— Убегаешь от гостей? — спросила она.
— Это близкие друзья моей покойной матери, — ответил он, над плечом у него вырос клуб дыма. — Но да, я совершенно не прочь от них убежать.
Он открыл калитку, провел Тессу на задний двор. Над двором нависал сарай — внутри сгустились тени, в них что-то шуршало, пахло животными и навозом. Запахи эти странным образом смешивались с цветочным благоуханием. Белые, желтые, багряные, фиолетовые. Цветы, целое море цветов — от фасада дома их совсем не видно. Под брезентовым навесом стояло несколько мешков с удобрением и кормом. К стене кто-то прислонил грабли.
— А цветы они не едят? — спросила Тесса.
— Нет, если мама им не велит, — ответил Крис, запуская руку под брезент, погружая ее в открытый мешок. — Пригоршню подставишь?
Тесса сложила ладони, он наполнил их злаками. Они шагнули в сарай. Дождь умиротворяюще стучал по крыше. Одна из овечек появилась из сумрака. Тесса услышала, как шуршит солома.
— Тесса, знакомься: Недди. Недди, это Тесса.
Шарик белой шерсти заблеял.
— Протяни ей руки, — сказал Крис. — Вот так.
Язык оказался неожиданно жестким, шершавым, почти наждачным, но при этом усердным, любознательным, напористым.
— Недди из них не самая башковитая. Такой Эпиметей. Зато бодрая, славная, разговорчивая. Бетти и Федди поумнее, и они, как ты видишь, горюют. — Крис бросил горстку корма внутрь, оттуда донеслось печальное блеяние. — А ты знаешь, что, когда овец отправляют на бойню, им отрезают языки?
В этом весь Крис. Только бы ее взбаламутить. Впрочем, возможно, он пытался взбаламутить и себя. Снова закурил. Тесса со своей пока не управилась. Странный ты, неистовый мелкий человечек, подумала она мимолетно.
— Это называется субпродуктами, Крис.
— Да, полагаю, на этот момент они уже все равно мясо. Нужно было одну из них назвать Филомелой. — Он вздохнул. — Прости за мрачные мысли.
— Имеешь полное право.
— Я даже выразить не могу, как для меня важно, что ты здесь. — Тут у него все же вырвалось сдавленное рыдание. Тесса вздрогнула. — Для меня так важно, что ты в состоянии понять эту гребаную отсылку к Филомеле. При всей ее неудобосказуемости. — Еще рыдание. Тесса невольно шагнула к нему. Рука обвила его плечи. В груди разверзалась бездна неловкости, но было приятно принести хоть какую-то пользу. Горе его было искренним. Горе его было непостижимым.
— Гребаные Недди и Федди. Гребаные овцы. — Снова всхлип, за ним грустный смех. — Что с ними теперь будет? — Несколько слезинок покатилось по его щекам.
— Все с ними будет нормально, — инстинктивно ответила Тесса. — Наймешь кого-нибудь их кормить.
— Гребаные курдюки. Гребаная баранина. Не выживут они без нее.
— Крис, только не надо их на бойню, — сказала Тесса. Господи, как же хотелось, чтобы он перестал плакать. Перестань плакать, хотелось ему сказать. Она успела забыть, как ненавидит любое соприкосновение с горем, любую необходимость видеть чужое горе. Возможно, потому она и сомневалась в реальности его горя, что сопротивлялась необходимости его видеть. Нет, она запуталась в его паутине. Слезы у него, похоже, текли горячие; от разжиженной грусти как будто поднимался пар, точно от влажной земли.
— Многие поколения пастухов. И это все, что осталось?
Тесса с Крисом вошли через заднюю дверь, которая вела прямо в кухню. Гости собрались в гостиной у кофейного столика. Оттуда доносился тихий разговор, позвякивание чашек о блюдца. Похоже, они сами нашли бутерброды, впрочем, пренебрежение хозяйскими обязанностями Криса, похоже, совсем не смущало. Вместо него, судя по всему, распоряжался высокий худощавый мужчина, он предложил взять плащ Тессы, принес ей тапки — туфли она поставила у входной двери, на коврике.
— Натли, — произнес он, пожимая ей руку. — Алистер Натли.
Она представилась, отдала ему плащ, потом прямо на кухне налила себе чая.
В гостиной она познакомилась с Софи и Лирой — давними подругами Дороти, из одной с ней церковной общины, от них узнала, сколько их друзей ушло в последнее время. Познакомилась с Коннором, медбратом из хосписа, — тот поведал, что Дороти была ему как мать и с ее помощью он вновь обрел веру в Бога.
