лча разглядывал меня, то ли улыбаясь, то ли усмехаясь. За окном висели мощные сосульки. С них капало. Одна, кособокая, напоминала крыло ангела. Майор щелчком сбил что-то с коленки. – Краевский… – выдохнул он с каким-то плотоядным удовольствием. – Поговорим?
– Да, – ответил я простодушно.
Я действительно понятия не имел, что ему от меня нужно. Пристроил ладони на коленях, покорно, словно инок, и стал ждать. Майор дотянулся до портсигара – серебряная штуковина с каким-то рыцарским гербом лежала поверх стопки бумаг. – Куда после школы? Поступать будешь? Или в армию? – Он щелкнул, портсигар открылся. Нутро портсигара сияло позолотой.
– В текстильный. На художественно-промышленный.
– Вот как… – Майор достал папиросу, дунул – словно в свисток – и, ловко сложив мундштук гармошкой, сунул в рот. – Это где?
– В Риге.
– Вот как…
Он чиркнул спичкой, пламя поднес к папиросе. Затянулся, горелую спичку сунул в коробок. Выпустил дым. Его движения – лаконичные и изящные – напоминали пантомиму. Ладный и ловкий, точно танцор, казалось, вот-вот он выдаст какое-нибудь па или бойко отобьет чечетку. Я отвел глаза, боясь рассмеяться, – уж очень майор походил на Женечку, вернее, конечно, Женечка походил на майора. Сходство было комичным и слегка жутким, будто мне ни с того ни с сего вдруг показали моего приятеля, состарившегося на тридцать лет.
Вся стена от пола до потолка была заставлена папками. Деревянные полки кто-то явно смастерил под их размер – папки идеально входили по глубине и по высоте, оставляя сверху лишь зазор для пальца. На корешках белели приклеенные бумажные бирки.
На противоположной стене висела большая карта Кройцбурга и окрестностей. Какие-то места были помечены красным карандашом. Жирный красный крест стоял у озера Лаури. В том самом месте, где летом мы обычно ловим раков.
Неожиданно что-то заскрежетало, сосульки всей махиной рухнули вниз. Майор вздрогнул, резко повернулся к окну. – Значит, текстильный… – Он брезгливым пальцем стряхнул пепел в фарфоровую пепельницу в виде сердца, которое, словно тачку, толкал пузатый купидон. – Будешь, значит, горошек рисовать на трусах. Кружавчики примастыривать. Ясно… А брат?
– Он в Оренбургское летное поступает, на военно-морской.
– Ор-Бу – отлично! Авианосцы – будущее армии! У вас же и дед генерал?
– Был.
Майор соскочил со стола, пружинисто прошелся по кабинету. Остановившись у полки, вытянул одну папку. Развязал тесемки, раскрыл. Внимательно начал перебирать листы, иногда задерживаясь и вытягивая губы уточкой, словно собираясь кого-то поцеловать. За окном в жесть подоконника стучали капли с крыши. Снег таял. Небо цвета солдатского сукна казалось грязным и шершавым.
– Ага… – Майор нашел нужную бумагу, начал громко читать. – В 1927 году была создана группа «Огненный крест», переименованная в 1933 году в Объединение латышского народа «Перконкруст» («Громовой крест»). К осени 1934 года она насчитывала в своих рядах около пяти тысяч человек. «Перконкруст» представлял собой радикальную националистическую организацию, выступавшую за концентрацию всей политической власти в руках латышей…
Держа папку в руках, он вернулся к столу. Затянулся, выпустил дым и с чувством придушил окурок в фарфоровом сердце.
– Пятого июля 1941 года руководитель «Перконкруста» Гунар Цельминьш, уже получивший к тому времени звание зондерфюрера, призвал латышей вступить в добровольную «команду безопасности», которой руководил Карл Кронвальдс, бывший капрал латвийской армии, на момент формирования отряда возглавлявший всю полицию Латгальской области.
Майор не спеша читал вслух, он снова устроился на краю стола. Я подался вперед, пытаясь разобрать надпись на папке. – Десятого февраля 1943 года Адольф Гитлер подписал приказ о создании добровольческого латышского легиона СС как единой боевой единицы. Вступавшие в легион лица приносили присягу лично Гитлеру.
Майор поднял на меня глаза. Вынул из папки другой документ.
– В марте 1943 года на основе Второй механизированной бригады СС была создана карательная дивизия «Латгалия», подчинявшаяся непосредственно Карлу Кронвальдсу…
Он отложил бумагу, достал другой листок. Фиолетовая печать проступала на обратной стороне.
– А вот приказ о присвоении Карлу Кронвальдсу звания штурмбаннфюрера СС…
– Зачем вы мне…
– Погоди-погоди, Краевский. Сейчас все поймешь…
Я уже начал понимать.
Пожал плечами, повернулся к окну. Грязное небо порвалось, и в прорехе мелькнула невероятная синь. Вспыхнула и погасла. Небо стало еще серее.
– Части и подразделения Латышского легиона СС не только участвовали в боях с Красной армией, но и использовались командованием СС для проведения массовых расстрелов, осуществления карательных операций против партизан и мирного населения на территории Латвии.
Майор сделал паузу. Я продолжал смотреть в окно. Боковым зрением заметил, как он ухмыльнулся. Мои сцепленные замком пальцы затекли, я медленно разомкнул их, лениво сунул в карманы.
– В значительной степени именно из состава дивизии «Латгалия», – читал майор дальше, – формировались ударные группы для засылки в тыл Красной армии с целью совершения диверсий. Впоследствии многие из этих лиц превратились в так называемых лесных братьев…
– Я знаю, – буркнул я.
Майор не обратил внимания и продолжил:
– …лесных братьев, на счету которых свыше трех тысяч диверсионно-террористических актов, совершенных в период с 1944 по 1956 год на территории Прибалтики, унесших более…
– Да знаю я! Знаю! – вскричал я громче, чем хотел. – Знаю…
Глупость ситуации заключалась еще и в том, что называть майора «дядя Леша», как я обычно обращался к отцу Женечки Воронцова, тут было явно неуместно. Не называть же мне его «товарищ майор», в самом деле?
– Знаешь? – Дядя Леша спрыгнул с края стола и по-кошачьи прошмыгнул ко мне. – Знаешь?
От неожиданности я отпрянул.
– Ни хера ты не знаешь! Ни хера! – Майор зло зыркнул на меня, вернулся к столу. – Вот! Читай!
Он грубо сунул мне в руку несколько листков, сколотых большой железной скрепкой. Бумага, дешевая и серая, напоминала оберточную, из военторга. Машинописный шрифт кое-где пробивал ее насквозь. Отдельные места были подчеркнуты синим карандашом. Сверху стоял чернильный штамп «секретно». Я начал читать.
Дело № 475/4, Приложение 7.
Дивизия СС «Латгалия»,
Даугавпилс, Резекне, Крустпилс, декабрь 1944 – март 1945. Из протокола допроса свидетелей, 11 февраля 1945 года.
В ночь на 6 августа с. г. 65 Гвардейский стрелковый полк 22 Гвардейской стрелковой дивизии в районе деревни Рулани (Латвийская ССР) производил наступательную операцию. Немцы и латыши из дивизии СС «Латгалия» обошли боевые порядки гвардейцев, напали на них с тыла и отрезали небольшую группу советских солдат и офицеров от своих подразделений. При этом во время боя из группы было ранено 43 бойца и командира, которые, ввиду создавшейся тяжелой обстановки, не могли быть эвакуированы и были захвачены противником.
Захватив пленных, фашисты устроили над ними кровавую расправу.
Рядовому Караулову Н. К., младшему сержанту Корсакову Я. П. и гвардии лейтенанту Богданову Е. Р. немцы и предатели из латышских частей СС выкололи глаза и нанесли во многих местах ножевые ранения.
Гвардии лейтенантам Кагановичу и Космину они вырезали на лбу звезды, выкрутили ноги и выбили сапогами зубы.
Санинструктору Сухановой А. А. и другим трем санитаркам вырезали груди, выкрутили ноги, руки и нанесли множество ножевых ранений.
Зверски замучены рядовые Егоров Ф. Е., Сатыбатынов, Антоненко А. Н., Плотников П. и старшина Афанасьев.
Никто из раненых, захваченных фашистами, не избежал пыток и мучительных издевательств.
По имеющимся данным, зверская расправа над ранеными советскими бойцами и офицерами была произведена солдатами и офицерами одного из батальонов 43 стрелкового полка 19 Латышской дивизии СС «Латгалия». Командовал операцией штурмбаннфюрер Карл Кронвальдс.
Я закончил читать, но глаз не поднимал. У меня появилась уверенность, что с абсолютной точностью смогу угадать следующую фразу майора. И он действительно произнес ее:
– Инга Кронвальде. Тебе знакомо это имя?
11
Домой я пошел дальней дорогой – мимо замка, через парк, по берегу пруда. Снег, тяжелый и серый, был похож на дешевую соль, ту, что по семь копеек за кирпич в обертке. Сырой снег крошился, чавкал и лез в голенища. Сапоги давно промокли.
В голове крутилась последняя фраза майора: «Тебе, Краевский, русских девок не хватает, что ли? Самому-то не противно?»
Я не нашелся что сказать, стоял в дверях как дурак. Сейчас на ум приходили хлесткие ответы, я бормотал их вполголоса. Такие остроумные, такие язвительные.
А до этого майор сказал: «Из-за тебя, дурака, отца не только из авиации, из армии попрут – ты это хоть понимаешь? С волчьим билетом!»
Из грязных сугробов торчали мертвые кусты и мелкий мусор – бутылки, обертки, комки сырых газет. Лед на пруду потемнел и местами подтаял. В бездонно-черных полыньях скользили унылые утки. Вода казалась тягучей и напоминала деготь.
Фраза из протокола про отрезанные груди прокручивалась в голове снова и снова. Я не мог представить себе, как такое возможно. Пару раз я останавливался, думал, что меня вырвет.
– Но ведь ее тогда даже на свете не было… – бормотал снова и снова. – Господи, ну при чем тут она…
Подходя к дому, я увидел, что дверь в гараж была распахнута настежь. По обеим сторонам высились снежные горы. Из одной торчал рыжий черенок лопаты. На выскобленной до желтых досок площадке стоял отцовский мотоцикл. Вокруг толпились алюминиевые канистры, банки и масленки, все больше выкрашенные защитной краской. На некоторых по трафарету были набиты надписи «Огнеопасно!» и «Не курить!».
Сам отец, в темно-синем комбинезоне, в таких работают авиамеханики на аэродроме, возился с передним колесом мотоцикла. Стальной обод сиял, блестели стальные спицы, отец надраивал хромированную рессорную вилку, изредка макая тряпку в банку с какой-то белой гадостью, похожей на топленый жир. Изредка он поднимал красное лицо и что-то говорил Шурочке Рудневой. Она стояла тут же. Внимательно слушала, почтительно наклонившись и засунув руки в карманы белой кроличьей шубы.