Последние три дня Тесса жила в доме у Криса и участвовала в конференции. Следствиями ее публичной стычки с Крисом стали не только многочисленные сплетни за обедом в «Олд-Бэнк»: еще до него Джордж Бейл позвонил Эдварду Трелони спросить об открытии, но линия оказалась занята, потому что с Эдом уже разговаривала Фиорина Миристакос. Филип Барр прослышал от кого-то, что через два дня в Лондонскую королевскую лабораторию должны привезти с раскопок кость со свидетельствами первой в истории медицинской ампутации без летального исхода. Эдвард Трелони подтвердил, что это кость некой Сульпиции, жены Мария, так что, когда утром Тесса прибыла в Центр Иоанну на кофе с булочками, единственной подобающей темой для разговоров уже считалась Изола-Сакра. Тесса оказалась самым популярным человеком в здании. А между тем — об этом Тесса узнала только позже — Фиби Хиггинс ловко создавала у других впечатление, что владеет некой тайной информацией, подкрепляющей теорию о том, что Крис не имеет к важному открытию ровно никакого отношения и наскоро состряпал свой доклад, чтобы не дать Тессе опубликоваться. Фиби даже считала, что можно уговорить Эда отстранить Криса от участия в раскопках.
Конференция вроде как продолжалась в нормальном режиме: доклады следовали один за другим, выслушивали их с интересом, из зала звучали вопросы по сути. Но в кулуарах — во время кофе-брейков, за едой, в туалете — разговоры то и дело возвращались к открытию и обстоятельствам, при которых оно было сделано. Эд, похоже, много месяцев оставался в неведении касательно того, что вскрыл гробницу известного поэта, зато теперь на Мария обрушилась известность. Высказывались аргументы, о чьем наследии идет речь, Мария или Сульпиции. Тут и там судачили, куда подевался Крис — наверное, прячется на яхте своего тестя на Корфу. Тесса спокойно лавировала среди всего этого, быстро поняв, что главного своим выступлением все-таки достигла: осознав, как некрасиво Крис поступил, все от него отвернулись, а поскольку сам он отсутствовал и ничего в свою защиту сказать не мог, она могла выбирать, сильно или несильно его подкусывать.
Говоря коротко, Тесса посвятила два дня методичному уничтожению репутации Криса, даже заявила, когда ее спросили, где он может быть, что не знает, возможно, сбежал, стыдясь за свой поступок, — да и действительно, почему она должна была верить тому, что у него болеет мать? Ведь слышала она об этом от одного только Криса, а сама утвердила для себя четкий протокол: не верить ни единому его слову, пока не получит сторонних доказательств. Текстовое сообщение о том, что Дороти скончалась и Крис не знает, как он справится, если Тесса не придет на похороны, которые состоятся в Хэмпширской церкви во вторник, двадцатого, пришло, когда Тесса сидела у Криса в кабинете, пытаясь составить электронное письмо Эду с настоятельной просьбой отстранить Криса от должности приглашенного эксперта. Она почувствовала укол совести.
Все эти мысли плыли у Тессы в голове, пока до нее не добралась лопата. В церкви мучительно было видеть, как мало людей пришло на похороны. Она раньше не сознавала, какой безлюдной была — вернее, стала — жизнь Криса. Жена его бросила. Друзей, похоже, нет совсем. Происхождение скромное. Домыслы о том, что он сейчас на яхте, выглядели несправедливо жестокими, — это, кажется, придумал Джордж Бейл, причем в шутку. Джордж Бейл, он же лорд Бейл. Кроме прочего, Крис ни словом не упомянул о предложении из Кейс-Вестерна: ни на конференции, ни потом у себя дома, ни еще позже, во время их недолгого разговора. Худшие ее подозрения в его адрес необоснованны. Чувство вины по отношению к Крису давало метастазы и, похоже, норовило блокировать все ее недавние решения касательно будущей жизни, все те вещи, которые вызывали у нее праведный гнев.
В случае с Беном она чувствовала полную свою правоту, поскольку это Бен ее бросил. Кстати, после его отъезда она о нем почти не вспоминала. Похоже, он никогда не имел для нее особого значения. Она раньше была убеждена, что Клэр нарочно изводит ее своим молчанием. Но потом получила от нее не только сочувствие, но еще и деньги. Она раньше была уверена, что Крис всегда добивается того, чего хочет, хотя он, похоже, в нее влюблен, пусть и патологически. Тесса даже усомнилась в существовании больной матери, той, в погребении тела которой она сейчас участвовала, на тело которой в буквальном смысле бросала комья земли — сырой, каменистой, потому что лопата уже добралась до нее, последней в этом круге, черенок слегка увлажнился, железная обкладка немного согрелась от прикосновения скудной горстки ладоней, через которые лопата совершала свой путь, — ладоней тех, кто знал и любил Дороти Эклс. Тесса попыталась понадежнее ухватиться за сырое древко. Подумала про Сульпицию: как она, Тесса, восторженно вцепилась в ее кости; как воспользовалась телом Сульпиции, чтобы добиться признания в самовлюбленном сообществе самопровозглашенных хранителей культуры, — и накатила такая волна отвращения к самой себе, что ей показалось, будто она сейчас распадется на пылинки и первый же ветерок унесет ее прочь.
