заключила сделку с Нисевин, а не Дойл. И только я плачу за исцеление Галена. Цена лекарства – моя кровь.
Шалфей порхнул к постели, немного не долетев до Китто и меня.
– Один глоток твоей голубой крови, одно лекарство для твоего зеленого рыцаря, так велела мне моя королева. – В его голосе больше не звенели колокольчики. Это был почти обычный, тонкий, высокий, но мужской голос.
Его темные глаза стали пустыми и черными, как у куклы. В этом хорошеньком игрушечном лице не было ничего особенно доброго.
Я подняла руку, и он приземлился на нее. Он был тяжелее, чем казался на вид, более плотный. Я помнила, что Нисевин полегче, больше костей, чем мышц. Она ощущалась такой же скелетообразной, как выглядела. Шалфей был… помясистей, вроде бы в его тонком теле было побольше вещества, чем у Нисевин.
Его крылья замерли, точно как огромные крылья бабочки. Он слегка ими помахивал, глядя на меня, и я подумала, не машут ли они в ритме его сердца.
Взлохмаченные светло-желтые волосы, густые и прямые, небрежными прядями спадали вдоль его треугольного личика. Кое-где они касались плеч. Было время, когда Андаис наказала бы его за такие длинные волосы. Только мужчинам-сидхе позволялось иметь волосы длинные, как у женщин. Это был знак статуса, знатности, избранности.
Кисти рук у него были не больше ногтя на моем мизинце. Одной рукой он уперся в свою изящную талию, другую свесил вдоль тела, одну ногу выставил вперед – дерзкая поза.
– Я возьму плату и дам тебе лекарство для рыцаря, если нас оставят одних, – нагло заявил он.
Я невольно улыбнулась, и от моей улыбки его взгляд зажегся ненавистью.
– Я не ребенок, чтобы смотреть на меня так снисходительно, принцесса. Я – мужчина. – Шалфей резко взмахнул обеими руками. – Маленький, на ваш взгляд, но настоящий мужчина. Я не люблю, когда на меня смотрят как на непослушное дитя.
Он почти точно угадал мои мысли – что он выглядит очень мило, когда стоит передо мной такой дерзкий и такой крошечный. Я относилась к нему как к игрушке, как к кукле или как к ребенку.
– Прости, Шалфей, ты прав. Ты – фейри, и ты – мужчина, размер ничего не значит.
Он нахмурил бровки:
– Ты – принцесса, и ты просишь у меня прощения?
– Меня учили, что истинная царственность проявляется в том, чтобы знать, когда ты прав и когда ошибаешься, и уметь признавать ошибки, а не в ложной непогрешимости.
Он склонил голову набок, почти как птичка.
– Я слышал от других, что ты обращаешься со всеми по справедливости, как прежде твой отец, – задумчиво произнес он.
– Приятно слышать, что моего отца помнят.
– Мы все помним принца Эссуса.
– Я всегда рада, когда есть с кем его вспомнить.
Шалфей пристально вгляделся в меня. Чувство при этом, правда, возникало не совсем такое, как если бы смотрел в упор человек покрупнее. Он словно уставился всем своим существом в мой правый глаз, хотя, очевидно, он заметил мою улыбку и правильно ее интерпретировал – а значит, он мог видеть все мое лицо. Похоже, это и был его способ смотреть в глаза. Я просто не привыкла общаться с эльфами-крошками. Мой отец всегда относился к ним с уважением, но он не брал меня с собой ко двору Нисевин, как ко двору Курага и других монархов.
– Принц Эссус пользовался нашим уважением, принцесса, но времена меняются, и мы должны меняться вместе с ними, – почти грустно сказал эльф. Он посмотрел на меня, высокомерная гримаска снова появилась на его лице – и я поборола желание усмехнуться при виде такого самоуверенного малыша. Это вовсе не было забавно или мило; он был такой же личностью, как и все в этой комнате. Но поверить в это по-настоящему было нелегко.
– Оставьте нас наедине, дабы я мог выполнить желание моей королевы, и после вы получите лекарство для зеленого рыцаря.
Я обвела взглядом Дойла и Галена внутри комнаты и прочих – сразу за дверью. Холод уже качал головой.
– Мои стражи не позволят мне остаться наедине с кем бы то ни было из фейри любого двора.
– Ты думаешь, я должен быть польщен тем, что они считают меня потенциальной угрозой? – Он повернулся на моей руке и ткнул пальцем в Дойла. – Мрак знает меня издавна и знает, на что я способен… или думает, что знает.
Шалфей снова повернулся ко мне, его голые ступни скользили по моей коже, вызывая непривычные ощущения.
– Но мне все равно нужно уединение.
– Нет, – отрезал Дойл.
Шалфей развернулся к нему, поднявшись примерно на дюйм над моей ладонью.
– Пойми, Мрак, все, что мне осталось, – выполнять повеления моей королевы. Все, что у меня есть, – возможность точно следовать ее словам. То, что я сделаю сегодня в этой комнате, будет ближе всего к упоительной близости с женщиной, что я знал за очень долгое время. Неужели попросить уединения – это слишком много?
Стражи в конце концов согласились, хоть и нехотя. Только Китто по-прежнему цеплялся за мое тело, запутавшись в простынях.
– И этот тоже, – указал на гоблина Шалфей.
– Он едва не истаял сегодня, Шалфей, – возразила я.
– Он неплохо выглядит.
