что. Удушение – это ужасно, конечно, но при чем здесь мы?
– Твоих телохранителей я не звала.
На ее лице впервые отразилась настоящая неприязнь. Она показала пальцем на Риса. Может, Холоду здесь и было неуютно, но Рис явно наслаждался. Он осматривал все вокруг жадным взором, ухмыляясь, мурлыкая себе под нос мотивчик из «Гавайи, пять-ноль».[11] По крайней мере именно его он мурлыкал, когда удалялся от нас по пляжу посмотреть на копов, возившихся на полосе прибоя. Рис уже перешел к мелодии из «Детектива Магнума»,[12] когда Холод его окликнул. Рис предпочитал «фильм нуар» и в душе всегда был поклонником Богарта, но Богги уже не снимался в кино. Недавно Рис открыл для себя цветные римейки и наслаждался.
Он повернулся к нам и с улыбкой помахал рукой. Белый плащ крыльями бился вокруг него, когда он брел обратно по берегу. Кремовую широкополую шляпу ему пришлось придерживать рукой, чтобы ее не снесло в море.