— Примерно в полседьмого устроит? — спросил он.
Как обычно, подумал я.
— Нельзя чуть попозже? Мне в это время нужно кое-куда позвонить.
Последовала короткая пауза.
— Понимаю. А ты не мог бы позвонить пораньше? Просто Одри не любит есть слишком поздно, у нее там что-то с диетой.
— Могу быть в семь, — отрезал я. — Если не устраивает, боюсь, придется отказаться.
В конце концов он согласился на семь часов, а потом спросил, нет ли у меня каких-то особых требований к еде, на что я рассмеялся.
— Я серьезно. Не хотелось бы прикончить тебя каким-нибудь аллергеном.
— Мне не слишком нравятся баклажаны, — наконец ответил я.
— Учтем, — сказал Вон. — Готовить будет Одри.
— Она хорошо готовит? — спросил я, думая, что он наверняка уже рассказывал о кулинарных способностях Одри, как и обо всем остальном.
— О да, — с энтузиазмом кивнул Вон.
Однако, учитывая вкусы Вона к женщинам, пиву и музыке, мне это мало что говорило. Придется дождаться субботы и выяснить самому.
По дороге домой я заглянул к своей подруге Мэгги. Вид у бедняжки был не слишком радостный, но я все же немного посидел и поболтал с ней. У нее прекрасный дом с не менее прекрасной обстановкой — наверху не меньше шести спален, хотя я понятия не имею, зачем ей столько, если она уже несколько лет живет одна. Вряд ли я сильно ее побеспокоил, хотя она и выглядела очень уставшей. Сказав, что зайду проведать ее в выходные, я ушел.
Дома я прибрался в кухне и ванной, загрузил белье в стиральную машину и погладил рабочие рубашки, одновременно смотря новости.
Придется тщательно спланировать выходные — слишком многое нужно в них втиснуть. Ужин у Вона, сколь бы он ни был занимательным, сейчас стоял на последнем месте.
«Брайарстоун кроникл»
Сентябрь
Житель Брайарстоуна найден мертвым в квартире
Вчера в Брайарстоуне работники городского совета обнаружили сильно разложившееся тело мужчины в одной из квартир многоквартирного дома.
Сообщается, что чиновники жилищной службы явились в квартиру на Норт-лейн после того, как без ответа остались несколько официальных писем и телефонных звонков. По словам представителя совета, тело было найдено в кресле посреди гостиной при включенном телевизоре.
Предполагается, что умерший — Робин Даунли, безработный. Соседи некоторое время его не видели. Женщина, пожелавшая остаться неизвестной, сказала: «Я постоянно звонила в совет насчет запаха — наверное, раз тридцать, но они так и не появились».
Робин
От меня ушла жена — так начался конец моей жизни.
Помню, воскресным днем я был дома с детьми и мыл посуду, когда раздался звонок в дверь. Пришла Элен, лучшая подруга моей жены, со слезами на глазах. Я пригласил ее войти и неловко предложил чая; она сидела в гостиной и беззастенчиво рыдала во весь голос. К счастью, дети были наверху; они изрядно шумели и ничего не замечали.
— Где Беверли? — спросила Элен, когда к ней наконец вернулся дар речи.
Я предположил, что ей просто хотелось выплакаться на плече подруги, а не на моем.
— Точно не знаю, — ответил я. — Куда-то вышла.
Мы были не из тех супружеских пар, что не разлучаются ни на минуту. У каждого была своя жизнь, свое хобби, свои друзья — и потому те часы, что мы были вместе, становились более волнующими, более драгоценными. Или, по крайней мере, так мне казалось.
В дверь снова позвонили, и я помню, что мне вдруг стало страшно, будто мир вдруг перевернулся, а я этого так и не понял; будто что-то изменилось окончательно и бесповоротно, но я не знал об этом до последнего. На пороге стояла Беверли вместе с Майком, мужем Элен.
Они держались за руки.
Я отошел, пропуская их, и они направились прямо в гостиную, где сидела Элен, вероятно уже догадавшаяся о бомбе, готовой обрушиться на наши жизни. С удивительным спокойствием и полным отсутствием каких-либо эмоций они сообщили, что у них роман уже пять месяцев и они больше не могут всем лгать. Беверли сказала, что не любит меня, что любит Майка и хочет получить от нас согласие на развод, чтобы они могли пожениться.
Тогда я отнесся к случившемуся достаточно спокойно. Думаю, будь мы с Бев наедине, я мог бы на нее накричать, чем-нибудь швырнуть — уж голос повысил бы точно. Но мы были вчетвером, и у нас над головой играли дети, чьи забавы сопровождались непрерывным грохотом и топотом.
Естественно, Беверли и Майк получили что хотели. Помешать этому я никак не мог, к тому же после истерики Элен, похоже, свыклась с мыслью о случившемся и возражать не стала. Как я мог устроить скандал, если она повела себя столь благоразумно?
Однако в последующие дни и недели я вдруг обнаружил, что постепенно скатываюсь вниз по спирали. Я переехал в съемную квартиру, оставив Бев с детьми в доме до его продажи. Но время для того, чтобы продавать дом на четыре спальни, было не слишком подходящее, и он оставался на рынке месяц за месяцем, в течение которых мне приходилось выплачивать ипотеку, арендную плату за квартиру и деньги Бев на содержание детей.
