Глория ткнула его в живот.
–А я думал, мы обо всем договорились,– рассмеялся Кен.– Я сделал тебе портфолио, а остальные – особая статья. Садись в машину.
–Отдай это и больше не смей ничего продавать!– потребовала она.
–Не могу, дорогая.
–Почему? Я не хочу, чтобы ты их кому-то продавал. Даже один журнал – уже хуже некуда!
Они в молчании ехали по извилистым дорогам Ниддердейла, но Глория была слишком зла, чтобы смотреть в окно. Как раз когда она выбрала новый путь, появляется Кен и все портит! Теперь ее планы летят к чертям! Сначала ей льстили комплименты Кена, у нее появилась надежда стать знаменитой, но ничего не вышло, а потом он уговорил ее на всякие пакости, о чем она горько жалела уже в ту минуту, когда выходила из студии.
–Пообещай, что снимков больше не появится, Кенни,– взмолилась она, надеясь уговорить его.– Не нужно, чтобы весь свет видел меня в таком виде. Если кто-то узнает, меня отсюда выгонят.
–Не волнуйся, всякий, кто купит журнал и увидит твою фотографию, захочет большего. Ты в прекрасной форме.
–Мне плевать. Я не этого добиваюсь! Эти снимки не должны были никуда попасть. Ты делал их ради удовольствия, и я в жизни не думала, что ты их продашь.
–О, брось, Глория! Откуда ты свалилась! Существует большой рынок подобных снимков. Тебе повезло стать моделью. Что изменилось? И с чего это вдруг ты стала такой ханжой?
–Я больше не буду сниматься. Выгляжу грязной, вульгарной дешевкой,– сказала она, надеясь, что Кен поймет ее.
–Все легко уладить. Можно сменить декорации, если хочешь: бархатные диваны, норковая шуба, но парни все равно захотят пялиться на твое тело. Ты можешь стать звездой. Не лезь в бутылку. Пойдем, найдем подходящее местечко. Выпьем и все обговорим.
Отель на склоне холма с видом на Харрогит показался Глории самым роскошным местом на свете. Именно здесь когда-то скрывалась под чужим именем знаменитая писательница Агата Кристи. Кен заказал номер и ужин на двоих.
Но Глория слишком нервничала, чтобы успокоиться и наслаждаться окружающим ее уютом.
–Не надо было мне приезжать сюда,– прошептала она. Что, если кто-то увидит ее фотографию в журнале и узнает ее?
«Не будь дурой»,– подумала она. В такой скромной юбке и шляпке? Ей ничего не грозит.
Она буквально проглатывала шерри и все спиртное, что заказывал Кен, пока ноги не стали подкашиваться.
Потом она кое-как поела и, пошатываясь, поплелась в заказанный номер, надеясь забрать остальные фотографии. Но как только они поднялись наверх, Кен втолкнул ее в дверь.
–Где негативы?– умоляюще спросила Глория, уже зная, что негативов у него нет. Но ей хотелось в этом убедиться.
–А ты как думаешь? На студии, конечно. Расслабься и успокойся. Ты уже все сказала, так что заткнись и будь со мной полюбезнее. И тогда я сделаю все, что скажешь, дорогая.
–И тогда ты больше не будешь посылать эти фотографии в журналы?
–Конечно, нет, если будешь со мной мила и сделаешь, как мне нравится,– улыбнулся Кен, показывая на постель.
–Ничего подобного! Мне нужно идти, иначе будут неприятности.
Глория повернулась к двери, но Кен быстро схватил ее за руку.
–Забудь свою чертову работу, лучше покажи, что ты все еще моя девушка.
Нужно же быть такой дурой! Напиться, да еще остаться с ним наедине, далеко от школы и без денег даже на автобусный билет! Он заманил ее сюда только по одной причине. И сейчас придется ублажить его в последний раз, или будет худо. При мысли о том, что она не получит негативов, девушка холодела. Глория ненавидела Кена, но что ей было делать?
В голове как будто взрывались вспышки неоновых ламп.
В конце концов оказалось, что она истинная дочь своей матери.
Глория вздохнула, снимая шляпу, жакет, туфли и вынимая шпильки из волос. Есть только один способ утолить его похоть. Если для этого нужно…
Застонав, она опустилась на колени и расстегнула его брюки.
–Так-то лучше,– ухмыльнулся Кен, когда они лежали на кровати, освещенной слабым светом лампы.– Но, думаю, лучше доставить тебя в казармы, пока старая дракониха не спохватилась.
Глорию тошнило от стыда и отвращения. Не так должен был закончиться этот вечер.
–Ты отдашь мне негативы? Я хочу быть спокойна.
–Конечно, любовь моя. Разве я не человек слова? Я обещал сделать тебя звездой и сделал! Остальное зависит от тебя.
–Знаю, знаю, но уже поздно. Отвези меня домой. Снимки перешлешь по почте. Обещаешь?
–Конечно, ведь теперь я знаю, где ты. Ты очень дурно поступила, сбежав от меня. Та шикарная сучка в Бруклине задрала нос и едва не выгнала меня. Хорошо, что я наткнулся на старую прачку, и та все выложила. В следующий раз сам привезу.
–В следующий раз?– охнула Глория.– Но следующего раза не будет. Я этого не вынесу, Кен. И больше не могу так продолжать. Это нечестно по отношению к нам обоим. Я решила начать новую жизнь.
–Знаю, Глория, ты постоянно мне твердишь об этом. Но негативов очень много… или ты забыла те крупные планы, с зеркалом и Ритой Мейсон?
