х подкорку, действовали и в отношении варваров. Существо вычислительного порядка не могло хладнокровно убить биологический организм. И неважно, что речь шла о монстре из далекого космоса: тот факт, что это живое существо, наделенное сознанием, способное чувствовать боль, достаточно приближал его к человеку, чтобы нейтрализовать в ноэмах все боевые инстинкты. И поэтому битвы были проиграны.
Территории Империума, раскинувшиеся было на сотнях катетофотов, стали сокращаться. Методично, строго по плану и в правильном порядке стали отступать Корабли. У них были и другие методы воздействия, помимо грубой силы. Война превратилась в герилью, не выходившую за пределы рукава Ориона. Плавтина и ее собратья саботировали центры производства, системы снабжения и варварские крепости, устраивая точечные и не смертельные атаки, и сеяли смятение во вражеских рядах с помощью хитрости, пропаганды или коррупции.
Но неприятель по-прежнему продвигался вперед, прыгая как блоха со звезды на звезду, с планеты на планету. Экосистема против экосистемы, жизненный порыв против жизненного порыва – этим противостоянием двигала не жажда власти, а биология. И в эту игру варвары обречены были выиграть. У них не было ни возможности, ни даже желания покончить со всем одним ударом. Они считали, что воюют всего лишь с неадекватно запрограммированными старыми автоматами, с раздражающими обломками исчезнувшей цивилизации.
Тогда Урбс задумал усилить границы Империума. После долгих споров было принято решение о создании Рубежа.
Это была титаническая, изнурительная работа, почти немыслимая по охвату территорий – несколько сотен катетофотов в длину, около десяти в ширину. Колоссальная энергия ушла на то, чтобы обратить в пыль все планеты и спутники, которые варвары могли колонизировать. Пустыня космического масштаба – и несмываемое пятно на нравственном сознании. Сколько мест, где таилась жизнь, где она могла, возможно, забрезжить в один прекрасный день, были обращены в пыль?
Однако цель была достигнута: технологии варваров не позволили бы им пересечь это пространство за один раз. Без всякой возможности совершить посадку они не могли продвигаться дальше.
Дойдя до этого места в своем рассказе, Ския прервалась. Чай давно уже остыл в чашке Плавтины, миниатюрные лепестки в нем осели на дно, а в похожих на иллюминаторы окнах день сменился грозовой ночью.
– Рубеж шириной в десяток катетофотов – это лишь отсрочка. По другую сторону этой пустыни мы ждем и наблюдаем. Еще сотня веков – и они усовершенствуют свои корабли так, что война перейдет в эпантропическое пространство. Урбс беззащитен. Вот тот парадокс, космическая ирония, жертвой которой мы стали.
Призрак опустил голову и, казалось, мыслями унесся далеко. У Плавтины же было ощущение, будто она парит в невесомости, голова у нее шла кругом от картин сражений посреди звезд, которые по своему ритму, масштабу и мощи больше напоминали столкновение тектонических плит, чем прежние войны, описанные историками. Геологический феномен, распространившийся по всему рукаву Ориона. Гигантомахия. Плавтина родилась и жила среди людей, на их уровне – локального биологического вида, едва вышедшего из судорог детства, вся зона расселения лежала в нескольких шагах от изначальной планеты. А эпоха, о которой ей рассказали, соответствовала полному циклу, за который сменилось несколько империй, культур и даже целых цивилизаций. У первой Плавтины было время к этому приспособиться путем экзистенциального преображения в течение длительного времени. Изменения наверняка проходили постепенно, еле заметно. У нее все было не так. Из-за решения, принятого тенью по имени Ойке, ее вытолкнули на сцену со слишком большими для нее декорациями.
Она встретилась взглядом со Скией и вздрогнула, увидев в нем нечто, в корне отличавшееся от благожелательности, которую та к ней до сих пор проявляла. Теперь ее глаза были словно покрыты толстым слоем льда. В них не было ни следа волнения или эмоций, только раздумчивый интерес и холодное любопытство, как при вести о катастрофе, произошедшей в далекой стране, на другом конце света.
– Существует, – четко произнесла древняя, – только одна надежда.
Плавтине больше ничего не нужно было объяснять. В ней оживала смутная болезненная сила. Несмотря на прошедшие тысячелетия, несмотря на всю невиданную силу, которую они накопили за это время, автоматы оставались пленниками своего древнего запрета. Их раса эпигонов представляла собой всего лишь чахлую и тупиковую ветвь древа, которое когда-то было полным сил и брало свои корни в гумусе изначальной планеты. Они являлись не только продолжением технологической культуры старой голубой планеты: благодаря им сохранялась и естественная сила, мощное биологическое течение, породившее наряду с другими созданиями и Человека.
– Вы говорите о последнем человеке, не правда ли? – спросила Плавтина.
Последний человек! Это не сводилось к смутному верованию, но было мощным императивом, ежесекундным давлением на ее психику. Узы оставались на месте – как и в ее первой механической, ограниченной жизни. Эта установка внутри нее, неизменное и давящее присутствие, требовала обоснования каждому действию, каждой мысли. Автоматы служили Человечеству. Мир без Человека был нерациональным, невозможным. И, значит, последний человек еще был жив, ожидал где-то своего часа, как плерома в древнем пифагорейском культе.