Крис сидел на раскладном диване между Тессой и долговязым Алистером, тот по-отечески обхватил плечо Криса тонкими узловатыми пальцами. О ее отношениях с Крисом никто не спрашивал, хотя и прозвучало, что очень благородно с ее стороны приехать. Крис рассказывал, что именно на этом диване и спал последние две недели: отсюда было слышно, когда Дороти что-то требовалось; называл он ее то мамой, то Дороти. Он говорил, а Тесса чувствовала, как соприкасаются их колени, и он всякий раз запинался, будто его дергало током, и тут Тесса вдруг сообразила, что до нее уже много недель никто не дотрагивался. Разве что Изильда в самолете своим предплечьем, да вот еще Грета похлопала ее по плечу в Копенгагене, но кроме этого ничего не припоминается. Она чувствовала себя этакой коллекционной куклой, из тех, которых, купив, даже не достают из коробки — потом ее можно будет дорого продать. Она замечала, что прикосновения ее колена будто бы придают Крису сил, голос его становится стремительнее, оживленнее, а сам он понемногу пододвигается к ней. Нет, подумала она, нет. Вот только ее сила, которая, похоже, вливала в него жизнь, теперь казалась ей пьянящей, и когда ее спросили, откуда она знает Криса, она ответила, что он ее научный руководитель. Рассказала, что изучает античную литературу, Крис добавил, что она уже успела его затмить, что он совершенно ошеломлен ее способностями, что она рано или поздно займет его должность. Она подумала: он все же говорит полушутя, и тут же стало ясно, что все в комнате вроде как знают, что между ними что-то есть. Это было странно, потому что и Тесса знала, что между ними что-то есть, вот только перестала понимать, что именно. Знала только, что не отказалась от плана отправить Эду электронное письмо, пропитанное ядом в адрес Криса, но пока может ощутить некоторую с ним близость, на время отделить человека, причинившего ей непоправимый вред, от человека, которого много лет знала и уважала. Лицо его выглядело осунувшимся, изможденным, волосы еще не просохли, белая рубашка спереди — там, где блейзер не защищал от дождя, — промокла и липла к коже. Внешность подчеркивала его сокрушение.
Говорил он при этом с большим обаянием, вставлял неброские шутки, то и дело заставлявшие Лиру и Софи улыбаться. Внешне он был, как всегда, любезен, Тесса знала, что для этого требуются силы, и видела, что черпает он их у нее, прежде всего ради нее и устраивает это представление. Через час она осознала, что отбыла положенное, уже вполне прилично уйти, однако осталась, выпила еще чая и даже чуть-чуть виски после того, как Крис и Алистер налили себе, оно согрело и укрепило.
Наконец — день уже клонился к вечеру — Софи и Лира объявили, что, будь здесь Дороти, она захотела бы услышать песню. Софи, Лира и Натли поднялись и заспорили, какую именно, а потом Лира решительно заявила, что любимая песня Дороти — «Пастух с холмов».
Коннор заявил, что тоже ее знает, встал с ними рядом. Софи спросила Криса, будет ли и он петь.
— У тебя в детстве был прекрасный голос, — стала уговаривать его Лира.
По выражению лица Криса невозможно было понять, добровольно ли он принимает это приглашение, хотя Тесса вглядывалась очень внимательно. Наконец Натли уговорил его встать с дивана, и они запели все впятером, прямо в комнатке, Тесса слушала. После первого же припева по предплечьям у нее побежал холодок. Ей показалось, что от баритона Натли на столе дрожат блюдечки, а сопрано Лиры и Софи так и вонзались в низкий потолок, стремясь улететь в небо. Коннор спел первую строчку припева, вторую все пели вместе, — насколько Тесса заметила, без всякой подсказки. Крис негромко подпевал тенором.
Он пил из ручья, ел с деревьев плоды,
Он жил как хотел и не ведал беды,
Прекрасные девы его не пленяли,
Не знал он гордыни, тоски и печали,
Не знал он гордыни, тоски и печали.
Они набрали побольше воздуха и запели следующий куплет. Теперь песню вел Натли, на шее от чувств вздувались жилы. Все глаза были устремлены в разные углы комнаты; общались они через звук. Тесса могла наблюдать за ними невозбранно. Ее здесь больше не было.
Крис сказал, что они увидятся через несколько дней: ему нужно было остаться в Хэмпшире, доделать дела по хозяйству; когда Тесса вышла к машине, небо успело расчиститься. По дороге в Оксфорд ей показали изумительный закат. Туман рассеялся, солнце шло к закату, но не садилось довольно долго — зависло на краю горизонта, решило подождать, чтобы Тесса спокойно добралась в Оксфорд до начала сумерек. Над головой у нее распростерлось несколько ленивых облаков, изнутри подсвеченных сперва оранжевым, потом розовым, потом алым, а под конец едва ли не синим. Тесса доехала до окраин Оксфорда и направилась в Коули, где жил Лиам, — вернуть машину. Поняла, что страшно нуждается хоть в чьем-то обществе и не хочет быть одна. Может, это такая странная реакция на похороны незнакомого человека? Трудно сказать.
Она немного посидела перед квартирой Лиама, послала ему эсэмэску, что приехала. В мансардном окне третьего этажа вздувалась на ветерке розовая занавеска. Вид был чрезвычайно мирный. Лиам вышел на улицу вместе с женой Ларой, в свободном белом платье и золотых браслетах.
Тесса вложила ключи в просторную ладонь Лиама, а Лара с озабоченным видом поинтересовалась:
— Как он?
— Ну, у него мать умерла, так что…
— Да, — сказал Лиам.
— Но он справится, — сказала Тесса.
— Лиам мне говорил про конференцию, — сообщила Лара, а потом без выражения добавила: — Мы решили, у вас окончательный развод.
Тесса заметила, что Лиам бросил на Лару быстрый взгляд.
«Хрупкая мраморная безделушка. — Так Крис когда-то описал Лару. — Ведет блог о питании. Булочки из дрожжевого теста называет „жизнеутверждающими“».