Впрочем, рассуждать бессмысленно, если есть плод, к которому лишь руку протянуть. Каким еще именам подходят буквы Sc am? Кандидатов можно поискать в «Corpus inscriptionum latinarum», также известном как КИЛ, пятнадцатитомном компендиуме всех римских надписей, какие были известны человечеству на 1931 год (с иллюстрациями и комментариями). Со времен эпохи Возрождения ученые успели зарисовать и каталогизировать сотни тысяч таких надписей, обнаруженных среди обломков былой империи, от эпитафий, мемориальных досок и табличек с проклятиями из обихода обычных людей до поминальных статуй и колонн членов императорской семьи. На жестком диске у Тессы валялся документ с томом, где перечислялись находки, сделанные на территории города Рима, — огромный файл, в котором имелся исчерпывающий алфавитный указатель всех имен, упомянутых в тексте. Она открыла файл — листать пришлось целую минуту; Тесса никогда не переставала поражаться масштабу этой затеи, ее византийскому великолепию, загробной мудрости и въедливости, бьющей через край. Наконец она добралась до указателя, в котором обнаружилось довольно много совпадений с винительным падежом Sc am: Scapula, Scaenica, Scala, Scapha и даже еще один Scaeva. Тесса вздохнула.
В дверь дважды стукнули, вошла Лукреция, все еще в перепачканных джинсах и в футболке с круглым вырезом — так она была одета днем; в руке она держала какой-то перекус и стопку салфеток.
— Удобно тебе тут? — спросила Лукреция.
— Да, просто роскошно.
— Хочешь пирога с ризотто? — предложила Лукреция.
Тесса взяла у нее салфетку, откусила кусок пирога. Теплый, хрустящий, ужасно вкусный. Скрипнула кровать — Лукреция села рядом, отщипнула кусочек от своей порции, изящно взяла двумя пальцами.
— Элоиза вчера попыталась сделать ризотто, — доложила она. — Не то чтобы облажалась, но… — Лукреция помолчала, жуя, махнула свободной рукой. — Короче, мы тут ризотто в помойку не выбрасываем.
— Спасла продукт?
— Рецепт моей бабушки. Вкусно?
— Изумительно, — признала Тесса, откусывая еще. — Какой чеснок!
— А то!
Несколько секунд они жевали молча.
— Ты мне раньше говорила, что Марий пишет какими-то там хромыми ямбами, — сказала Лукреция.
— Верно.
— Что это означает? — Она прогнула спину, прижалась к стене. Глаза воспаленные, красные от пыли или усталости — или и того, и другого.
Тесса поставила ноутбук на тумбочку и тоже привалилась к стене.
— Ну, разные люди это понимают по-разному, — сказала она. — Если точнее, ямб — это сочетание безударного и ударного слогов. «Я вроде знаю, чьи владенья» — это четырехстопный ямб. «Я вроде знаю, чьй владенья / Сей лес. Но дом его в селенье».
— «Я вроде знаю, чьи владенья / Сей лес. Но дом его в селенье», — медленно повторила Лукреция.
— Совершенно верно. Марий писал ямбами, но закорачивал их в конце каждой строки. По-английски так не сделаешь, но эффект — будто строка хромает. Первым такой размер использовал греческий поэт Гиппонакт — считается, что у него была больная нога, ну, всякое там, типа «область поэтического из духовного перетекает в плотское», как однажды сказал поэт. Ритм — это всё. Это распределение языка во времени. Именно с помощью ритма поэт конструирует высшую реальность. Но самая яркая черта Гиппонакта в том, что он писал инвективную поэзию, всякие гадости вроде: «Какая повитуха тебя подтирала, когда ты хныкал и дергался?» Он создал прецедент, и потом римские поэты вроде Катулла писали свои инвективы холиямбами, и так далее.
Лукреция устало кивнула — взгляд ее был неподвижно устремлен куда-то в дальнюю часть потолка.
