Еще один крутой спуск. Следующий гребень венчала пастушья хижина. В глазах Криса она в своем уединении выглядела не благородно, а трагически. От холма к холму тянулся высоковольтный кабель, он крепился к цепочке стальных столбов. Там, где когда-то паслись овцы, теперь, насколько хватало глаз, выращивали с помощью машин будущие сухие завтраки. Крис поехал дальше по дороге, которая, по сути, уже не была дорогой, скорее проселком, одолел еще несколько холмов, проселок перестал быть проселком и превратился в двойную колею. Под колесами клубилась пыль. Крис свернул на обочину, чтобы дать проехать небольшому трактору. Еще километра через полтора началась никак не обозначенная дорожка с вязом-паралитиком, а еще через несколько сотен метров сквозь голые ветки трех шелковиц замаячил их старый домик из кирпича и гранита.
Крис отыскал под вазой ключ, вошел, слегка между делом тревожась, что дед Натли заметит его, не признает, шарахнет из дробовика. В нос ударил запах овчины. Очевидно, зимой Дороти забирала овечек в дом. В прихожей он миновал фотографию Сэмюэля Эклса с призовым саутдаунским бараном — 1926 год. Все самые важные документы Дороти держала в морозилке, исходя из того, что, если дом сгорит, они сохранятся. Крис в этом сомневался, зато теперь искать было несложно. В морозилке обнаружилась стопка бумаг, перевязанных бечевкой. Просматривая их, он услышал, как одна из овец блеет и бьется в ограду сада. «Бе-е-е-е», — без остановки. Недди? Федди?
«Решения, изложенные в данном документе, я принимаю в здравом уме и трезвой памяти», вот оно. Ее имя и подпись. Почерк уверенный. Крис подумал: интересно, она и сейчас может так писать? Она очень ослабела. Подпись — на настоящий момент уже реликт. Потом еще страница, где полагалось регулярно проставлять подтверждения принятого решения: еще четыре подписи, все с датами. Раз в месяц, до января. Может, она все-таки передумала? «Отказываюсь от любого медицинского вмешательства, нацеленного на продление моей жизни». Крис сообразил: вот почему мама хотела заехать домой. Может, не было это никакой метафорой. Может, не на цветочки она собиралась поглядеть. Просто хотела умереть, а соответствующие распоряжения за ее нотариально удостоверенной подписью были кратчайшим к этому путем.
Бе-е-е-е.
Или собиралась внести сюда поправки и жить дальше?
Он вышел наружу, все еще держа завещание в руке, и решил взглянуть на сад. Дивное благоухание, многослойное. Запах лигнина, который исходит от зеленых растений, а не от цветов. Едва ли не терпкий дух почвы — недавно прошел дождь. Потом он оказался в саду — и вот они, собственно цветы. Такие душистые. Если сосредоточиться, можно отделить один запах от другого. Настой нарциссов. Грушевый призвук в примуле. Гиацинты пока не пахнут: они поникли и едва видны под якобеей. Почти все заполонили сорняки. Чтобы их истребить, понадобится сильное химическое средство или очень крепкие руки.
Одна из овец перепрыгнула через каменную стену.
— Привет, Федди, — сказал он.
— Бе-е-е, — откликнулась Федди.
Недди и Бетти, немного опасливо, подошли тоже.
Голодные.
Крису захотелось скормить им листы бумаги, которые он так и держал в руке. Федди, самая бесстрашная, лизнула пальцы другой его руки. Он опустил бумагу пониже — схватит зубами или нет. Федди облизнулась, потянулась к бумаге мордой. Крис отдернул руку. Может, Федди подчиняется некоему древнему импульсу — защищает жизнь хозяйки? Продлевает ее.
Если он отвезет эти бумажки, матери перестанут давать антибиотики.
Крис вспомнил: а ведь сад тут был не всегда. Сначала — просто полянка между домом и сараем, на ней отец ставил только что купленный экскаватор, и Крис, собственно, сейчас удивлялся тому, сколько здесь всего можно вырастить — ведь тогда эта махина тромбовала все, по чему прокатывались ее тяжеленные колеса. С другой стороны, подумал Крис, меловая почва на луговинах в холмах такая плодородная, хоть батарейку брось под слой дерна, она и то даст ростки.
— Что делать, что делать, — бормотал он. А вдруг дед Натли потом обнаружит логотип Национальной службы здравоохранения в их жвачке? Он сложил листы бумаги, запихал во внутренний карман пальто, потом выкурил сигарету — овечки в это время обнюхивали листву.
Крис ехал обратно по А34, с трудом сохраняя присутствие духа. Ухудшение у мамы его перепугало. Кожа ее постепенно отслаивалась от костей. Гравитация брала свое. Это было видно по впадинам и бороздам, которые образовались на щеках и лбу, на предплечьях — было видно, когда она поднимала руки. Старость. Она неизбежна. Что он может сделать? Отец, пока был жив, растирал ей косточки на ноге.
На пассажирском месте лежало медицинское завещание. Он пока не решил, как с ним поступить.
