— А я объявлю Эдварду, что мы обнаружили тело поэта — или поэтов, — добавила Лукреция.
В рамках такого плана Тесса лишалась — в официальном нарративе — части своих заслуг: того, что это она обнаружила связь между словами Конти и упоминанием urinator, с одной стороны, и Изола-Сакра — с другой, того, что это она вычислила гробницу Мария и Сульпиции по одному слову из эпитафии. Но она готова была этим пожертвовать ради Лукреции, которая прикрывала ее, сильно рискуя, и помогала выиграть время, чтобы Тесса собрала все необходимые данные для статьи об истинном авторе стихов.
— Думаю, все-таки одного поэта, — уточнила Тесса. — И полагаю, это Сульпиция.
— Che grande![4] — восхитилась Лукреция.
Тесса помимо воли улыбнулась; она уже скучала по их с Лукрецией разговорам.
— А как там Альберто?
Лукреция рассмеялась, но первые ее слова съел телефон.
— …Совсем не слушает. А я такая: у меня в лаборатории шестьдесят два мужских черепа, все глухие. Еще один дома мне не нужен.
Тесса рассмеялась:
— Забавно. А он что говорит?
Лукреция тоже рассмеялась:
— Ой, такое не переводится.
Они помолчали.
— Короче, Крис прислал мне сообщение.
— И что пишет?
— Ну, в принципе, извиняется. Спрашивает, можем ли мы повидаться, если я в городе. Он, полагаю, без понятия, где я была. Я ему, разумеется, ничего не говорила. Пишет, что переживает за меня, только вот если бы он действительно переживал за мое будущее, не стал бы рушить к чертям мою гребаную карьеру.
Лукреция рассмеялась.
— Так ты собираешься с ним встречаться? — спросила она.
— Не знаю, — созналась Тесса. — Мне до определенной степени любопытно, что он мне скажет. Типа, что он собирается делать для исправления ситуации. Ну и это письмо о приглашении в Вестфалинг все давит мне на мозги. Рано или поздно ведь нужно на него ответить.
— Наверное, тебе стоит его выслушать, — согласилась Лукреция. — Так жизнь станет куда проще.
— Так — это как?
— Если вы с Крисом снова будете работать вместе, я смогу все рассказать Эдварду. Мне, знаешь, не нравятся все эти шуры-муры.
— Ты имеешь в виду фигли-мигли?
— Ха! Разумеется. Фигли-мигли. Шуры-муры это как раз очень даже по мне.
Тесса рассмеялась:
— Альберто я этого не скажу.
— Да он тебя все равно не услышит, — ответила Лукреция.
— Если тебе все-таки придется все рассказать Эдварду, еще раз прошу: предупреди меня, пожалуйста.
— Если тебе Крису — тоже.
Они повесили трубки, уговорившись оставаться на связи и увидеться, когда Лукреция вернется в Оксфорд или — это предположение выдвинула Лукреция — когда Тесса получит грант, чтобы опять приехать на Изола-Сакра. Тесса представила себе Лукрецию на балконе их дома. Там сейчас, наверное, тепло. Они уселись бы под бельевой веревкой, обозревая окрестности, — кусок земли, который постоянно как бы норовил уплыть прочь, унося их с собой, но почему-то оставался на месте уже тысячи лет.
Прежде чем лечь спать, Тесса ответила на письмо Криса: «в три часа, Нерон?»
Увидев сообщение, Крис воспрянул духом. Сел на диване, где спал, принялся вытаскивать клочья овечьей шерсти из трусов и волос. Рассветало. Из соседней комнаты доносилось влажное дыхание Дороти. Скоро восемь утра.
Он знал, что обычно Дороти просыпалась и вставала в шесть. Он уложил ее в десять, но спала она плохо: в полночь пришлось отвести ее в туалет, а в четыре она разбудила его стонами. Пора было давать морфин, и он не поскупился на дозу.
Коннор обещал приехать к полудню — Крису с запасом хватит времени доехать до Оксфорда, сложить вещи, забрать и красиво завернуть Бейнеке перед встречей с Тессой. Ему очень нужно было ее увидеть. Он зашел на кухню, приготовил себе завтрак, добавив зеленый лук из сада, намешал размятых фруктов с овсянкой в миску для Дороти, когда она проснулась. Заварил чай, стал гадать, действительно ли Тесса что-то обнаружила в Италии и как ему к ней подступиться нынче днем. Нужно вернуть ее расположение. Он наверняка может оказать ей какую-то важную услугу в работе над Марием. Не только подарить книгу.
Он стремительно шагнул в соседнюю комнату и немного понаблюдал за матерью: она лежала, глядя в потолок, дышала тяжело, но все-таки дышала.
Стоя над ней и ложкой стряхивая с бортика миски последнюю ниточку лука, он вспомнил Дороти, лежащую на полу сарая: в волосах солома, дышит с трудом. Он тогда был еще ребенком. Вряд ли он стал бы придавать особое значение тому, что дома его бьют, если бы не та история с граблями.
Крис получил хорошие оценки на выпускных экзаменах в средней школе — ему полагалась стипендия для перевода в частную гимназию. Мать отговаривала его подавать на стипендию. Он подделал ее подпись.
