[3]. — Лукреция в последний момент подняла бутылку. — Я ничего не понимаю, — сказала она. — Ты о чем?
Тесса положила нож и вилку и еще даже не начала говорить, а уже почувствовала, как запылали щеки.
— Он решил хитростью удержать меня в Вестфалинге еще на год и для этого написал мне рекомендательное письмо с эффектом ядерной бомбы. — Голос ее дрогнул. — Настолько смехотворное, что кто-то анонимно переслал мне его по мейлу, чтобы я заранее приготовилась к худшему. В результате все мои попытки найти работу пошли псу под хвост.
Лукреция явно опешила.
— И ты собираешься следующий год работать в Вестфалинге?
— У меня нет других вариантов.
— Ах ты, porca puttana, — прошептала Лукреция.
Потом она начала задавать все ожидаемые вопросы: насколько ужасно это письмо, поговорила ли Тесса с Крисом начистоту, каковы могут быть его мотивы.
— И что ты теперь собираешься делать?
— Пока не знаю, — ответила Тесса, которую, впрочем, эта неопределенность пугала уже меньше, чем, например, нынче утром. — Сейчас меня больше всего интересует другое: что сказано в отсутствующем фрагменте эпитафии.
— И есть ли там имя Мария, да? — уточнила Лукреция. — Можешь начать с КИЛа: как ты знаешь, там обычно есть зарисовки надписей; поищи, нет ли подходящей по форме. Просмотри всех Мариев из Остии. Правда, это все равно что искать иголку в стоге сена. Скорее всего, фрагмент утрачен.
— Дашь мне время поискать? — спросила Тесса.
— Да сколько душе угодно, — ответила Лукреция. Из кухни вышел официант с двумя исходящими паром тарелками — на них лежала рыба-меч. — Тебе понравится, — добавила Лукреция.
Тесса после своего открытия начисто лишилась аппетита, ее снедала тревога: что-то она упускает; открытие от нее ускользнет, как ускользнула табличка с проклятиями.
— Я вот к чему: можно повременить с тем, чтобы поставить в известность Эда?
Лукреция отправила в рот первый кусочек и возвела очи горе. — То есть ты больше не доверяешь Крису? — спросила она.
— Совершенно верно, — сказала Тесса.
— И боишься, что Эд, узнав, все Крису расскажет?
— А ты не боишься?.
Вместо ответа Лукреция пустилась в разъяснения, что Эд застрял в Тунисе, где выступает консультантом на партнерских раскопках древнеримского порта Карфагена. Ожидается, что по пути обратно в Оксфорд он заглянет на Изола-Сакра.
— Можем попросить его не говорить Крису, да и вообще никому, объясним, в чем дело, — предложила Лукреция, хотя вид у нее был неуверенный.
— И Эд согласится?
— Возможно, — ответила Лукреция, отводя глаза.
— Понятно, значит, не согласится.
— Согласиться-то согласится, но он из тех, кто не любит отступать от формальной процедуры, особенно в тех вещах, которые его непосредственно не касаются. У нас есть целая официальная бумага, documentazione di scavo, а в ней отдельный пункт по поводу находок, которым мы не можем дать компетентной оценки: в таком случае положено приглашать соответствующих специалистов, и, к сожалению, это должны быть люди с докторской степенью, в отличие от тебя.
— Ну и?
— Ну и значит, пока, думаю, не стоит ничего говорить Эду. — Глаза у Лукреции заблестели.
— Правда? — сказала Тесса с изумлением и благодарностью. — Да, должна еще упомянуть, что через месяц у меня в Оксфорде доклад по Марию.
— Ладно, до тех пор мы ему все расскажем. А теперь ешь рыбу.
Пока Тесса просматривала пятнадцать томов «Corpus inscriptionum latinarum», выискивая среди огромного числа римских Мариев надпись на мраморе, в которую, точно в пазл, улеглись бы их четыре фрагмента, на нее веяло каким-то геометрическим холодом, ужасом, — как будто в сотнях обрывочных фрагментов, всплывавших один за другим на экране, она видела отражение части своей души. Работала она в лаборатории, в тамошнем безжалостном освещении, неподалеку от Лукреции — ту Эд в последний момент попросил изменить цветовое оформление большой презентации.
— Ну, типа: «Этот фиолетовый какой-то не такой, пусть будет лавандовый».
Обычные трения между наставником и наставляемым, которые Тессе представлялись утешительно нормальными, пусть Крис никогда и не заставлял ее возиться с «Пауэр-пойнтом».
Тесса все отчетливее ощущала значение своей находки на Изола-Сакра: даже эпитафии в ее нынешнем виде, плюс urinatores и стихотворение про «обманный островок», хватит, чтобы вызвать сенсацию, когда через месяц она будет делать доклад о Марии.
Дело в том, что Тесса выяснила: Изола-Сакра когда-то все-таки худо-бедно крепилась к итальянскому материку: с двух сторон ее обрамляло устье Тибра, с третьей — Средиземное море. Остров не был островом, пока император Клавдий не рассек северную сторону каналом, который теперь называют Фьюмичинским. Метапоэтический ландшафт Изола-Сакра прекрасно годится в качестве объяснения, подумала Тесса, причем оно выглядит куда убедительнее, чем помпезное объяснение, данное Бейнеке в комментарии 1928 года: он считал, что стихотворение про «обманный островок» на самом деле адресовано некой лживой или непостоянной женщине, а под «ампутацией» имеется в виду их развод. Вот как выглядел перевод Флоренс:
Обманный островок, оторванный от матери-богини,
Кому ты теперь принадлежишь, прекрасный?