Она вела себя бездушно и эгоистично. А сейчас страшно об этом жалела, что явно отразилось у нее на лице, потому что, когда она подняла глаза на Криса, он смотрел на нее с сочувствием и бесконечной благодарностью.
Чтобы попасть в Хэмпшир, Тесса взяла машину Лиама, пижонскую черную «хонду», в салоне которой пахло старой спортивной экипировкой. В составе небольшого кортежа она следовала за Крисом, который ехал на своей красной машине к дому Дороти. Двигались они медленно, шел дождь. Тесса никогда раньше не видела хэмпширских холмов и старалась рассмотреть их плавные скругления, осмыслить их красоту. Чувствовала она себя взвинченной, несчастной, одинокой. Поначалу ей казалось, что эту последнюю услугу она окажет Крису с холодным безличием, а потом прервет всяческие с ним отношения. Она не приняла в расчет собственную уязвимость.
Кортеж двигался по двухполосной дороге, которая перешла в однополосный проселок. На обочине ржавела брошенная скотовозка.
О том, как она необходима Крису, Тесса поняла из первой же эсэмэски: «Понимаю, что прошу слишком много. Не уверен, что сумею до тебя донести, как много для меня будет значить твоя помощь в этот момент».
Сильнее всего Тессу поразило использование слова «много» в двух последовательных предложениях. В обычном случае Крис никогда бы так не поступил, слишком он чванился своим стилем. А здесь — никакой отделки, содранная кожа.
Крис сбросил скорость у корявого вяза — узкая дорожка здесь разветвлялась, налево уходил проселок: две полоски гравия и проросшая посередине трава. Гравий громко скрипел под колесами, они двигались под сочными ветками и моросящим дождем, от которого на дороге уже скапливались лужи. Через несколько минут между деревьями замаячил дом. Небольшой, темный, каменный — из кирпича и, похоже, гранита, и хотя сверху над крышей торчал фронтон, дом все равно напоминал безликий куб, впихнутый в середину небольшой полянки; сзади угадывался деревянный сарай. В первый миг Тесса невольно сравнила этот дом со склепом. Остановилась на гравиевой дорожке, содрогнулась. Другие сгрудились рядом.
Чтобы не перепачкать каблуки туфель с открытой пяткой, Тесса припарковалась как можно ближе к входной звери. Остальные тоже поставили машины и двинулись внутрь. Крис стоял рядом с «фиатом», будто и не замечая дождя, под очками у него собирались капли. Тесса опустила окно.
— Внутри чай и бутерброды, — сообщил он худощавому сурового вида старичку, ковылявшему к дому. — Внутри чай и бутерброды, — уведомил он двух пожилых дам.
Он повторял это как молитву. Все пожимали ему руку, одна дама обняла. Стояли все в грязи. Тесса сидела в машине, слушая ритмичное шорканье дворников, успела взглянуть на туман, который клубился у леса, на закраине поляны. — Внутри чай и бутерброды, — обратился Крис к коренастому молодому человеку с тощей бородкой.
Тесса подняла стекло и вышла.
Поскольку в квартиру к себе Тесса попасть так и не смогла, оделась она на похороны точно так же, как и до того на доклад: черные брюки, белая блузка, блейзер в елочку, черные туфли. Сверху накинула плащ, прозрачный, его она обнаружила у Криса в шкафу, возможно, ему он и принадлежал. Ей странно было подходить к Крису в прежней одежде: оглядываясь на доклад, она чувствовала себя его палачом. Да еще и в защитном полиэтилене, чтобы не забрызгаться кровью. Она шлепала к нему по грязи, гадая, произнесет ли он тот же машинальный рефрен. Ее посетили сожаления, что она даже не утешила его объятием тогда, на кухне. То есть теперь на ней висит долг.
Между ними заскрипел полиэтилен. Странная профилактика, недостаточный барьер, чтобы удержать горе Криса. В нее просочилась его безысходность.
— Сочувствую от всей души, — произнесла она совершенно искренне. Впила весь сумбур его ощущений. Руки чувствовали мокрую ткань его блейзера, тепло его спины.
— Я думал, что справлюсь, но не справляюсь, — произнес он сухо. Закурил, предложил Тессе сигарету.
Ей хотелось пойти внутрь, где нет воды, — туфли уже промокли насквозь. Сигарету она, однако, приняла.
Гадала, подлинное у него горе или нет. Чувствовала его, будто собственное. Чувствовал ли он хоть что-то? Может, просто пытался ее завлечь. Ее заинтриговал этот тезис: что он чувствует, чувствует ли вообще? Крис громко шмыгнул носом. Дождевые капли не отличишь от слез.
— Все будет хорошо, — сказала она. А потом соврала: — Время лечит.
Несколько секунд они стояли и курили. Ей казалось, что Оксфорд сейчас бесконечно далеко.
— Хочешь познакомиться с овцами? — спросил Крис.
Тесса подумала, что он так сардонически называет тех, кто уже зашел в дом.
— Ну, пожалуй, пора, — ответила она.
Вместо того чтобы шагнуть внутрь, он отправился за угол дома.
— Ты куда? — спросила Тесса.
Крис обернулся:
— Знакомить тебя с овцами.
А, овцы в буквальном смысле, подумала она. Блин. Она по-шагала за ним, уже не чураясь непролазной грязи.