Тесса вернулась в ванную, сбросила ленточку и мантию на кафельную плитку, белую блузку — на воротнике бурое пятно, кажется от чипсов, — повесила на свободный крючок и погрузилась в горячую воду. До смерти хотелось, чтобы Бен оказался рядом. Вообще хотелось вывалиться из этой реальности — и прежде всего из собственной вчерашней бесхребетности. Ощущение, что ее лишили дара речи, вгрызалось в плоть, заставляло осознавать собственную трусость. Опасные мысли. Тесса отпустила их в другое, такое же неспокойное место.
Если не вдаваться в подробности, Бен ушел от нее, потому что она задержалась на работе и не приготовила ужин, но на деле, разумеется, все было куда сложнее. За последние полгода между Беном и Крисом возникло странное взаимопонимание — на фоне того, что Тесса решала, искать ли ей работу не только в Британии, но еще и в США. Оба хотели, чтобы она осталась в Вестфалинге.
Прошлым летом Тесса согласилась не подавать заявления никуда, кроме Британии. Габриэлю становилось все хуже, Бен должен был навещать и его, и маму, причем регулярно. Семейные связи были для него важны, — собственно, именно из-за того, что Габриэль заболел Паркинсоном, Бен и вернулся в Оксфорд. Бен умолял Тессу не ставить его перед выбором между нею и родителями. И она поддалась на уговоры.
Но как оказалось, найти спонсора на получение английской рабочей визы куда сложнее, чем она думала. В академических блогах Тесса читала, что таких кандидатов рассматривают в последнюю очередь: уж больно много административной возни. А в некоторых местах предлагали такой маленький оклад, что университет по закону не имел права выступать спонсором — в Британии существовала минимальная оплата труда, преподавательские зарплаты едва дотягивали до этого уровня. Более того, в Штатах мест было больше, да и основной курс Тесса окончила там. В результате, испугавшись, что вообще останется без работы, она отправила заявления в несколько американских университетов. Это оказалось непросто и недешево, и тем не менее она это сделала, да еще и так, что Бен ничего не заметил, — это было несложно, поскольку он в кои-то веки уехал на месяц в командировку. Тесса не чувствовала себя виноватой. Решила, что с угрызениями совести пока повременит — тем более, может, ее еще никуда и не примут. А потом — отказы отовсюду. И это утратило какое бы то ни было значение.
Но вот на прошлой неделе, вернувшись домой, Тесса обнаружила, что Бен сидит за обеденным столом и держит в руках письмо из Университета Лос-Анджелеса. Письмо она тут же у Бена выхватила в надежде на хорошие новости. Бен, похоже, ждал какой угодно реакции, но только не такой. Она прочитала: «С сожалением вынуждены сообщить…» — и начисто лишилась умственных и душевных сил отвечать на обвинения Бена, а обвинял он ее, по сути, в предательстве. В двуличии. Они решили обсудить это на следующий день за ужином. Тесса покаянно пообещала ужин приготовить, но задержалась из-за спора с Крисом и ничего не успела. Просто слишком много событий наслаивались друг на друга. Она знала, что ведет себя некрасиво. Вот только теперь все контуры сместились. Безусловно, поступок Криса изменил относительный вес ее некорректного поведения. Теперь она жертва, и ей нужен Бен.
Едва перебравшись из ванной в гостиную — одета, но уши пока не просохли, — Тесса ему позвонила. Слушая гудки, она представляла себе Бена: готовится забраться в койку, на подушке лежит в раскрытом виде дешевый шпионский романчик, слышно только жужжание электрической зубной щетки, да еще гудит обогреватель-кондиционер, а с камбуза иногда долетают взрывы хохота. Волосы у Бена спутались, взгляд усталый — тот самый, который так нежно ее обволакивал, прежде чем веки опускались и он погружался в сон.
— Алло, — спокойно ответил Бен.
— Бен, — сказала она, радуясь возможности выговорить его имя.
— Я так понимаю, правило не звонить мы отменили.
— У меня чрезвычайная ситуация.
— Ну и что за ситуация?
Тесса не хотела, чтобы Бен подумал, будто она звонит из-за Криса.
— Ты мне не отписался, когда приехал в Абердин.
— А ты ждала, что отпишусь?
Не ждала. Пауза.
— А ты сейчас где?
Ответил он не сразу. На заднем плане кто-то орал во всю глотку, с густым шотландским акцентом; она много слышала про коллег Бена, но никогда их не видела — Оксфорд-то далеко.
— Часах в десяти ходу от побережья.
— И чем занимаешься?
— Слушай, Тесса, ну нет у меня сил.
— Прости, я просто…
— Что? — спросил он.
Тесса почувствовала, как в недрах желудка что-то ворочается. Она сознавала, что теряет Бена, и от этого было даже тяжелее — даже тяжелее было сообразить, что сделать, чтобы его не потерять.
— Ты уже решил — приедешь домой после вахты?
Голоса на заднем плане сделались громче.
— То, что ты молчишь, значит, что не думал или пока не знаешь?
— Тесса.
— Я просто хотела тебе сказать, что остаюсь в Вестфалинге.
Бен вздохнул.
— А еще — что Крис окончательно умом тронулся.
— Тесса, я тебя очень прошу, не говори со мной про Криса.