Сидя в своей убогой квартирке и пытаясь понять, что же я сделал не так, почему оказался наказан, хотя вовсе не я завел роман на стороне и не я требовал развода, я начал пить по вечерам, а потом и по утрам.
В ноябре я потерял работу — в тот самый день, когда явился туда в похмелье и даже пьяным, поскольку пришлось выпить с утра бутылку крепкого сидра.
Бев мне немного помогла, она действительно хорошая и добрая женщина — отчего я в первую очередь на ней и женился. Думаю, она чувствовала себя виноватой в том, чем все в итоге закончилось. Она сказала, что я могу не платить алименты, пока не решу свои дела, и, как оказалось, ипотечный кредит закрыт, поскольку Майк и Элен продали свой дом и Майк переехал к Бев и детям, став новым домовладельцем.
Я получал небольшое социальное пособие, которое уходило на оплату квартиры. Оставшееся я пытался тратить на еду, счета и подарки детям на Рождество и дни рождения. Но чаще я просто шел в магазин на углу и покупал пару бутылок, просто чтобы согреться.
Этим все и закончилось — два года спустя с того воскресного дня, когда я, пребывая в блаженном неведении, мыл посуду, пока дети играли наверху, а моя жена была неизвестно где и занималась неизвестно чем.
Никогда не поймешь, что такое на самом деле одиночество, пока не ощутишь его на собственной шкуре, — как болезнь, оно подступает постепенно. И конечно, алкоголь нисколько не помогает — пьешь, чтобы забыть, какое дерьмо твоя жизнь, а когда перестаешь пить, все кажется стократ хуже. И ты снова пьешь, чтобы стереть всю эту дрянь из памяти.
Я постоянно думал, с кем бы поговорить, кто бы мог по-настоящему меня выслушать… Не с врачом, который всегда спешил побыстрее отделаться, ведь от меня несло перегаром и кое-чем похуже, и не с людьми в центре социальной помощи, которые слышали подобные истории каждый день, к тому же порой куда страшнее моей.
Никого, конечно, не нашлось. А если бы и нашелся, если бы случайный прохожий подошел ко мне и спросил: «Как дела?» — что бы я ему ответил? С чего бы начал?
Иногда я играл на улице в небольшую игру, пытаясь понять, смогу ли привлечь чей-то взгляд, заставить человека на меня смотреть, пусть всего секунду. И знаете что? Никто не смотрит в глаза. И я понял, что прошли годы с тех пор, как кто-то смотрел мне в глаза, и последней, вероятно, была Бев. Что же это значило? И значило ли что-либо вообще? Если люди больше на тебя не смотрят — значит ли это, что тебя больше не существует? Значит ли это, что ты больше не человек? Значит ли это, что ты уже мертв?
Аннабель
Я понимала, что в ангелов верить странно.
На работе я об этом не говорила, поскольку мои слова, естественно, восприняли бы как шутку. Коллеги ежедневно сталкивались с ужасными преступлениями, и смех по любому поводу помогал им сохранить здравый рассудок. Они потешались друг над другом и соответствующим образом к этому относились, часто выводя из себя нас, аналитиков. Кейт, со своей непробиваемой натурой, на усмешки не обращала внимания: даже если сказать ей, что она уродливое ничтожество, она лишь улыбнется и ответит что-нибудь вроде: «Кто бы сомневался, красавица».
Я знала, что чересчур ранима, и старалась всеми силами этому противостоять, невозмутимо реагируя на шутки о моем весе или замкнутости. Похоже, окружающие чувствовали черту, которую не следует переступать.
Потому я ничего им не говорила про ангелов — что они, настоящие, непорочные, прекрасные, постоянно находятся среди нас. Я чувствовала их, когда мне было грустно, — радужное сияние, прикосновение пера, дыхание легкого ветерка на коже. Я разговаривала с ними и прислушивалась к их ответам, пыталась вести себя так, чтобы порадовать их.
Но в тот момент мне было вовсе не радостно. Я все время думала о Шелли Бертон и других несчастных, что умерли в одиночестве в своих домах, ожидая встречи с ангелами и вместе с тем оставаясь на земле, где им предстояло лежать и гнить без всякой любви, заботы и уважения. При мысли о них мне становилось больно и стыдно. Действительно ли они знали, что их ждет, или жизнь поступила с ними слишком плохо и желание умереть пересилило кошмарную посмертную неизвестность?
Сегодня на совещании с отделом информации присутствовали трое из оперативной группы, и они недурно посмеялись над моим внезапным увлечением разлагающимися трупами. Ха-ха-ха, как весело, у старой толстухи Аннабель фетиш на гнилое мясо, кто бы мог подумать… Кейт тоже смеялась. Что ж, если честно, смеялась и я, впрочем что мне еще было делать — расплакаться? Они вовсе не хотели меня обидеть — хотя любого постороннего кое-какие их разговоры привели бы в ужас, — просто так они относились к явлениям, с которыми приходилось иметь дело каждый день. Я тем временем держала руку в кармане, нащупывая хрустального ангела. Я постоянно носила его с собой, веря и надеясь, что он дарует мне утешение, что я смогу надлежащим образом сделать свою работу и убедить кого-нибудь взглянуть на результаты — тревожное число никем не любимых и никому не нужных людей.