— Это я так длинно пытаюсь сказать, что по тональности у Мария мало инвектив, но он тем не менее использует этот размер. В этом и состоит его загадка или — если трактовать ритм только как показатель жанра — его некомпетентность.
— Может, ты выяснишь здесь что-то такое, что возродит к нему интерес, — заметила Лукреция.
— Разврат — это просто здорово для начала. Удобный способ кого-то реабилитировать.
Лукреция рассмеялась.
— Нужно только однозначно доказать, что это он…
— Знаю, — кивнула Тесса. — Но начало все равно многообещающее. Я так тебе благодарна!
Лукреция рассматривала остатки своего пирога с ризотто.
— Я тут размышляла, какие римские имена похожи на Scaeva, — сказала она, забрасывая остатки в рот.
— Я тоже, — призналась Тесса и потянулась к ноутбуку. — Ты знаешь такую книгу — «Corpus inscriptionum latinarum»?
— А то.
Тесса передвинула компьютер и показала Лукреции страницу алфавитного указателя.
— Гм, — хмыкнула Лукреция. — А четырнадцатый том ты смотрела?
— Четырнадцатый?
— Он посвящен собственно Остии, в противовес Риму. — Лукреция схватила компьютер и принялась что-то торопливо печатать.
Тесса выпрямилась, чтобы лучше видеть.
— Не возражаешь, если загружу? Всего-то десять гигабайт, — хихикнула Лукреция.
Тесса вообще не знала про четырнадцатый том, и в первый миг ее захлестнула зависть — какая Лукреция ловкая. Она досконально знает этот регион, его материальную культуру. Тесса материальную культуру знала плохо. Ее ремесло — метафоры и древние ритмы.
Лукреция открыла файл, перелистнула на алфавитный указатель, повторив то же, что Тесса проделала с шестым томом.
SCAPULA [4560,1 а. 5309,45]
— Merda, — тихо произнесла она, просматривая документ.
— Что? — не поняла Тесса.
Лукреция отлистала ко второму Скапуле, номер 5309, многократно прогладив пальцами тачпад. Тесса сперва заметила имя, а уж потом сообразила, в какой контекст его вписать.
5309 45: Fistula, rep. domo Scapulae
Р MARIUS SCAPULA
— Блин, — сказала Лукреция. — Знала я, что где-то видела это имя.
— Fistula. Водопроводная труба, находится в доме Скапулы? — переспросила Тесса.
— Domus di Scapula в Остия-Антика, — простонала Лукреция. — Вот только я раньше не знала полного имени этого Скапулы.
— Публий Марий Скапула, — повторила Тесса.
— Может, он и был нашим развратником.
Все сомнения касательно объекта проклятий на табличке были сняты на следующее утро, прямо рядом с могилой, в которой табличку и обнаружили.
— Да, начало четвертого века, — кивнул Грэм, смахивая тыльной стороной ладони в перчатке пыль с квадратного кирпича.
На поверхности кирпича было выдавлено: POST. ЕТ. NEP.
— Постум и Непотиан, консулы, триста первый год нашей эры, — пояснил Грэм.
— То есть таблички с проклятиями… — начала Тесса.
— Да, кирпичи позволяют их датировать, — кивнул Грэм. — Скорее всего, четвертый век, точно не раньше.
— Блин, — пробормотала Тесса. Синтаксис и грамматика текстов Мария никак не согласовывались с позднеимперским стилем, даже если период его творчества и был указан в источниках ошибочно. Публий Марий Сцева, второй век. Уж точно не этот Публий Марий Скапула, владевший в четвертом веке домом в Остии, — никакой не поэт, да еще и развратник. У Тессы внутри всплеснулось возмущение: этот паршивый Скапула украл у нее открытие — самозванец, решивший помучить ее из-за края могилы.
