Плавтина обязана была ускользнуть с гибнущего корабля, как маленькая кроха того, чем она была, сущности, которая скоро превратится в ничто.
Ее мир был куда больше, чем Корабль, куда больше, чем экосистема или биотоп, куда больше, чем одна личность или одна культура. Все это одновременно и куда больше динамика, гораздо более сложная, чем развитие самой утонченной, самой деликатной человеческой цивилизации, когда-либо зарождавшейся на непостоянном берегу времени. Приливы чередовались с отливами на Старой Земле, стирали следы, перемещали гальку. Жизнь цвела, потом отмирала, Плавтина умирала и воскресала вновь – похожая и разная, настолько сильна была воля, порождающая источник жизни.
Ойке отыскала свою протеже, в последний раз восхитилась своим созданием, этим успехом биоинженерии, равного которому никто никогда не изобретет. Теперь настало время загрузить в фармакон столько личностных черт и истории Корабля, сколько такая слабая единица памяти сможет удержать. Плавтина найдет, как получить к нему доступ, Ойке в этом не сомневалась. И тогда она все узнает.
Ее сознание было разорвано в клочья, сократилось настолько, что она с трудом помнила, зачем все это делает. Ойке смотрела, как захватчики разрушают ее последние линии обороны. Почти любящим жестом, полным сожаления, она замкнула ток в другой защитной системе, высвобождая зернышко антиматерии – его с лихвой хватит, чтобы уничтожить Корабль.
По кораблю прошла взрывная волна. Внезапно жесткий пол устремился навстречу Плавтине, ударил ее так быстро, так сильно, что она не успела и выставить руки, чтобы защититься, и задохнулась от боли. Автоматы поспешили ей на помощь, ухватили холодными металлическими конечностями, вздернули ее на ноги. Она пошатнулась.
Все освещение теперь свелось к автономным аварийным лампам, воздух разрывал пронзительный вой сирен. Агония Корабля подходила к концу.
Плавтина не могла сдаться. Не теперь, после обещания, что она дала Ойке. Ведь теперь не осталось никого, кроме нее. Огромным усилием она вновь обрела равновесие, хотя в ушах у нее звенело, а голова гудела, и сделала первый шаг. Потом еще один, и еще, а потом, все еще дрожа, она уцепилась за дверь.
Эргаты встали за ней, выставив вперед все имеющееся у них оружие. Вергилий пощелкивал жвалами у нее в ногах, прислушиваясь к малейшей опасности. Плавтина двинулась вперед. Бледный красноватый свет высвечивал середину огромной залы, оставляя ее края в тени, такой густой, что она казалась жидкой.
Она находилась на самой границе Корабля, у обшивки, толстой, как замковая стена. В тридцати метрах перед ней, в узкой освещенной зоне, десяток параллельных рельсов уходил в тень, к круглым отверстиям. В некоторых из них находились маленькие гондолы, способные вместить не более двух или трех человек. Большинство из них было разломано, но те две, что находились в конце коридора, достаточно далеко от Плавтины, выглядели невредимыми. Устройство для аварийной эвакуации с магнитной катапультой. Ее спасательная шлюпка.
Однако, сделав несколько шагов вперед, Плавтина замерла, навострила уши. Где-то поблизости – скрежет металла о металл. Она побежала. А из темноты уже выдвигалась кошмарная орда. Насекомые, еще насекомые, с хорошо смазанными тельцами из металла, с блестящими панцирями, настолько многочисленные, что их спины соприкасались. Они мешали друг другу, наступали друг на друга, иногда отдавливали, продвигаясь вперед, членистую конечность или нейрорецептор товарища. Лишенные сознания и разума, они напоминали прилив, лихорадочный, колеблющийся и слепой, с непредсказуемыми подъемами и спадами.
Они окружили их без слов, поскольку не умели говорить. Или же, если кто-то когда-то умел, он давно уже забыл, их примитивный разум был обращен в ничто, заменен примитивными, вредоносными орудиями. Не пытаясь остановить Плавтину с ее маленькой гвардией, они расползлись – кто вперед, а кто назад, как жидкость в сифоне. Их числа достаточно, чтобы обеспечить им победу.
Но все это было неважно. Тени, скользящие над толпой одержимых эргатов, просматривали каждый уголок помещения. Непроницаемо черные, c пульсирующими животами, их жвала ритмично открывались и закрывались. Они нервно потирали длинные тонкие лапки, в панике принюхиваясь к какой-то невидимой опасности. Сколько их было? Пять? Десять? До этого они не имели никакого численного значения – они были продолжением корабля, а не отдельными существами, временными и символическими проявлениями программного потока, созданные, чтобы разрушать и убивать из метафизического мира, куда более опасного.
Она таких уже встречала и могла убить. Тени и сами это знали: они искали ее, хоть и не могли увидеть. Их хищническое существование не располагало к страху.
