– Так пройдет быстрее, – сделал вывод. – Тепло ли тебе, девица?
Шах обратила внимание на то, что в зале действительно очень холодно. Она здорово окоченела в свой юбчонке, от чулок тоже было мало толку.
– Замерзла, спрашиваю? – повторил вопрос Холли-Билли.
Девушка кивнула. Охотник сунулся куда-то вниз и вынул из-под стойки мужскую куртку, заляпанную пятнами крови. По камуфляжной раскраске Шах сразу поняла – раньше этот предмет гардероба принадлежал кому-то из Претендентов. В ней бедолага, похоже, и встретил свой конец.
– Надень, – раздался приказ, а потом на молчаливый протест Шахерезады прозвучало доходчивое пояснение. – Лучше надень, а то сам тебя погрею. Выпить хочешь?
На этот раз понятливая Шах отказываться не стала, о чем сразу пожалела. Холли-Билли снова заглянул под стойку и, к ужасу девушки, вынул оттуда два черепа. Оба черепа служили кубками. Их отшлифовали, начистили до блеска, заключили в витиеватые узорные подставки из дерева.
– Этот я сделал для Цернунноса, – гостеприимный хозяин подтолкнул Шахерезаде один из черепов, украшенный помимо резьбы россыпью драгоценных камней, – он цацки блестящие любит. Я хотел с ним помириться, но у старого вредного козла характер, как у вздорной бабы, не взял, сволочь, мой подарок.
Шах бы тоже такой подарок не взяла. Ни за какие деньги! Она непроизвольно отодвинулась, стараясь не смотреть на сверкающую драгоценностями мертвую голову. Холли-Билли будто не заметил ее испуга, сняв с полки матовую бутыль, наклонил ее над кубком пленницы-гостьи. Заструилось что-то алое, мутное.
– Что это? – посмела спросить девушка.
– Кровь.
– Не надо, пожалуйста.
– Пей!
Приказ прозвучал жутко, отразился эхом от стен. Единственный глаз Холли-Билли сверкнул кровавым бликом, и перепуганная Шахерезада трясущимися руками вцепилась в кубок чтобы, давясь, отхлебнуть несколько глотков. От неожиданности она поперхнулась и закашлялась, роняя на себя капли кошмарного напитка. Боясь ослушаться, девушка собралась выпить еще, но пальцы охотника сомкнулись на ее запястье и заставили вернуть кубок на стойку.
У крови был странный вкус.
– Что это? – дрожащим голоском спросила Шах.
– Вино. Я пошутил про кровь, – мирно развел руками Холли-Билли, и на губах его появилось подобие улыбки. – Ты ведь не хотела пить? Зачем пила?
Шах пожала плечами, не зная, что ответить… как ответить правильно. Он ведь сам прекрасно знает ответ? Сам приказал пить. Она – его жертва, бессловесная, бесправная, и ее единственная цель – не разозлить его. Именно поэтому…
– Почему ты такая послушная? – словно в издевку поинтересовался Холли-Билли. – Надо быть жестче. Здесь, на Играх, таких тихонь ждут большие неприятности.
– Я не умею жестче. Здесь все так страшно. Страшно и несправедливо.
– Справедливо, – не согласился с ней охотник, – но в твоем случае дело не в Играх. Ты ведь и по жизни такая покорная – видно сразу. С этим надо что-то делать.
Он еще раз задумчиво оглядел Шах с ног до головы, слез со стула, подошел вплотную:
– Трахаться со мной будешь? Жестко, глубоко, до потери пульса?
– Да, я сделаю все, что вы хотите, только не мучайте меня, – зажмурившись, пискнула Шахерезада, на что услышала недовольное:
– Нет. Стоп. Так не пойдет. Что ты должна была ответить сейчас?
– Не знаю…
– Ты должна была ответить: «Пошел ты на хрен, Холли-Билли!»
– Не могли бы… вы… меня оставить, – заикаясь, промямлила Шах.
– Не так.
– Пошли… вы… на хрен!
Холли-Билли не слишком удовлетворенно качнул головой, пробормотал себе под нос:
– Н-да, дрессировали тебя лучше, чем пуделя в цирковой школе, – вдруг он просиял и приблизил свое изуродованное лицо совсем близко к Шахерезаде, так, что глаза их оказались напротив друг друга. – Ударь меня.
– Что?
– Ударь. Бей!
Окрик охотника прозвенел в ушах, как щелчок бича. Шах взвизгнула и отвесила собеседнику пощечину, почти невесомую, такую ударом-то не назовешь.
– Молодец. Неужели это так страшно, дать по роже мужику, который тебе омерзителен?
– Я не так воспитана, – принялась оправдываться Шахерезада.