Крошечной протоке Тиберина или океану,
Самому богу? Ты меж людей. Сочетайся браком.
Слухи разлетаются, не нуждаясь в крыльях, чтобы постичь твой ущерб.
Что можно спасти, спасай и не ведай страха.
Чем еще устрашит нас слава? Новостью о твоей ампутации?
Тесса все листала оцифрованный КИЛ, просматривала изломанные, угловатые таблички — ни одной прямоугольной, и ее ни на миг не отпускала загадка Мария, которая предрекала лишь новые незаживающие шрамы и от решения которой Тесса не ждала ни катарсиса, ни исцеления. Она вдруг сообразила, что в каждой переломной точке ее карьеры — после смерти отца, во время похорон Габриэля — ей будто бы приходилось совершать некое страшное жертвоприношение; вот и сейчас, стоя на пороге открытия, она пребывала в водовороте смятения и утраты — как Вена, так и Криса. Никогда уже не повторится тот полдень в родительском доме: цветущая фуксия, пруд, легкость после излияния души, трепет перевоплощения — еще до того, как перевоплощение окрасилось трагедией и страхом.
Когда Тесса не могла уже больше отрицать бессмысленность поисков отсутствующего фрагмента в КИЛе, а потом выяснила, что почти все авторы более современных компендиумов и вовсе не озаботились включить в них иллюстрации, она бросила это занятие. В открытую дверь лаборатории вливались вечерние сумерки. День пролетел незаметно. Лукреция с нервической настойчивостью пинала ножку ее табурета. Они прервались, только чтобы пообедать, а на остальное время провалились в монотонность каждая своего исступленного транса.
— Угу, — сказала Тесса.
Лукреция вздохнула.
— Он ужасно привередлив, что полезно для археолога, но переназначение rgb-кодов в дополнительных рисунках — это не то, на что я хочу потратить всю свою жизнь.
— Сочувствую, — сказала Тесса. — Ужас просто.
— Мне жуть как скучно, а адреналин зашкаливает, — ответила Лукреция.
Где-то под потолком защебетала птичка.
— Ой, чуть не забыла! — Лукреция встала. — Вот, посмотри. — Она резко отпрянула от ноутбука, подвела Тессу к соседнему столу и щелкнула выключателем, озарив захламленную поверхность.
На столе лежали фрагменты человеческого черепа. Вид этих бессильных обломков — скругления лицевой кости, дуги челюсти с сохранившимися зубами — застал Тессу врасплох. Будучи разложенными по столу, они странным образом напоминали карту: вот эта штука знакомая, а эта нет. Лукреция указывала на фрагмент, напоминающий створчатую морскую раковину.
— Это височная кость, — начала она. Подняла ее двумя пальцами, показала место, где кость образовывала виток спирали возле крошечного отверстия — так вода по спирали уходит в сток. — Это ушной канал. — Из узкого отверстия канала торчало несколько костяных наростов. — Видишь экзостозы?
— Да, — кивнула Тесса.
Лукреция положила кость на место.
— Может, если ты докажешь, что Марий жил на Изола-Сакра, Эд и согласится с тем, что это костяные маркеры определенного рода занятий. А не аномалия, вызванная купаниями в термах.
— Костяные маркеры определенного рода занятий, — повторила Тесса. — У меня такой, кажется, есть в пояснице. Лукреция рассмеялась и ушла обратно к компьютеру, оставив Тессу изумляться в одиночестве. Тесса снова услышала птичий щебет под потолком, потом принялась разглядывать кости. То, что род занятий или избранное поприще способны так или иначе пометить бренный скелет, выглядело нелицеприятной правдой. Нелицеприятной истиной. То, что в результате человек может так или иначе утратить чувствительность, выглядело столь же реально и обескураживающе. Образуется утолщение, затвердение в самой нежной части твоего существа. На Тессу вдруг накатили грусть, сожаление, все это затрепыхалось где-то глубоко внутри. Только на миг, потом прошло.
На следующее утро она проснулась в темноте, под грохот воды в трубах. Включила свет, быстренько оделась. Быстрый стук в дверь, в комнату смутным силуэтом скользнула Лукреция.
— Эд до вечера будет здесь. — произнесла она приглушенно. — А если будешь и ты, придется объяснять, кто ты такая. Так что тебе, наверное, стоит сегодня передохнуть. — И закрыла за собой дверь.
Душ, потом такси до метро, час дороги до Рима. Можно зайти в Боргезе, потом — в отличный ресторанчик на Прати, который ей очень полюбился, когда она прожила здесь месяц два лета назад, работая в библиотеке Ватикана. Одинаковые шестиэтажные многоквартирники быстро сменились сосновым лесом и распаханными полями, потом поезд ворвался в пригород — маленькие домики в терракотовом обрамлении. Поезд шел к Центральному вокзалу, а у Тессы внутри нарастало беспокойство. Что, если Лукреция все-таки показала Эду фрагменты из некрополя, а он сказал Крису?