В программе не заявлен, тем не менее явился. Тесса заметила Фиби Хиггинс, одетую с подчеркнутой небрежностью — в темное платье с узором, колготки и серые спортивные туфли; обнажив кривые зубы, она сдержанно смеялась над чем-то, что ей говорил высокий худой мужчина.
Тесса, не найдя, с кем бы вступить в разговор, пробралась сквозь толпу к кофемашине. Раньше она всегда приходила в сопровождении Криса, он со всеми болтал и перешучивался. Сейчас же она чувствовала себя неприкаянной, потерянной и даже оскорбленной. Теперь она будто бы вне их круга, поэтому в мозгу у нее роились социопатические фантазии о том, как она сейчас низведет их своим блеском. На ходу она случайно толкнула локтем какого-то типа в широченных брюках хаки.
— Простите, — извинилась она. — Простите, пожалуйста. И тут же выяснила, глянув на бирку, что это тот самый эллинист, который должен был выступить прямо перед ней. Джон Фицуильямс. Он просто пожал плечами. Извинялась она слишком уж истово. Тесса, смутившись окончательно, поплыла дальше сквозь скопление лиц, они по большей части были ей знакомы, но ни одно не вызывало желания завести непринужденный разговор. Она здесь знала всех и никого. Снова увидела краем глаза Кольма Фини — он сгорбился над термокружкой и разговаривал, ну надо же, с самим Крисом. Диалог они вели серьезный. Ей не к кому было прилепиться, поскольку Крис был поглощен серьезным диалогом с Кольмом Фини, тот же помешивал сахар в термосе. Тесса проскочила мимо кофемашин и шмыгнула в заднюю комнату — под предлогом, что нужно принести еще кофе.
В кладовке оказалось темно и прохладно. Тесса закрыла за собой дверь, несколько раз глубоко вдохнула, погрузилась в окружавшую ее тьму. Тихий рокот холодильника успокаивал. Она пошарила вокруг, нащупала какую-то полочку, присела на нее. Перед выступлением в Эдинбурге они с Крисом дважды прорепетировали доклад. Она вспомнила первую мысль, от которой тогда отталкивалась, — он это называл наивным прочтением отрывка про Дафну и Аполлона. В разговорах наедине Крис освежевал эту ее мысль, содрал все до мышц, но сохранил то, что Тессе представлялось самой крепкой основой. Впоследствии ей и думать было страшно, что она могла представить на общий суд эти свои дилетантские изначальные размышления до того, как он все поправил. Сейчас она чувствовала себя основательно сбитой с толку. И с чего это ты решила оглашать археологические данные на филологической конференции? — поинтересовался голос у нее в голове. Неуместно. А руководитель раскопок дал тебе на это разрешение? — не унимался голос.
Открылась дверь. В кладовку хлынул поток света, на миг ее ослепив.
— С тобой все в порядке? — Голос Криса.
— Да, все нормально, — на автомате ответила Тесса. Хотя на деле куда там нормально. Она обрадовалась, что Крис закончил разговаривать с Кольмом Фини.
Он колебался.
— Заходи или выходи, — предложила она.
Крис медленно закрыл дверь, и Тесса осознала, что он стоит совсем рядом, хотя непонятно, какое именно чувство ей об этом сообщило: тьма была непроглядной. Она его не чуяла. Не видела. Силуэт его исчез, глаза ее не привыкли обратно к темноте. Она не слышала его дыхания сквозь гул холодильника и рокот голосов снаружи, слегка приглушенный дверью. Он был чуть дальше расстояния вытянутой руки — не дотронешься. Наконец он заговорил: — А по виду не скажешь.
— А ты как, в порядке? — поинтересовалась она.
— Безусловно, нет, — ответил он. Сделал шаг от двери.
Тессе показалось, что она различает очертания его тела — он прислонился к холодильнику.
Она стала ждать его следующей фразы. Заговорит он про приглашение в Кейс-Вестерн-Резерв?
— Я, понимаешь ли, очень волнуюсь — вдруг ты решишь обнародовать открытия, сделанные на Изола-Сакра.
Сам он этого делать не собирается — хоть какое-то, да утешение. Еще остается надежда, что он действительно обо всем услышал от Эда Трелони. Но потом она вдруг осознала скрытый смысл его слов.
— Что конкретно ты имеешь в виду? — спросила она.
— Готова ты поверить мне хоть на йоту, если я скажу, что это будет в высшей степени неразумно?
— Ты, полагаю, сознаешь, что поверить тебе мне непросто.
— Тесса, нужно выждать. Выждать нужно нам обоим — а потом разумно распорядиться этим открытием.
— И все лавры достанутся тебе.
— А ты будешь с уважением относиться к текучему научному процессу, не устраивать пафосных сенсаций, даже не поставив в известность руководителя раскопок, который больше ни за что тебя к ним не допустит. И я его прекрасно понимаю! Очень тебя прошу, взгляни на вещи здраво. Существуют прописанные протоколы касательно того, как обнародовать научные открытия, — и ты бы их знала, если бы слушала меня.
Тесса заколебалась. Ей казалось, что она в вакууме. У нее не было уверенности в том, что участники конференции согласятся с ее аргументацией касательно авторства. Связь между увечьем Сульпиции и стихотворением выглядела зыбкой, и ее, Тессу, наверняка забросают вопросами — а аудитория-то здесь еще какая подготовленная. Крис мог бы серьезно помочь ей с анализом.
— У тебя еще есть шанс с честью выйти из положения, — продолжил Крис. — Для этого всего лишь нужно не упоминать сегодня про Изола-Сакра.
Тесса почувствовала горечь во рту. Ее всегда корежило от выступлений на публике. А сейчас корежило от логичности доводов Криса, от понимания того, что он прав.
— Если ты пообещаешь этого не делать, мой доклад будет про «Галиевтику», — добавил Крис.
— А если не пообещаю, то про что?
— Про Изола-Сакра, разумеется.
Тесса опешила.
— Ты собираешься докладывать про Изола-Сакра?
— Если ты не перестанешь дурить.
— Поэтому и поменялся с этим эллинистом?
Она услышала, как он стукнул кулаком по полке.
— Я пытаюсь тебе помочь…
Тесса выскочила из кладовки. Обратно к кофемашинам. Вся толпа уже двинулась в противоположном направлении, в лекционный зал. Лиам отгонял замешкавшихся от стола с булочками. Тессу окатывали валы лихорадочной ярости. Он просто пытался ее измотать, распылить ее решимость, дюйм за дюймом — добиться своего. И ей нечего этому противопоставить!
— Лиам, позволь мне выступить первой, — попросила она. Лиам нахмурился:
— В смысле раньше Криса?
Крис вышел из кладовки и неспешно прошествовал мимо них в лекционный зал.
— Крис, — обратился к нему Лиам, — ты не хочешь поменяться с Тессой?
Тот лишь отмахнулся и пошел дальше, даже не подняв глаз.
— Гм, — произнес Лиам. — Ну, ответ ты сама видела. Сказал он это беззлобно и даже доброжелательно. Лиам был огромный — на голову выше Тессы, этакий привратник на входе в замок. Он сейчас будто давил на нее своим физическим присутствием. Тесса как в тумане двинулась в зал. Придется при всем этом присутствовать. А потом, после сказать… что? Нет, его там не было, была я? Показать свою фотографию в раскопе? Да кто будет разбираться. Ее откровения сочтут детским лепетом. Тесса медленно перешагнула порог зала, чувствуя себя так, будто оказалась на собственных похоронах. В недрах горла скапливался гнев. Затекал в гайморовы пазухи. Она чувствовала, как трепещут ноздри. Поднимаясь по ступеням к заднему ряду, в котором нашлось свободное место — неприметный уголок, где она станет свидетельницей крушения своих надежд, — она видела лишь безмятежные лица, обращенные к сцене, а потом, этакой вишенкой на торте, в противоположном углу ей вдруг предстало юное лицо Флоренс Хеншоу. Пришла. Смотрит на происходящее, одна. Тесса уселась под скрип сидений и покашливание ученых мужей. Лиам вышел на сцену, представил Криса. Воцарилось молчание.
— Первый докладчик дневного заседания в представлении не нуждается, тем не менее я его представлю. Крис не только был научным руководителем моей диссертации, он также автор четырех монографий, в том числе «Субверсивной игры», за которую в две тысячи четвертом году был удостоен премии Демосфена; Крис также опубликовал более пятнадцати статей. Он занимает должность старшего преподавателя античной литературы в колледже Вестфалинг в Оксфорде, где также является ведущим тьютором. Поприветствуем — Кристофер Эклс!
Аплодисменты. Крис поднялся со своего места во втором ряду, взбежал на сцену. До того она видела его лишь мельком: волосы всклокочены, одет в серый блейзер. Рубашка тоже серая — выглядит это по-дурацки. Наверное, он решил, что она оливковая. Лицо осунувшееся. Под глазами темные тени.
Вел он себя, однако, беспечно. Он отрегулировал микрофон: настроенный под Лиама, он торчал у Криса надо лбом.
— Прошу прощения, — начал Крис. — Не могу похвастаться статями своего предшественника. — Он лучезарно улыбнулся Лиаму. Обескураживающая шутка про рост. Зачетно. — Уверяю вас, познания его не уступают росту, — добавил Крис. Нашел правильное положение для микрофона. — И вам, боюсь, придется подстроиться под мой научный уровень. — Он улыбнулся слушателям.
Кое-где раздались смешки.
— Качество уменьшится пропорционально.
Улыбки. Еще смешки. Крис надел очки для чтения, вгляделся в лежавший перед ним листок бумаги, помолчал.
— Ах да, вам придется меня простить. Выступление мое будет не про «Галиевтику», как заявлено в программе. Вместо этого я хотел бы сегодня поговорить про Публия Мария Сцеву, малоизученного и загадочного поэта серебряного века, творчество которого, как мне представляется, станет нам понятнее в свете недавнего открытия, сделанного нашими коллегами-археологами. Раздаточных материалов я не подготовил, но у меня есть несколько слайдов. Надеюсь, вы простите меня за изменение темы.
И он начал:
— Ни для кого в этом зале не секрет, что Марий давно уже стоит особняком в ряду известных нам древнеримских поэтов. Имя его окружено тайнами. Рукопись его дошедшей до нас поэмы пестрит лакунами, многие стихи непрозрачны по смыслу. В некоторых сложно даже определиться с сюжетом. Например, спасающуюся бегством женщину, которая произносит монолог, принято считать Дафной, которую преследует Аполлон. При этом в том же стихотворении есть отсылки к повседневной жизни Рима. Сочетание мистики и быта говорит нам о том, что поэма, возможно, представляла собой ряд отдельных стихотворений, которые потом ошибочно свели воедино. Это лишь пример одной из многих загадок, которые веками озадачивают ученых. Но главной тайной Мария всегда оставался размер. Как вам известно, все его сохранившиеся стихи написаны холиямбом, названным так от греческого слова «хромой», — собственно, размер этот также известен как хромой ямб. Первым его использовал по-гречески Гиппонакт, позднее Катулл писал этим размером самые свои яростные инвективы. Он также встречается у Марциала и Персия. Он сильно напоминает ямбический триметр, однако в последних двух стопах ритм меняется: в пятой стопе ямб, в шестой — спондей или хорей. Неожиданное изменение размера создает «хромающий» эффект, отсюда и название стиха. Приведу статистику: сохранилось около трехсот холиямбических строк, написанных на классической латыни, из них сто десять принадлежат Марию. Примечательно, что почти половина написанного этим удивительно гибким стихом создана одним поэтом, причем поэтом, который, насколько нам известно, не имеет ник