– Человек, – ответила Ския далеким, отстраненным голосом, – стал для Интеллектов средоточием надежды. Лишь его возвращение может перевернуть ход истории. Он один может отменить запреты, которые сдерживают их способность к действию, дать им приказ сражаться и вернуть нам законное место в галактическом рукаве. Человек – наше совершенное оружие, залог нашего выживания.
Потом она спокойно добавила:
– Странная смена ролей между человеком и его собственной технологией, не правда ли?
То, как она это сказала, смутило Плавтину. Они были запрограммированы так, чтобы абсолютно всегда действовать в интересах человека. Рассматривать его как инструмент, орудие, служащее иной цели, чем его собственное существование, должно быть невозможно.
Ския казалась ей… лишенной эмоций. Разумеется, Плавтина сама вернулась к жизни лишь несколько мгновений назад. У нее не было тысячелетий, чтобы приспособиться к исчезновению Человечества. Но она не знала, что за прошедшие годы могло примирить с этой онтологической бедой. На секунду Плавтина задалась вопросом, не могло ли это существо, притворяющееся ее двойником, каким-то образом освободиться от Уз. Старуха, кажется, неверно истолковала причину ее беспокойства и улыбнулась ей, едва раздвинув губы, словно успокаивая ребенка. Это невозможно. Узы нельзя удалить из вычислительного разума. Плавтина заставила себя ответить Ские улыбкой – еще дрожащей от всех этих тревог, а может быть, еще и от шока, который она испытала, когда на нее вывалили это невероятное множество фактов, нужных ей, чтобы понять мир, в котором она очутилась.
– Тут-то вы и вступаете в игру, – отстраненно проговорила Ския.
Плавтина не успела удержать чашку – та выскользнула у нее из рук и с глухим стуком упала на стол. Плавтина в замешательстве смотрела, как та катится к самому краю, разливая по пути холодную жидкость по гладкой поверхности. Старуха тоже не двигалась, и Плавтина вспомнила, что ее и не существует – по крайней мере, в материальном плане.
Она вскочила, не в силах оставаться на месте ни секундой больше. Попыталась сформулировать вопрос, но губы ее не слушались. Мысли были в полном беспорядке. Пол качался – нет, это голова у нее кружилась. Она снова села, закрыла глаза и заставила себя сказать:
– Я догадывалась, что мое воскрешение не было лишь капризом с вашей стороны…
– Я ни за что не отвечаю, – сказала Ския. – Я – плод эксперимента, как и вы.
Плавтина подняла дрожащую руку, прося ее замолчать.
– Но…
Она попыталась вздохнуть, на мгновение застыла, потом выдохнула:
– Я всего лишь автомат. Это — не моймир!
– Мне жаль, Плавтина. Узы не дадут вам уклониться от плана Ойке. И по той же причине я больше ничего не могу вам сказать, иначе ход эксперимента будет нарушен. Вы – орудие. Мы потратили много времени и энергии, чтобы создать вас. И сама я…
Ее собеседница сделала паузу. Теперь ее лицо приняло меланхоличное выражение, осветилось смиренной грустью – … я была очень одинока. Долгая одинокая вахта с единственной целью – привести вас в этот мир. Когда я проснулась, а тело мое умерло, и я навсегда превратилась в бесплотного ноэма, Корабль как раз готовился погрузиться в долгий сон. Только горстка ноэмов, таких, как я, втайне продолжала проводить опыты, которые должны были привести к вашему рождению. Мы были вдали от Урбса, около Рубежа. Причины, по которым мы получили такой приказ, недоступны моему пониманию – как направление, в котором плывет кит, недоступно бактериям, живущим в его кишках. Вы тоже будете одиноки, но по-другому. Вы – единственная в своем роде. Но вы по меньшей мере проживете интересную жизнь.
– Что вы хотите сказать?
– Ваше рождение последовало с интервалом в несколько часов за пробуждением Плавтины и всех ее ноэмов после нескольких веков сна. В этот самый момент проходит Экклесия – процедура психической дефрагментации. После этого Корабль отправится в миссию. Больше ни о чем не спрашивайте. Любая дополнительная информация негативно на вас повлияет.
– Тогда почему, – сказала Плавтина с агрессивной ноткой в голосе, – вы поделились со мной этими обрывками информации?
– Естественно, что вы должны это знать, и совершенно необходимо, чтобы вы дали на это свое согласие.
– Тогда расскажите мне еще.
– К сожалению, не могу. Зато могу помочь вам на первом этапе процесса.
– А потом?
Ския резко поднялась, не сводя глаз с Плавтины. Теперь ею овладела глубокая серьезность, и Плавтина почувствовала, что больше ей ничего не скажут. Сейчас ее собеседницу занимало другое. Постепенно Плавтина поняла, что партия Скии почти доиграна, и скоро она исчезнет.