Узнав из письма, что его зачислили, она схватила скалку и выгнала его во двор. Он укрылся в сарае, зная, что она полезет и туда, услышал снаружи ее шаги и резко выставил ручку граблей за порог. Раздался удар — ему показалось, что он попал по чему-то стальному, по телу прокатилась дрожь. И грабли, и мать упали внутрь сарая. Она издала звук, какой издает умирающее животное, отчаянный хрип, и он не сразу понял, что она пытается вдохнуть. Руки у него тряслись. Скалка лежала с ней рядом. Она уставилась на потолок, а он смотрел в ее голубые глаза, расширившиеся от ужаса. В волосы ей набилась солома. Плохо понимая, она все еще опасна или уже нет, он ногой отшвырнул скалку подальше, а потом встал рядом с матерью на колени.
На следующий день она сказала: большое счастье, что тебя примут где-то еще, потому что здесь тебе больше места нет.
Мать от него отреклась, может, просто боялась его — этого он не знал. В любом случае, после истории с граблями она захотела от него избавиться. История с граблями осталась в их общем прошлом. Он никому ее не рассказывал.
Крис приготовился, что на втором километре по шоссе увидит поврежденное ограждение. Подумал: там, наверное, должны валяться ошметки протекторов, обломки ходовой от кучи машин, осколки разбитых фар — но сам он вроде как ни разу там этого не видел. Всегда проскакивал мимо на большой скорости. Сердце застучало быстрее, нога невольно приподнялась над педалью, «фиат» замедлил ход. Крис превратился в этакую собачку Павлова. Перестроился в правую полосу, увидел вдали рекламный щит — он был близко к месту аварии, — а под ним людей. Людей в жилетах, которые ему казались светло-серыми, но он знал, что это светоотражающие жилеты. Неоновые — так про них однажды сказала Диана. От νέος — «новый». Они чинили ограждение. Поврежденную секцию сняли — он видел, что она лежит на обочине, прямо за ними, на солнце, точно убитое животное, никому не интересное, а рядом лежала новая секция, которую они собирались устанавливать. Один из рабочих поднял на Криса глаза — он сильно сбросил скорость, — и Крису показалось, что на миг взгляды их встретились, хотя он и не мог сказать наверняка, что рабочий вообще его видит; тут он нажал на газ и умчался прочь. Ну вот, пропала важная для него точка отсчета по пути из Хэмпшира в Оксфорд. С другой стороны, это, пожалуй, хороший знак — что все починили. Тем не менее Крис был внутренне против, испытывал какую-то дурацкую досаду. Все так поступают. Пытаются сделать вид, что ничего не случилось.
До дому Крис доехал в самом начале второго. Сложил вещи в кожаную сумку — дорогой подарок от Дианы — так, чтобы одежды хватило на четыре дня, добавил всякие бумажки, которыми долго пренебрегал, — в основном заявки на дипломные работы, которые должен был подписать, чтобы на них выделили деньги. Бросил туда же бутылку своего любимого торфянистого виски. Больше ему, в принципе, ничего особо не было нужно. Ноутбук есть, зубная щетка тоже, плюс зарядники и телефон. Нужно, правда, зайти в колледж за Бейнеке, ну и нормально, кафе «Нерон» ведь совсем рядом.
Крис пошел пешком, и его вдруг страшно начало смущать то, как мало он знает про отношения Тессы с Марием. Если они нашли нечто такое, что заслуживает финансирования, заявку подавать должен обязательно он — у Тессы пока даже степени нет. Более того, работать придется совместно с Эдом Трелони. Тут Крису вдруг показалось, что, хотя он и принял решение больше не нарушать личных границ Тессы и не лазать в ее почту, вряд ли будет таким уж серьезным прегрешением, если он выяснит, что именно там случилось в Италии. Он зашел в «Дебенэм» купить оберточной бумаги. Нашлась отличная — плотная алая и бордовая, для него сероватая, с тиснеными полосками цвета жженой умбры, который он очень любил. Хотя, возможно, она предпочитает какой-то другой цвет — в каком там платье она пришла в прошлом году на бал классиков? Говорила, в зеленом. Возможно, в неоновом.
— Помочь вам? — обратилась к нему молоденькая продавщица. Волосы выкрашены в очень светлый цвет (так ему показалось), губы намазаны блеском.
— Пожалуй, да. Я частично дальтоник, а мне нужна бумага красивого, сочного зеленого цвета.
— А, — сказала она, — ну вот есть симпатичная светло-зеленая, с розовыми крапинками, они ее очень оживляют. — Кончики ее пальцев легли на серый рулон с едва заметными точками более светлого серого. — А эта чисто зеленого цвета, потемнее, почти синяя. Кажется, правильно это называется «нильский зеленый». — Кончики пальцев легли на другой серый рулон.
Крис вздохнул.
— А какая вам больше нравится? — спросил он.
— Светло-зеленая очень симпатичная. Крапинки такие веселые. Если бы мне дарили, я бы обрадовалась.
— Отлично, — сказал Крис. — Вот «нильскую» и возьму.
Крис всегда любил заворачивать подарки. У него хорошо получалось просчитать длину и конфигурацию, он мог безошибочно прикинуть, сколько отрезать, чтобы подарок аккуратно уместился, сколько добавить на загиб по углам. Он ловко орудовал ножницами, у него получались безупречно прямые линии; иногда даже не приходилось выравнивать срез по краю рулона. Видимо, в нем жили многие поколения пастухов, Эклсов, которые работали руками, состригали руно с саутдаунских овец, — а стричь их очень сложно, потому что шерстью они обрастают до самых глаз. Морды им нужно обстригать аккуратно, приловчившись. Крис завернул Бейнеке в якобы зеленую бумагу, по минимуму используя скотч — занимался он этим за своим письменным столом в Вестфалинге и закончил к четверти третьего. На этом дел