— И вы как, любите этого своего Криса? — спросил Крис.
— Да и не хотела бы, а люблю. Больше у меня никого не осталось. Только он сейчас в Оксфорде, хоть бы приехал навестить бедную умирающую маму.
Ей тяжело было двигать рукой в гипсе, но она сумела положить ее поверх его руки.
— Крис! — сказала она. — Ты овечек покормил?
— Дед Натли их кормит.
Глаза у матери опять стали серыми, живот вздулся; всю жизнь она не брала в рот ни капли спиртного, сейчас же из-за рака у нее появились симптомы желтухи. Алкоголь Дороти не пила даже по праздникам. Свою тягу к бутылке Крис явно унаследовал не от матери, но сейчас она как будто расплачивалась своей плотью за эту тягу. Тут Крис, правда, вспомнил, как она колотила его скалкой, когда он увиливал от работы по дому или хамил ей.
— В былые времена уж и вздула бы я тебя, если бы ты не покормил овечек, — сказала она, явно думая о том же самом.
Интересно, можно ли установить прямую связь между его склонностью искажать истину и тем, с какой легкостью мама в детстве применяла к нему силу. Не успев выполнить какое-то из бесконечных поручений по хозяйству, Крис врал и говорил, что все сделал. Ему непросто было решить, какими бы эти воспитательные приемы показались ему нынешнему, взрослому. Непросто было установить, может, на взрослый взгляд, она всего лишь легонько стукала его скалкой или тросточкой, чтобы наставить на истинный путь. Ребенком он видел в матери великаншу непомерной силы. Вспоминал ссадины на икрах, кровь с которых стекала в носки. Теперь уже не скажешь, было ли такое, что раз или два старые добрые приемы воспитания незаметно перешли в нечто совсем иное. Он же врал, врал, врал даже под ударами палки, иногда до тех пор, пока материнская рука не устанет. Он не позволил сделать из себя крестьянского мальчишку.
Может, по той же самой причине он и не хотел признаваться Тессе в том, что написал то рекомендательное письмо, по той же самой причине врал себе, когда писал, касательно собственных намерений, по той же самой причине не мог ей признаться, что любит ее, по той же причине рыскал вокруг нее со своим враньем.
— Как ты думаешь, Крис счастлив? — спросил Крис.
— Нет, — ответила она. — Он у меня остров.
Хотя сознание Дороти то прояснялось, то мутилось и она была как в тумане, эти слова она произнесла очень отчетливо. Крису стало больно — не потому, что он сам никогда об этом не думал, а потому, что тяжело было слышать из уст матери, что он несчастный эгоист. В результате стало труднее прежнего искать внутренние контраргументы — что, например, у него выдался очень неудачный год. Что из-за смертельной болезни матери в нем частично ослаб самоконтроль — или потребность контроля над чем-то еще, трудно сказать точно. Некоторое размытие границ, как Тесса отозвалась о событиях прошлой недели, вполне оправданно. Но то, что всю жизнь был он бессчастным островом, дистимическим островом, горемычным архипелагом, наводило на мысль, что таким он останется всегда — не самая заманчивая перспектива для человека, который сейчас держит в руке исхудавшие пальцы последней своей живой родственницы.
— А как думаешь, мам, ты сыграла в этом какую-то роль? — спросил Крис.
Глаза ее закатились — она смотрела на потолок.
— Если да, Господь мне в том судья.
Ушла от ответа. Впрочем, Крис знал, что жестоко в чем-то обвинять вконец ослабевшую женщину. Да, оставь эти загадки нам, неверующим. А тебе спасибо. Он вздохнул. Мочеприемник, подвешенный к спинке кровати, начал наполняться темно-желтой жидкостью.
— Мам, хочешь воды?
— Да.
Крис наполнил чашку из-под крана. Коннор ему уже сказал, что недалек тот день, когда придется смачивать ей губы губкой, чтобы они не пересыхали, а мать получала хоть какую-то жидкость, потому что ей трудно будет глотать. Он бережно влил немного воды ей в открытый рот.
На выходе из хосписа Криса снова перехватила Элизабет, симпатичная молодая сиделка-регистраторша, которая так душераздирающе напоминала ему Тессу. Впрочем, губы у нее были накрашены, а Тесса красила их редко или вообще никогда.
— Мистер Эклс, — окликнула она его, когда он проходил мимо регистратуры в вестибюле.
Он знал, о чем пойдет речь, но на миг позволил себе впасть в заблуждение, будто ей просто захотелось поболтать. Повернулся к ней с улыбкой:
— Да?
— Вам не удалось найти медицинское завещание?
Руки Криса скользнули в карманы, правой стиснул странички, которые складывал и складывал, пока не получился твердый куб. Он приблизился к стойке, чтобы не кричать на весь вестибюль. Когда он срывался, крик только усугублял дело.
— Вы хоть понимаете, что спрашиваете меня, согласен ли я ускорить смерть собственной матери?
Элизабет поджала губы, положила одну ладонь поверх другой. Она стояла за стойкой в полный рост.
— То есть вы в курсе ее распоряжений? Однако документ не видели?
— Даже с антибиотиками желтуха усиливается, — сказал он. — Так какая вообще разница?
Элизабет посмотрела ему в глаза. У нее не было никаких средств воздействия, кроме обвиняющего взгляда.