— Нет, это не то, что ты думаешь. Он меня так подставил…
— Тесса, прекрати! — выкрикнул он, напугав ее. Шотландский голос на заднем плане умолк. — Я не хочу об этом слышать, — продолжил Бен поспокойнее, но все еще кипятясь. — Я долго обо всем этом думал. Помнишь, ты сама сто раз мне твердила, что ученые по итогу всегда женятся на ученых, потому что остальные не понимают, чем они занимаются и почему наука так для них важна. — У Тессы упало сердце, потому что она осознала: Бен отрепетировал речь, а это очень многое меняло. — Я думал, мы исключение, потому что я тебя люблю, ничто другое не имеет значения и все такое.
— Но я люблю тебя…
— Нет, погоди. Дай договорить. Ты была права — я действительно не понимаю. Не понимаю, как так может быть, что наука важнее тех, кто тебя любит.
— Это неправда! — вскинулась Тесса.
— Да? Знаешь, меня добил вовсе не ужин. И не письмо. Но, увидев это письмо — из Калифорнийского университета, — я вдруг осознал: ты вообще не парилась из-за того, что не пошла на похороны моего отца. Ты не парилась, что меня это почти добило. — Он осекся.
Глазы Тессы были мокры от слез. Она и сейчас не понимала, что бы могла изменить. Стояла бы там? Обнимала его, плачущего?
— Я, разумеется, была неправа, — сказала она. — Я, разумеется, была тысячу раз неправа, и если бы хоть примерно представляла, как для тебя это важно, то никуда бы не поехала. — А тогда пропустить похороны казалось совершенно логичным. Она что, сбрендила? Совсем очерствела? — Я горевала, Бен, очень горевала. Думаешь, я не знаю, каково это — потерять отца? Если бы я могла частичкой души остаться с тобой, я бы осталась.
— Знаешь, я в это верил, именно из-за твоего горя. Что в Эдинбург ты поехала… Ну, не знаю, из-за неспособности пережить собственную утрату. Но я тебя переоценивал. Я в это верил, я себе это твердил. Типа, ну чего ты вечно плохо про нее думаешь? Почему держишь ее за отпетую карьеристку? Она же на самом деле человек, не оболочка от человека. Но нет, ты все делаешь только для себя. Ради себя и в Эдинбург поехала.
Это было лишь продолжением их старого спора. «Ты же мне сам сказал: делай все, что нужно», — напоминала она. «Всему есть предел», — возражал он. «Правда? И какой предел устанавливает фраза „делай все, что нужно“?»
— Бен, все не так.
— И я тогда… Это уже на самом деле моя проблема. Я тогда понял, что и за это тоже никогда не смогу тебя простить.
— Бен…
— Бывай, Тесса.
В Вестфалинг Тесса шла согнувшись под убийственной тяжестью слов Бена. Ей было жарко, потно и стыдно. Все вокруг смешалось, размылось, она утратила ориентиры. Город обморочно вращался. Она исходила яростью — яростью за то, что извинилась перед Беном миллион раз, а он бросил ее из-за того, за что, по собственным словам, якобы простил.
А она всей душой прикипела к Габриэлю, торговцу коврами на пенсии, «ныне джентльмену праздного образа жизни», — из-за способности потешаться над собственной телесной немощью, из-за того, что его голубые глаза видели ее насквозь, хотя чашку с чаем он подносил к губам по безумной спирали. В родном домике Бена в Кидлингтоне вся каминная полка была заставлена семейными фотографиями, в этом тесном кружке все явно держались друг за друга, но никто не собирался заставлять Тессу строить из себя трепещущую от обожания подружку. У нее возникло чувство, что ее странным образом приняли, как будто безусловная любовь родителей к Бену распространилась и на нее, хотя она ровным счетом ничего не сделала, чтобы это заслужить. Видимо, именно поэтому в отношении Дунканов ей и виделась какая-то странность: она ничем не заслужила их теплоты, поэтому теплота казалась безличной, безотносительной к ее состоявшимся и несостоявшимся достижениям.
А вот любовь к ней Бена всяко не была безусловной. Бен убедил себя в том, что поехать в Эдинбург ее заставила загнанная вглубь боль утраты собственного отца, — в разговорах с ней он об этом даже не упоминал, но, похоже, именно за эту ниточку и цеплялся, чтобы не разувериться в том, что она все-таки живой человек. А не гулкая пустота. «Оболочка от человека». Это неправда. Или она действительно страдает эмоциональной неполноценностью? Нет, в Эдинбург она поехала, потому что должна была сделать этот гребаный важнейший доклад, ради того, что тогда казалось началом карьеры. И если Бен этого не понимает, это его проблема. Она бы, разумеется, не поехала, никуда не поехала бы, если бы знала, что в результате его потеряет. Однако то, что всю подноготную он выдал ей именно тогда, когда она особо в нем нуждалась, причем сначала на словах ее простив, — бесило ее до чертиков.
А сильнее всего — даже сильнее его отсутствия — Тессу злило то, что понять ее он почему-то мог только через призму невнятного представления о том, что значил для нее ее отец. О том, что она якобы так и не справилась с утратой. Она видела в мыслях, как он, его мать и тетушки спрашивают, где Тесса. Она не умеет справляться с чувствами. Очень тяжело переживает утрату. Нет. Он наверняка принудил себя использовать какие-то эвфемизмы.