Плавтина подняла руку. Защитники за ее спиной замерли. Послышался тихий шелест, с которым вооружались боевые системы: непристойное бормотание, предвосхищающее грядущую бойню. Она задрожала. Ее защитники были готовы унести с собой столько одержимых собратьев, сколько смогут, прежде чем их самих не разорвут. Она могла бы остаться с ними. Она ничем не лучше их. Так же, как и они, она была порождением Корабля, и у нее не было никаких причин бросать их на растерзание врагам, чтобы выжить самой. Мельчайший жук-уборщик нес в себе отпечаток – пусть минимальный, пусть частичный – того огромного целого, которое звалось Плавтина, превзошедшего каждую часть себя. Словно тонкое пение скрипки, которое не сводится к клею, струнам, неприметному дереву или смычку, но рождается из всего этого вместе и даже большего. И чего-то еще, что могло, если обращаться с ним должным образом, приблизиться к имманентной форме вечности. И этим она собиралась пожертвовать.
К горлу у нее подступила тошнота. И все же Плавтина продолжала идти. Поскольку, в противоположность маленькому Вергилию, ее создательница Ойке наделила ее телом и всем, что к нему прилагалось. В том числе – жалом страха.
Так что она шла вперед, как в одном из кошмаров с извращенным символизмом, от которого просыпаешься вся в поту. Поскольку, повинуясь атавистическому рефлексу, механические создания уступали дорогу существу, похожему на человека, которое осторожно опускало на землю тонкую, хрупкую ножку, делая шаг, а потом еще один, и еще. Плавтина шла с закрытыми глазами, сложив руки в немой молитве, которую она не знала, кому возносить. Море эргатов расступилось перед ней, и, словно в безумии, она дошагала до первой из теней. Та не могла ни увидеть ее, ни тронуть. И все же ее страх сменился невыносимым ужасом, сковал ее тело, разжижая нервы и кости, пронзая живот и ввинчиваясь в череп. Она протянула руку. Ничего не почувствовав, она проникла под хитиновый панцирь, ее длинные белые пальцы нащупали внутренности и сжала их – так мягко, что сверчок и не почувствовал момента, когда перестал жить. Он исчез, проглоченный бездной, из которой ему никогда не следовало бы появляться. Оставшись без движущей силы, тесная группа скарабеев тут же рухнула.
И тут остальные чудовища повернули к ней фасеточные глаза, осознавая опасность.
И мир взорвался в тысяче битв. Захватчики дали приказ одержимым эргатам атаковать всех, кого они увидят, и те бросились на бойцов Ойке. Воздух наполнился воем, шумом скоростных снарядов; и когда эти снаряды находили свою металлическую цель, в стороны летели искры. И одержимые начали один за другим взрываться. Но это не замедлило их бега. Скоро раздавленных насекомых из первых рядов стали толкать вперед или погребли под другими телами. Завязалась рукопашная – один против сотни. В отличие от своих противников, защитники Плавтины были созданы для войны. Их лезвия из углеволокна звенели о сталь, сносили головы и лапы, пропарывали животы. Механизмы в панцирях целыми волнами карабкались на пауков-автоматов, безразличные и к опасности, и к собственному выживанию.
Среди этого хаоса, этой ужасной бойни Плавтина шла вперед и обращала одного сверчка за другим в ничто. Всякий раз, как она убивала одного из них одним мановением руки, она уничтожала импульс, заставляющий двигаться сотни тел, которыми сверчок завладел. И так враги десятками, сотнями разом погружались в каталепсию и, казалось, застывали на насекомьих лапках, на спинах, защищенных панцирем, а порой – на боку.
Она едва замедлила шаг, когда один из пауков, погребенный под многочисленными эргатами, взорвал свои боеприпасы, унося противников вместе с собой. Горячее дыхание взрыва коснулось ее лысой головы. Плавтина шла, не останавливаясь, и молилась, чтобы милость, сохранявшая ей жизнь до сих пор, не оставила ее теперь.
Но взволнованные машины начали скапливаться вокруг нее. Не потому, что обратили на нее внимание, но потому, что их процессы были перегружены из-за ожесточенного боя. Ей пришлось сбавить шаг.
Один из двух пауков, что пока оставались в живых, выпустил рядом с собой десяток крошечных ракет. Окружившие его машины взорвались, некоторые их куски отлетели так высоко, что упали в противоположном конце огромного зала. Плавтину тряхнуло взрывной волной, и она отступила. Но взрыв расчистил ей путь, и она ринулась в открывшуюся брешь.
Это было ошибкой. Последний сверчок высчитал, где находился настоящий эпицентр битвы, и уставился невидящими глазами в правильном направлении. У него оставалось не так много порабощенных эргатов для защиты. Один из них сумел высвободиться из потока, сосредоточенного вокруг последнего паука и побежал к Плавтине со всей скоростью, которую только позволяли его металлические лапки. Панцирь его сиял, и на его заостренных жвалах на миг блеснула кровь. Плавтина же продолжала идти, делая один шаг за другим. Что еще она могла сделать? Только надеяться, что доберется до цели прежде, чем эргат ее догонит.
Автомат приближался по колеблющейся траектории, зигзагом, то и дело клацая мощными челюстями. Она ощутила дуновение воздуха на щеке, резко остановилась, слишком напуганная, чтобы двигаться вперед. Жук отдалился, потом прошел прямо перед ней. Он ее поймает. Ей отсюда не выбраться. Она не смела даже повернуть голову, чтобы не привлечь внимание автомата. Она ждала, слушая, как вокруг не