— Да не нашел я его, — добавил Крис.
Свист палки, стук скалки.
Дорога назад в Оксфорд успела войти в привычку. Выезжая из посыпанного гравием двора, Крис мог и не включать навигатор, сам помнил, куда ему дальше. Каждый раз он замечал одну и ту же дыру в ограждении в трех километрах на шоссе А40 в северную сторону, след некой буйной аварии, события, к которому против всякой воли каждый раз возвращалось его воображение. Может, грузовик занесло в сильную непогоду? Или в столкновении участвовало несколько машин, кто-то оказался наказан за то, что другой ненадолго отвлекся или просто выключил мозги? Миг — и дыра уже позади, однако металлические полосы, перекрученные, как подтаявшая ириска, все стояли перед глазами, пока он ехал дальше и обдумывал послание, которое Тесса отправила сестре.
Если на раскопках у Трелони действительно обнаружили могилу Мария, это может вызвать определенный интерес к его произведениям. В научных кругах Мария столько раз за долгие века называли неразрешимой загадкой, что казалось, там уже и воскрешать нечего. Такая черная дыра, непрозрачная сущность, которая отражает любые попытки пролить на нее свет, а порой еще и аннигилирует исследователей, которые к ней подступились, — как, например, Джорджа Бейла. Крис крайне неохотно позволил Тессе включить произведения Мария в текст диссертации, и то лишь потому, что один сохранившийся фрагмент стихотворения был якобы написан от лица Дафны и считался первым уцелевшим откликом на тот вариант мифа, который приводит Овидий.
Но если Марий действительно окажется чем-то стоящим, у Тессы, отметил Крис, ускоряясь, чтобы обогнать медлительный серый «пежо», в руках весь необходимый научный инструментарий, чтобы им заняться. Она уже написала отдельную главу про особенности его холиямбов. Она хорошо знакома со всеми его текстами и — да, очень немногочисленными — комментариями к его стихам. Так что у нее есть все шансы прочно закрепиться в области, в которой сам Крис был не великим специалистом: поэзия серебряного века. И здесь его рекомендация — или ее отсутствие — уже не будут иметь для Тессы особого веса.
И что, если в профессиональном смысле он больше не будет для нее ничего значить? Разумеется, его страх перед подобным сценарием основывался на том, что она-то его совсем не любит. Впрочем, этот ее недосмотр можно списать на обстоятельства. Она познакомилась с Беном прежде, чем Крис безоглядно и безоговорочно в нее влюбился. Да и сам Крис тогда еще состоял в браке, пусть и несчастливом.
Пожалуй, самый прагматичный выход — бросить всю эту ерунду и попросить у Тессы прощения. На данный момент он почти не сомневался в том, что новых предложений работы на будущий год она уже не получит. Ее пригласили на собеседование только в три места, с тех пор никто с ней больше не связывался. Да, случается, что кто-то из кандидатов получает предложение, но отвечает отказом — впрочем, со штатными должностями это большая редкость, — и в результате процесс заполнения вакансий может затянуться. Да и кто знает, сколько там возятся эти американские университеты. Однако еще один учебный год — это возможность для них начать все с чистого листа.
Крис отпустил руль — пусть машина подрейфует с полосы на полосу. Дорога была почти пустой. Машину чуть-чуть вело вправо, что в принципе соответствовало изгибу полотна, и они мчались вперед, Крис и «фиат», причем «фиат» был за главного. Дорога слегка изогнулась, их отнесло в правую полосу, заблестело в свете фар ограждение, колеса застучали по шумовой полосе, сотрясая корпус машины и тело Криса, захотелось вывернуть руль, но тут опять легкий изгиб, и колеса сами повернули куда надо. Он даже не зацепился за ограждение. Они вернулись в свою полосу и дрейфовали дальше, руки Криса так и лежали на коленях.
Крис сидел за письменным столом дома, в Джерихо, и отхлебывал из кружки горячий чай. Вернувшись накануне из Хэмпшира, он на удивление крепко проспал всю ночь, поломал голову, звонить или нет Эду Трелони, решил пока не звонить. Он дождется Тессиного возвращения в Оксфорд и скажет ей все в лицо. Предложит — теперь-то уж чего — серьезно заняться Марием. Кстати, если она будет целенаправленно изучать кого-то из поэтов серебряного века, ей понадобится четырехтомный сборник комментариев к поэзии серебряного века Бейнеке — или как минимум четвертый том, в котором, насколько он помнил, есть раздел про Мария.
И вот, увильнув от предложения Мартези поиграть в теннис и ответив еще на несколько электронных писем — случалось, что ящиком Тессы он занимался добросовестнее, чем своим собственным, — а также полив цветы в саду, он зашагал — стоял прохладный полдень конца марта — в магазин «Оксфорд юниверсити пресс» на Хай-стрит. Отыскал четырехтомник, заплатил за четвертый том (115 фунтов), а потом, удовлетворенный покупкой, решил наведаться в Вестфалинг. Подарок он завернет в красную бумагу. Можно выбрать какой-нибудь другой цвет, которого он никогда раньше не видел, — еще сильнее отпустить рычаги контроля. Возможно, Тесса обратит на это внимание. Только нужно, чтобы ему кто-то помог. Как