И это была абсолютная правда. Она родилась в интеллигентной, но весьма консервативной и религиозной семье на юго-западе Аски. Отец –сектантский пастор, – с детства учил ее во всем принимать главенство мужчины. Мужчину нужно уважать, мужчине нельзя перечить, мужчине нельзя отказывать, с мужчиной нельзя спорить. Поднять на мужчину руку – святотатство, грех и позор! Мать пыталась тайно объяснять дочери, что все это слишком утрировано и старомодно, но жесткий, властный отец пресекал подобные разговоры. Вскоре он вообще изгнал мать Шах из семьи за самовольство – та тайно вела бизнес! Неслыханный позор для благовоспитанного мужа. Воспитание дочери продолжилось. Шах выросла и познакомилась с Жаком. Она безумно боялась представлять избранника отцу, но тому жених дочери неожиданно понравился – рыбак рыбака видит издалека…
– Да уж, ты меня удивляешь, – Холли-Билли тоскливо вздохнул, отошел от Шахерезады и уселся на соседний стул, – но ты мне нравишься. Ты похожа на мою мать. Наверное, все это от сентиментальности – годы берут свое. Мне ведь уже тридцать пять, злость уже не та… Я с пятнадцати на этих долбанных Играх, двадцать долгих лет…
Последовала новая длинная тирада о славном игровом прошлом, в котором Холли-Билли с невероятной жестокостью вершил расправы над своими жертвами. Шах ежилась, молчала и уже ничему не поражалась. Лишь в одном моменте слова охотника удивили ее. Тридцать пять лет – разве это много? Ей самой в этом году должно было исполниться тридцать. И почему-то казалось, что после тридцати жизнь только начнется по-настоящему. Что она станет самостоятельнее, увереннее, разберется со своими внутренними проблемами, избавится от неуверенности и найдет, наконец, общий язык с мужем. Мысль про Жака больно кольнула сердце.
Вино оказалось хватким, быстро смягчило краски и обволокло пьяной дымкой жуткую реальность. Захотелось забыться, выпить еще. Шах невольно взглянула на оскаленные зубы черепа-кубка. Пить сразу расхотелось, ведь для этого пришлось бы коснуться губами белой кости. Холли-Билли заметил ее взгляд и протянул девушке бутылку, позволив глотнуть из горла.
– У алкоголя есть чудесное качество: он может растворить мир и обратить его в сон. Кстати, я ведь до сих пор не знаю, как тебя зовут.
– Шахерезада.
Услышав имя собеседницы охотник неожиданно оживился:
– Отличное имя. Оно подсказало мне одну идею. Теперь я знаю, чем заняться с тобой грядущей ночью. Отличная мысль, просто отличная! Ты будешь рассказывать мне занимательные истории.
– Тысяча и одну ночь? – заплетающимся языком уточнила Шах.
– Что ты, милая, столько времени на Играх у нас не будет. Ночей тридцать в лучшем случае.
– Но я не знаю даже тридцати сказок, разве что детские, совсем простые про кофейного человечка и волчье эхо.
– Сказок не нужно, – отмахнулся Холли-Билли, – ты будешь рассказывать мне о своей жизни, мне кажется, она гораздо интереснее любой сказки.
– Вам кажется, – мотнула головой девушка, – в моей жизни не происходило ничего захватывающего.
– Стоп. Стоп! – охотник приложил к губам гостьи палец. – Во-первых, не пора ли нам перейти на «ты»? А во-вторых, я одно тебе скажу: каждый человек в этом мире рождается независимым и свободным. Ты тоже когда-то была такой, как минимум при рождении. Но что я вижу теперь? Вижу женщину, которую сломали и превратили в смиреннейшее, запуганное существо. Мне интересно узнать, как такое могло произойти?
Шах поняла его и согласно кивнула:
– Тогда слушайте…
– Слушай.
– Слушай. Меня зовут Шахерезада Дельвинь, в девичестве Арамэль. Я родилась на юго-западе Аски, в Малавии в 3982 году по общему летоисчислению. Детство я провела в Светлороге – закрытой общине протерианцев…
– Протерианская секта, серьезно? – переспросил Холли-Билли и брезгливо поморщился, – эти ребята умеют выламывать мозги и души, чтоб их Джа в клочки разодрал. Как тебя туда занесло, милая?
– Мой отец был пастором в церкви Святого Протери. Я училась в прихрамовой школе, пела в хоре, занималась с наставницей вышиванием, пекла по воскресеньям сдобные пирожки и состояла в девичьем кружке для будущих жен.
– Какая жесть, – с сочувствием покачал головой Холли-Билли, а Шахерезаде стало странно, чем безобидные пирожки так возмутили ее ужасного собеседника. – Кружок для будущих жен? Чему же вас там учили?
– Многому, – уклончиво ответила Шах и отвернулась смущенно.
– Ты так покраснела, милая, что мне сразу захотелось расспросить обо всем поподробнее.
– Там ничего особенного не было, – принялась оправдываться девушка, – нас учили этикету, матушки-телесницы рассказывали о женских обязанностях и правах, заставляли зубрить кодекс благочестия. «В обязанности жены входит послушание мужу, молчание пред мужем, согласие с мужем, выполнение долга перед мужем, совершенствование для мужа, забота о муже… – Шах попыталась процитировать кодекс наизусть, но сбилась и, кажется, что-то пропустила, поэтому завершила попытку последней фразой о правах, – у жены есть единственное право – быть любимой».
– Звучит красиво, как реклама соевой колбасы.
Шах непонимающе взглянула на мужчину. Ей показалось, что в его взгляде промелькнуло сочувствие. Да что такое она рассказала? Обычная жизнь обычной женщины. Алкоголь придал смелости, и она самостоятельно дотянулась до бутылки, чтобы влить в себя еще немного спасительного дурмана. Щеки запылали жаром, в груди стало тепло, даже обледенелые коленки, кажется, отогрелись. Язык перестал слушаться и стал нести то, что не нужно.
– А еще нас учили ублажать мужа в постели. С двенадцати лет. Сначала показывали картинки, потом приносили макеты сам понимаешь чего и заставляли лизать и ласкать их…
Неприятные воспоминания. Шах никогда не делилась ими ни с кем, но сейчас ее будто прорвало: