Но здесь необходимо уточнить, что доктор Трелони никогда не узнал бы про Мария и Сульпицию, если бы я не обратила на них внимание руководителя раскопок. Я это говорю не для того, чтобы спровоцировать скандал: повествование о том, как все это случилось, будет излишним в данном контексте, и как по мне, ему совершенно не место в исторических анналах. Я не хочу устраивать здесь перепалку.
Тесса почувствовала, что, как только она сменила тон, слушателями начало овладевать беспокойство. Ей на это было наплевать. На Криса она не смотрела, но полагала, что его лицо никакого беспокойства не выражает. Пока.
— А вот чему обязательно должно найтись место в исторических анналах, так это истории Сульпиции. И мне, видимо, нужно было в самом начале своего доклада внести значимую поправку. Бедренная кость, которую вам показал Крис, действительно обнаружена в склепе, где захоронен Марий. Но не в том саркофаге, где он погребен. В одном склепе лежат двое: Марий и его жена Сульпиция. Бедренная кость — а я совершенно согласна с тем, что именно вокруг нее строится более общая теория, объясняющая загадки стихосложения и размера, — это кость Сульпиции; соответственно, речь идет о просодии именно ее тела, Изола-Сакра вписана в метапоэтический ландшафт личного опыта Сульпиции, не Мария. — Тесса почувствовала, как у нее пылают щеки; она видела, что все глаза устремлены на нее, и не слышала ничего, кроме звука собственного голоса.
Зал притих. Фиби только что положила карандаш. Тесса на долю секунды встретилась глазами с Флоренс.
— Я не знаю, откуда у доктора Эклса его ложные сведения. Этот вопрос можете задать ему. Похоже, к выводу, что бедренная кость с Изола-Сакра принадлежит Марию, он пришел лишь на том основании, что она найдена в том же раскопе. Спешу вас заверить, что он ошибается. Имеются подтверждения — фотографии, зарисовки, будет проведен углеродный анализ. Я все это знаю, потому что была там лично. — Тесса щелкнула пультом, вывела на экран фото, где она стоит в белом шатре с костью в руке. — Эта фотография сделана меньше месяца назад. Надеюсь, вы простите меня за некоторую легкомысленность наряда.
Раздалось нервное хихиканье.
— Я не знаю, каким образом эта информации дошла до доктора Эклса, но складывается впечатление, что, пытаясь присвоить это открытие, доктор Эклс перепутал важные детали.
Несколько смешков, но в целом — ошеломленное молчание. Тесса бросила взгляд на Криса, заметила, что он сильно побледнел.
— Означает ли это, что подлинным автором стихов, которые мы приписываем Марию, была Сульпиция? Мне кажется, да. Есть ощущение, что Крис Эклс тоже так считает, хотя и пытался убедить вас в обратном — слишком большое значение он придает связи между хромым поэтом и хромым ямбом. Кем, однако, была Сульпиция? Что нам о ней известно? Известно, что среди римлянок были авторы мемуаров и стихов; известно, что существовали мемуары Агриппины, существовали и писательницы — они даже навлекли на себя мизогинический гнев Ювенала. Однако почему от некой римлянки нам осталось всего шесть коротких стихотворений плюс несколько фрагментов и неявно атрибутированных писем? Почему не сохранилось произведений почти ни одной римлянки дохристианского периода? Может, мыши, плесень, пламя и потопы оказывают трудам женщин предпочтение? Они одни наделены хорошим вкусом?
Взрыв смеха.
— Я же всего лишь хотела еще раз привлечь ваше внимание к ошибке Криса, потому что она воплощает в себе — считайте, что в реальном времени, — всеобщее заблуждение, раз за разом повторявшееся в истории и способное, как мне представляется, приблизить нас к пониманию того, почему в нашем распоряжении так мало женских текстов. Позволю себе провести одну параллель. На самом деле в анналах сохранились творения еще одной поэтессы по имени Сульпиция — возможно, это и есть наша Сульпиция с Изола-Сакра; она известна нам благодаря двум эпиграммам Марциала (ее современника) и здоровым представлениям о рецепции, существовавшим в поздней Античности. В пятом веке Сидоний Аполлинарий упоминает эту Сульпицию в своем стихотворении в одном ряду с Катуллом и Сапфо, а примерно в то же время некий анонимный автор делает ее лирической героиней шестидесяти гекзаметров, носящих название «Жалоба Сульпиции», которые все вы можете прочитать в своих экземплярах Беренса, том четвертый, год издания тысяча восемьсот восемьдесят восьмой. Я помню наизусть все сохранившиеся произведения этой Сульпиции, однако в этом нет ничего удивительного. К величайшему сожалению, до нас дошли лишь две строки, написанные ямбическим триметром, — они процитированы в труде, посвященном Ювеналу, ученого эпохи Возрождения Джорджо Валлы в качестве комментария к необычному слову «cadurci».
si me cadurci restitutis fasciis
nudam Caleno concubantem proferat
Если опоры матраса будут возвращены,
на нем предстану я обнаженной, спящей с Каленом.
Отвлечемся ненадолго, чтобы отметить, что в этом фрагменте присутствует эротическая тема, которая всегда считалась прерогативой мужчин, а также мужской взгляд. Сульпиция предлагает нам взглянуть на себя обнаженную, в условном придаточном выражая желание, чтобы матрасные пружины починили — тогда они с Каленом смогут продолжить соитие. Безотлагательно. Неудивительно, что эта Сульпиция не уцелела в монастырских библиотеках: можете вы себе представить, что ценное время переписчиков стали бы тратить на женщину, сочиняющую подобные стихи? Перенос литературных текстов со свитков в кодексы был процессом трудоемким и включал в себя стадию отбора, вещь, знакомую нам куда лучше, чем мыши, плесень, пламя и потопы, ибо отбор основан на действиях человека и человеческих предрассудках. Говоря, что даже эти две строки Сульпиции дошли до нас буквально чудом, я имею в виду совершенно конкретное чудо: Джорджо Валла решил, что Сульпиция — мужчина: судя по комментариям, строки эти он приписывает некоему Сульпицию, и прошел еще целый век, прежде чем Пьер Питу отождествил эти строки с поэтессой Сульпицией, отсылки к которой есть в эпиграммах Марциала: она была женой Калена. Мы должны быть признательны Валле за его невежество: именно благодаря невежеству он, сам того не зная, сохранил для нас два этих бесценных триметра. По сути, мы имеем дело с парадоксальной ситуацией: до нас дошли только те произведения римлянок, которые приняли за произведения мужчин. Мы должны быть благодарны за то, что Сульпицию, жену Мария, принимали за Мария — как минимум со времен «Суды» и до сегодняшнего дня. Слава богу, что ее раньше не признали подлинным автором этих строк — мы бы их никогда не увидели. Мы должны быть благодарны и Крису, столь наглядно проиллюстрировавшему этот тезис. — Она бросила на него еще один взгляд; он тряс головой, будто стыдясь за нее. Ему, типа, за нее стыдно. Ну, пусть публика сама решает. — На этом у меня все. Спасибо, — закончила Тесса.
Вялые аплодисменты большинства, звучные хлопки Фиби и Джорджа Бейла и еще парочки присутствующих, которых она не признала. Тесса собрала листы бумаги и как можно быстрее вернулась на свое место, внезапно почувствовав неловкость, незащищенность; непредставимые слова, которые она только что произнесла, тянулись за ней шлейфом. Крис опустил голову на кончики пальцев и тряс ею. Глаза его были закрыты.
Пока она разыскивала свое место, из микрофона звучал голос Лиама:
— Что ж, нам многое нужно осмыслить, но до обеда назначен еще один доклад. Поприветствуем Джона Фицуильямса…
Аплодисменты. На сцену поднялся эллинист, поменявшийся с Крисом.
— Здорово вы ему вставили, — прошептала Тессе соседка.
— Мне терять было нечего, — ответила Тесса.
— Ваше счастье, милочка, — откликнулась соседка.
Тесса надеялась, что сумела донести до слушателей мысль про ошибку Криса. Надеялась, что все признают: Крис безоговорочно утверждал, что некая кость принадлежит не тому, кому она принадлежит на деле, — и ему этого не забудут. Она несколько раз бросала взгляд на его затылок в нескольких рядах ближе к сцене. Еще до того, как Фицуильямс заговорил, Крис встал и поспешно вышел. Тессу обуяли стыд, страх и победоносная ярость: она высидела весь доклад, радуясь, что Крис исчез, но и ей хотелось как можно скорее ото всех сбежать.
По окончании доклада, пока звучали аплодисменты, Тесса вскочила с места и по просцению выбралась в вестибюль. Почти добралась до двери, как сзади раздались шаги, а потом и голос:
— Тесса, а вы на обед не идете?
Она обернулась — ее нагоняла Фиби Хиггинс.
— Я бы, разумеется, с удовольствием, но… — Тесса отчаянно вглядывалась сквозь плексиглас в будку дежурного, подыскивая хоть какую-то отговорку.
— Не хотите обедать — давайте хоть пройдемся немного.
Тесса не нашла способа отказаться. Фиби взяла ее под руку, подвела к застекленной двери, вытащила наружу. Несколько секунд они шагали молча, — солнце отбрасывало вбок их длинные тени, на улице было относительно тихо, лишь иногда проезжал автобус. Фиби пошарила в сумочке, где лежал целый моток шарфов.
— Доклад у вас ого-го, — поведала она.
— Спасибо.
— Мне казалось, я больше других знаю о том, что происходит за кулисами, — добавила Фиби.
Она откопала среди шарфов пачку сигарет, предложила одну Тессе, та согласилась. Они остановились на тротуаре.
Фиби щелкнула зажигалкой. У них за спиной из Центра Иоанну выходили первые участники конференции — направлялись на обед. Тесса затянулась, они пошли дальше к Брод-стрит.
— Приезжайте к нам в Калифорнийский университет, — без всякой преамбулы выдала Фиби. — Харрис Уизерс уходит на пенсию, есть место доцента.
— Вы шутите, — ответила Тесса, вглядываясь в лицо Фиби — насмехается та или нет. — Я чего-то не понимаю: вам нужно закрыть вакансию на эту осень?
— На следующую, — поправила ее Фиби. — На этот год возьмем вас почасовиком, а потом я вас протолкну в штат. — Фиби, не останавливаясь, сделала долгую затяжку.