Стемнело, фары освещали дорогу ровно настолько, чтобы можно было попасть на следующий участок асфальта, но что там со следующим участком, и со следующим? Темнота была бесконечно длиннее. Он слегка прибавил скорость, переключился на пятую передачу, прибавил еще. Двигатель гудел. Мимо пролетали разделительные полосы. Стрелка на спидометре добралась до ста тридцати километров, до ста сорока. Крис прикрыл глаза на секунду. Две, три.
Эклсы никогда не отличались мастерством самосохранения, да и не интересовались этим. Тем не менее Крис вон уже сколько прожил, причем не благодаря матери, подарившей ему жизнь.
Он поставил красный «фиат» за углом своего дома, на свободном месте у тротуара, быстро зашагал к входной двери. Сильно похолодало. Достал ключ, открыл, шагнул в прихожую, повесил на вешалку твидовое пальто. Сквозняк пошевелил несколько листов бумаги на полу. Похоже, он забыл закрыть окно. Он двинулся в кухню, убедился, что открыта не стеклянная дверь в сад, в каковом случае в дом мог забрести какой-нибудь олух, — нет, все в порядке. Видимо, какая-то рама наверху. Он собрал листы бумаги с паркета, включил кухонный свет: «Аполлон и Дафна», один из первых вариантов Тессиной статьи для «Клэссикал джорнал». Второй раздел написан под его руководством, он дважды заставлял ее все переделывать, и только потом статью отправили в «КД», где, как он это знал, ее будут рецензировать коллеги, говоря конкретно — Форкастер и Сидни, оба немного ку-ку по части фрагментов о любви, в которых упоминаются деревья, обоим решительно наплевать на все исследования по восприятию античного наследия. Вот, стала возлюбленная деревом — им этого совершенно достаточно. Форкастер написал целую монографию про Филемона и Бавкиду. Крис знал, что обоим понравится Тессина статья: превращение Дафны в лавр — такой основополагающий образ, а Тесса так прелестно разбирает этот фрагмент, да еще и излагает все очень внятным научным стилем. И тем не менее она понятия не имеет о том, сколько ему пришлось биться, чтобы ее приняли, как он пускал в ход свое влияние… Вот что сейчас важно — дать ей более точное представление о том, как он способствовал ее карьере, перечеркнуть подозрения, что он ей препятствовал.
Крис поднялся по темной лестнице на второй этаж, зашел в спальню, обнаружил, что окно приоткрыто. Вспомнил, что открыл его вечером в четверг, прежде чем лечь спать: снаружи было очень тепло. Крис с убедительным стуком захлопнул окно, задвинул шпингалет. Комната успела выстыть, в ней было темно. Крис вытащил из комода свитер, надел вместо водолазки. Он так пока и не пользовался второй половиной массивного комода, откуда Диана забрала свои принадлежности — носки, трусики, брюки, блузки, свитера. Были времена, когда их отсутствие вызвало бы у него определенные эмоции, но сейчас — ничего.
В кабинете он дождался перезагрузки ноутбука, прикинул, что еще нужно сделать перед завтрашней лекцией, подумал, как бы доказать Тессе свою полезность. В среду будет коктейль в «Оксфорд юниверсити пресс», на него придет Эдмонд Мартези. Крис проверил свою почту, досадливо скривился: в ящике скопилось штук пятьдесят непрочитанных писем, в основном от студентов, которые просили отзывы, разъяснения, советы, как прожить жизнь, — можно подумать, он в этом что-то понимает. На письма он отвечал только при крайней необходимости, а девяносто девять процентов переписки к таковой не относились. Письмо от Лиама с вопросом, можно ли перенести их встречу на понедельник, девятое, — черт, Крис об этом забыл начисто. Обычно в понедельник по утрам он был свободен, и Лиам об этом знал. Крис ответил одним словом: «Да», просмотрел остальные послания. Какая скука! «Профессор Эклс, я второкурсница из… Очень жду Вашего курса… Какую дополнительную литературу Вы можете порекомендовать к Вашему курсу „Избранные стихи к древнеримским императорам“ в следующем семестре?» Стираем. Будет он отвечать на весь этот вздор! Тесса обычно отвечала, и он приписывал это американской манере нянчиться со студентами. Аргумент несколько ущербный, но это же правда. Там преподаватели — товар, который ты выбираешь в магазине на полке, и студент всегда прав.
Крису нестерпимо захотелось залезть к Тессе в почту и выяснить, не получила ли она ответы из других университетов, но он напомнил себе: нужно сдерживаться, прекратить. Вместо этого он спустился вниз, откупорил бутылку виски, налил на два пальца. Новый порок вместо старого. Открыл стеклянную дверь, вышел в темноту сада с виски и фонариком, который прихватил из верхнего ящика в кухне. За сад он переживал. Нарциссам и гиацинтам, которые он посадил осенью, похоже, не хватает воды. А он постоянно отвлекается. Клумбы явно пересохли — но, с другой стороны, поди разбери в свете фонарика. Он вернулся в дом, допил виски, наполнил лейку под раковиной. Вид у цветочков был грустный, иссушенный, печальный и безутешный. Может, стоит и в лейку плеснуть виски.
Имеет, наверное, смысл послать эсэмэску Тессе, но для этого нужен повод. Ветер в саду пронизывал насквозь. Крис быстренько опорожнил лейку, вернулся в дом. Понял, что не стоит откладывать разговор с Мартези до этого коктейля в среду. Нужно сговориться с ним раньше.