– Его царь, Кураг, сообщил мне, что только мое тело, моя плоть, моя магия удерживают Китто в мире людей. Ему необходимо оставаться в контакте с моей кожей как можно дольше.
– Ты бы выбросила его из своей постели ради одного из твоих воинов-сидхе.
– Нет, – тихо проговорил Китто. – Меня одарили милостью оставаться здесь, когда они соединяются. Я видел, как их огонь отбрасывал тени на стены – так ярко они пылали.
Шалфей слетел к поднятому вверх лицу Китто.
– Гоблин, твой народ поедал моих сородичей в часы войны.
– Сильные едят слабых. Таков мир, – сказал Китто.
– Гоблинский мир, – ответил Шалфей.
– Единственный, какой я знаю.
– Ты сейчас далеко от своего мира.
Китто закопался в простыни так, что виднелись только его глаза.
– Теперь мой мир – это Мерри.
– И тебе нравится твой новый мир, гоблин?
– Я в тепле, в безопасности, и она носит мою отметину на теле. Это хороший мир.
Шалфей еще несколько секунд держался в воздухе, а потом спланировал на мою подставленную ладонь.
– Если гоблин даст самую торжественную клятву, что ничего из того, что он увидит, услышит или почувствует любым из чувств, он не расскажет никому, то пусть он остается.
Китто повторил обещание слово в слово.
– Отлично, – сказал Шалфей. Он обвел меня взглядом, и хотя весь он был не больше моего предплечья, я вздрогнула и почувствовала сильнейшее желание накрыться чем-нибудь. Маленький красный язычок – будто капелька крови – облизал бледные губы. – Вначале – кровь, лекарство – после.
Тон, которым он произнес слово «лекарство», едва не заставил меня пожалеть, что я отпустила стражей. Он был меньше куклы Барби, но в этот миг я его боялась.
Глава 28
Шалфей вспорхнул с моей руки, направляясь к груди. Я успела преградить ему путь, прикрывшись рукой. Он приземлился на запястье, и я отвела руку подальше, чтобы лучше его видеть. Другой рукой я натянула простыню повыше.
Он надулся.
– Ты откажешь мне в крови сердца?
– Я видела, как твои сородичи обошлись с моим рыцарем. Я была бы дурой, подпустив тебя к таким нежным местам, пока не знаю, насколько деликатно ты питаешься.
Он сел, скрестив лодыжки и упершись руками по сторонам от себя для вящего равновесия. Мне показалось, что сидя он весит больше – не намного больше, но ощутимо.
– Я всегда нежен и деликатен, прекрасная госпожа.
Его голос звучал будто колокольчики под летним ветерком. Точно ли его губы походили на маленький алый цветок… мгновением раньше? Он коснулся моей ладони нежно-лепестковыми губами, вытянувшись на моей руке всем телом, как я вытянулась бы на кушетке. Губами и крошечными ручками он провел по волоскам у меня на предплечье. Любовник более крупный пригладил бы их губами и кончиками пальцев – Шалфей играл с ними, словно извлекал музыку из моей кожи, беззвучную песню, слышать которую мог только он, но чувствовать могла и я. Она трепетала по моей коже, по моей руке, как будто все происходящее было больше, значительней, чем на самом деле.
Я резко подбросила его в воздух, и он зажужжал на меня, как рассерженный шмель.
– Зачем ты это сделала? Мы так славно развлекались!
– Никакого гламора, запомни, – набычилась я, комкая простыню.
– Без гламора этот процесс будет тебе совсем не так приятен. – Он пожал тонкими плечиками, провалившись вниз от этого движения. – Мне это, в общем, все равно, для целей Нисевин – тем более не важно, но для тебя, прекрасная принцесса, разница существует. Позволь мне избавить тебя от боли и неприятных ощущений, пусть это будет дружеской услугой.
Если бы он застал меня не в тот день, когда укус Китто еще болел, я бы, наверное, сказала «нет», велела бы просто взять кровь для его королевы и убираться. Гоблины гламором не владеют вовсе, так что у Китто выбора не было – без естественного очарования секса, смягчавшего боль укуса, он ничего не мог поправить магией. Шалфей предлагал мне выбор.
Я глубоко вздохнула и медленно выпустила вдох, а потом кивнула.
– Гламора ровно столько, чтобы сделать ощущение приятным, но и все на этом, Шалфей. Если ты замахнешься на что-то большее, я кликну стражей – и тебе не понравится то, что они с тобой сделают.
Он издал звук, который показался бы грубым, если бы не прозвенел словно крошечные фанфары – будто бабочка попыталась изобразить ослиный крик.
– Мрак веками ждал, чтобы я высунул голову хоть на миг, принцесса. Я хорошо знаю, может, лучше тебя, сколько он мне задолжал.
– Я заметила, что у тебя с ним личные счеты, в большей степени, чем с другими.
– Личные? Ну, можно и так сказать. – Он улыбнулся, и улыбка вышла милой и злобной одновременно, как будто он воображал жуткие вещи и представлял, как забавно будет их проделывать.
Я могла бы спросить, что же это было, такое личное, но не спросила. Или Дойл расскажет сам, или я не узнаю об этом никогда. Вряд ли Дойл легко простит мне, если я стану выспрашивать его секреты у фейри, которого он ненавидит. Одно дело – получить такую информацию от друга, но говорить о своих друзьях с врагами – не дело, и нельзя позволять врагам заглазно обсуждать ваших друзей. Некошерно.