–О, нет! Кен, ради бога… я была пьяна!
–Наконец-то мы выясним отношения. Ты хочешь получить негативы? Тогда заработай их, детка! Ты в долгу передо мной за все сделанные в тебя вложения.
–Но это шантаж! Пожалуйста, отдай мне снимки! Я заплачу за них. Как-нибудь найду деньги!
–Нет!– злобно отрезал Кен.– Это возмещение за потерю будущего дохода. Я требую вернуть мне мои вложения. Будем встречаться раз в неделю. Проведем ночь вместе, повеселимся. Тебе бы следовало знать, Глория, что все имеет свою цену.
В темной машине пованивало чем-то кислым. Глория молчала, побежденная, грязная, несчастная. Она не лучше, чем все те шлюхи на Элайджа-стрит, а даже хуже, потому что сама навлекла это на себя завистью к карьере Мадди. Глупым доверием к обещаниям Кена. Никто, кроме собственного тщеславия, не вынуждал ее подниматься по той лестнице в его студию. Теперь она должна за все платить.
Как бы они ни трудились в саду Бруклин-Холла, он так зарос и пострадал от дождя и ветра, что у Плам больше не было сил ухаживать за ним. Даже во время войны Плезанс отказывалась сажать овощи вместо бордюра, а цветы плохо переносили неустойчивую ветреную погоду.
Ни один из ее нынешних постоянных жильцов не проявлял ни малейшей склонности помочь ей хоть в чем-то или хотя бы выгулять собак. Оставалось просить бойскаутов выполнять мелкую работу, но они не отличали сорняков от сортовых цветов, над которыми тряслась Плам. Приходилось постоянно объяснять, что выдергивать, что оставлять. Они так утомляли ее, что она решила просто пройтись граблями по дорожке, прежде чем свалится без сил и насмерть всех перепугает.
Садоводство – тяжкий труд, когда тебе никто не помогает. Новый садовник, мистер Лок, который привел в порядок огород, не снисходил до сада, отказываясь ухаживать за «модными штучками», как он это называл. Поэтому, если она хочет, чтобы у нее были цветы и душистые многолетние растения, придется самой их выращивать.
Плам любила свои маки, флоксы, аквилегии, пионы, люпины, хебе и розы. Они наполняли дом благоуханием и красками, хотя любовалась всем этим она одна, с тех пор, как Глория ее бросила.
Плам никем ее не заменила. Просто наняла двух приходящих помощниц из Сауэртуайта, старательных, но безынициативных.
После первого письма с сообщением о том, что она попала под тяжелую руку Эйвис Блант, письма от Глории приходили все реже. Бедная Глория не знала, куда деваться. О Грегори она не упоминала. Вообще Глория была на удивление сдержанной, что совсем на нее не похоже.
Плам написала ей о лондонском триумфе Мадди, ставшей моделью у известного кутюрье, поскольку чувствовала, что девушки не слишком много общаются. Грег совсем исчез со сцены, а Мадди писала редко и неохотно.
Лучшим событием за все лето оказалась встреча с Тотти Фоксап. Они встретились за ланчем в отеле неподалеку от Рипли и тут же узнали друг друга. Смеялись, болтали, обменивались историями. И хотя бы на один день Плам почувствовала себя молодой задорной девчонкой, а не измотанной особой средних лет, брошенной мужем. Тотти была переполнена радостью по поводу свадьбы Беллы и надеждами на внуков. Плам пыталась не завидовать и хвасталась успехами Мадди в Лондоне, чтобы не ударить лицом в грязь. По пути домой она думала о том, как различаются их миры сейчас. Она возвращалась в пустой дом, а Тотти – к Хью и семье.
Плам гадала, как бы снова собрать всех вместе, и, резко нагнувшись, ударилась глазом о жердь, к которой подвязывала дельфиниумы. Ее пронзила слепящая боль. Не успела вовремя моргнуть!
–Дьявол!– выругалась она. Глаз закрылся, из-под сомкнутых век покатились слезы, на несколько минут ослепившие ее. Плам побрела в дом, нашла в аптечке борную кислоту и безуспешно попыталась открыть глаз. Потом вспомнила, что где-то должна валяться старая глазная повязка Мадди. Приоткрыв здоровый глаз, она шарила в ящике кухонного комода среди мраморных шариков, пластинок, разбитой посуды, которую никак не склеят, канцелярских кнопок, бумаги и всякого хлама, оставшегося со времен вакки, пока не нашла повязку. Надев ее, Плам с грустью начала рассматривать свидетельства былых времен и снова плакала.
–Не будь сентиментальной дурой!– сказала она себе.– Вставай и иди работать. Подумаешь, царапина!
Следующие несколько дней жгучая боль не унималась, и она уже подумывала пойти к новому доктору Армитиджу, сменившему доктора Ганна, когда в стране появилась национальная служба здравоохранения и медицина стала бесплатной. Но вскоре передумала, поскольку была уверена, что бедного молодого человека осаждают толпы народа, одолеваемого разными хворями. Кому-то нужно не только лекарство, но и очки, и новые зубы или удаление миндалин.
Только когда перед здоровым глазом все стало расплываться, Плам все же решила, что разумно было бы узнать, почему ничего не проходит.
Она пошла в город, чувствуя себя Джоном Сильвером в этой глазной повязке. Бедная Мадди! Теперь Плам понимала, каково ей приходилось в детстве!