Автобус трясся по виа дель-Аэропорто на южную оконечность Изола-Сакра, где остров отделялся Тибром от материка и развалин Остии. Тесса тупо смотрела сквозь стеклянную пластину окна, мимо под темнеющим пасмурным небом проносились какие-то безликие поля. Она несколько часов бесцельно провозилась в раскопе — из-за паршивой таблички с проклятиями на нее накатили сомнения и одиночество; а потом, поддавшись внезапному импульсу, она решила съездить в дом этого самого Скапулы, надеясь хоть на какое-то воздаяние. Ей было не отделаться от мысли, что Скапула у нее что-то отобрал — не только табличку, но еще и связь с Античностью, мерцающую сеть, натянутую между тогда и теперь, которая для Тессы всегда состояла из слов. Археологические слои, кирпичи с клеймами, четырнадцатый том — обо всем этом она знать не знала. Исчерпала свой потенциал. Превратилась в несъедобное ризотто.
Бортпроводница «Алиталии», похоже, разделяла ее унылое настроение и хмурилась в свой зеленый шарфик. Виа дель-Аэропорто шла почти параллельно древней виа Флавиа, и Тесса вдруг подумала, что сотрудники римского аэропорта имени Леонардо да Винчи ездят на работу почти по тому же пути, что и работники древнеримских Портуса и Остии, но это наблюдение тут же показалось ей пустышкой, банальщиной, бессмысленным клише. История повторяется и все такое. Внутри вскипало раздражение. Ну шатался Марий по бабам — и что? — подумала она вдруг. А у нее теперь ничего нет. Одна мешанина из противоречивых идей и мелких невзгод. Такая вот выходит непроизвольная ошибка: если бы Лукреция сказала ей, что табличка датируется не ранее чем четвертым веком, Тесса вообще на все это плюнула бы. Она молча сетовала, что рассчитывать может только на саму себя, что полностью зависит от этого козла Эклса и от своей подруженции Лукреции, хрен пойми почему.
Она вышла из автобуса на остановке «Остия-Антика», на лицо тут же упала дождевая капля. Зашагала мимо угрюмых башен средневекового парка ко входу в археологический музей — из зева его извергались намокшие туристы под распяленными зонтами. Уже здесь из земли выглядывали невнятные следы человеческого жилья — останки стен, поросшие мхом, и прочие ошметки — они змеились вокруг центральной площади. Тесса подошла к кассе, взяла билет, разжилась картой. 22. Дом Скапулы: примерно в середине раскопа, к юго-западу от амфитеатра. Тесса направилась туда напрямик, мимо сумятицы туристов, которые мужественно пытались игнорировать дождь. В тумане замаячило что-то невнятное кирпичное. Узнаваем был только амфитеатр, выступ из полукруглой чаши указывал, где поворачивать.
Тесса брела в тумане через останки былого поселения, ориентируясь одновременно и по карте, и по тому, что казалось ей тем самым домом. Лишенный крыши, он раскинулся перед ней смутным каменным силуэтом. Она вошла внутрь через проем в обрушившейся стене. Здание это, в общем-то, сохранилось хуже остальных, и когда Тесса опасливо переступила через руины стены, ей открылся вид до самого портика у бывшего входа. В глаза бросилась дугообразная лестница, очень похожая на лестницу в доме ее детства в Джексонвиле, вот только, как оно было и с бортпроводницей «Алиталии», сходство не несло в себе никакой метафизической значимости. Тесса шагала из комнаты в комнату по выцветшим мозаичным полам, выискивая музейную табличку, доказательство, что это дом Скапулы, хоть какой-то способ положить конец бессмысленным разысканиям, и в лишенное кровли здание извергались потоки дождя. Наконец на портике, на его фасаде, нашлась табличка из искусственного камня: 22. Domus di Scapula. Ну ладно, подумала Тесса. Приплыли. Дождь, пусть и не сильный, не собирался стихать, заливал глаза. Она немного послушала, как он барабанит по портику, по ввалившимся стенам. Ну конечно, вся линия Скапулы — тупиковая. Никто ни у кого ничего не похищал. Она сознавала, что гложет ее собственная некомпетентность.