Обменявшись с ней обычными приветствиями, Фотида уселась прямо на золотистый песок рядом с Плавтиной, лицом к морю, и протянула сумку с провизией. Они поели в тишине, молча прожевав рыбу с гарниром из каких-то ягод; казалось, эти ягоды, наряду с оливками – единственные овощи, которые едят людопсы. У Фотиды был измученный вид. Выражения лиц людопсов во многом напоминали человеческие. Конечно же, Homo sapiens уже не показывал клыки в гневе, но в остальном Плавтине не составляло никакого труда определять их эмоции по брезгливо поджатому носу или любопытно вздернутому уху. И сейчас нежные и шелковистые уши Фотиды нервозно подрагивали.
Плавтина решила помочь ей, нарушив тишину.
– Я почти жалею, что стала причиной такого хаоса. Надеюсь, для вас это не слишком тяжело.
Фотида в удивлении повернулась к ней.
– Я бы без всяких сожалений повторила все снова, хотя благодаря вам мы и оказались в сложной ситуации. Вчера вечером я была в отчаянии. Но теперь, когда поговорила со всеми членами Лаоса и они одобрили мое решение, я готова бороться с Отоном, чтобы получить от него то, что нам задолжал.
– И чего же вы желаете от Отона?
Фотида ничего не ответила и повела рукой, будто отмахиваясь от неважных подробностей.
– Честно говоря, меня больше беспокоит Эврибиад.
– Я полагала, вы с ним помирились.
– Вы не из наших – и отчасти за это я вас ценю. Видите ли, он мой супруг, пусть он и оставил меня, отправившись в смертоносное море, и я уже отчаялась ждать, что когда-нибудь он вернется к домашнему очагу.
Они обменялись взглядами. Фотида ждала, что Плавтина ей по-женски посочувствует. Плавтина улыбнулась, чтобы ее приободрить, хотя и в прошлом, как автомат, и сейчас – как безымянное создание sui generis – она мало что понимала в семейных ссорах.
– Когда я увидела его снова неделю назад, сердце у меня едва не остановилось – так я была счастлива. Но в то же время я была страшно разгневана. У нас сложные отношения. И мы не имели возможности высказать друг другу все, что на сердце.
– Так поговорите с ним.
– Это не так просто, и я не могу набраться смелости. Пока все остается, как есть, мы не скажем друг другу ничего непоправимого. И потом, со вчерашнего дня, я чувствую, что он отдалился от меня еще больше, чем прежде. Может быть, он меня подозревает…
– Потому что вы племянница Фемистокла?
– Нет. Вы знаете, на самом деле я его приемная племянница.
Плавтина моргнула.
– Так вы – создание Аттика?
Та кивнула.
– У меня никогда не было конкретных доказательств этого, но я знаю, что отличаюсь от других. Вы же понимаете, не правда ли, чего он опасается? То, что меня подобрали в пару к Эврибиаду не случайно, и не имеет отношения к чувствам. Теперь нам все кажется фальшивым, и приходится сражаться за каждую кроху правды. Можете вы вообразить себе такую ситуацию?
– Эврибиад вас любит и доверяет вам. Если он кого-то и опасается, то себя самого.
Фотида только вздохнула, а потом сказала:
– Во имя старых и новых богов, пусть бы вы оказались правы. Однако, – добавила она, пожав плечами, – у меня к вам другая, более важная просьба. Когда вы увидите господа Отона…
Плавтина повернулась к людопсице. Решительно, людопсица на редкость умна.
– … не удивляйтесь, – на одном дыхании продолжала Фотида, – я знаю, что вы ведете собственную войну с Отоном. В общем, положение настолько сложное, что я не знаю, какие у него могут быть последствия, а может статься, и вы не знаете. Теперь, когда вы ударили Отона в его слабое место, я думаю, он выслушает вас и будет считать равной. Однако я знаю, что вы действовали не только из расчёта, и благодарна вам за это. Прошу вас, когда увидите Отона, станьте посредницей между нами. Эта роль упрочит и мою, и вашу позицию. Скажите ему, что мы готовы к переговорам. Скажите ему… что мы больше не станем служить его целям, но Эврибиад будет склонен проявлять слишком большую открытость и благоразумие, тогда как на кону – наши реальные интересы. Добавьте, что мы никогда больше не станем почитать Отона, как Бога, но можем найти общий язык, если он согласится на некоторые условия. Вы их знаете. Никогда больше он не будет играть нашими судьбами, как делал до сегодняшнего дня.
Плавтина кивнула, восхищаясь храбростью, с которой Фотида разыгрывала свои карты.
– И наконец, пожалуйста, – попросила она перед тем, как уйти, – скажите дяде, что я его люблю.
Еще долго после ухода Фотиды Плавтина сидела на берегу моря в ожидании. Солнце ушло, и звездное небо заволокла тонкая завеса длинных облаков, освещаемых ночным светилом. Ждала она, впрочем, не напрасно. Как она и предвидела – и как догадалась Фотида, – к ней пожаловал гость.
Из воды вышло странное создание высотой в три человеческих роста. Оно перемещалось с помощью множества щелкающих лапок. Из-за огромного живота и маленькой головки с фасеточными глазами оно так походило на металлического паука, что ей стало немного не по себе – она вспомнила сцены будто бы из кошмара, которые пережила в чреве погибшего Корабля Плавтины. Но это был всего лишь автомобиль-амфибия, наделенный совсем маленьким интеллектом, который вежливо поприветствовал ее и спросил, не изволит ли она подняться на борт по приглашению Отона.
Плавтина с трудом поднялась – мышцы у нее затекли. В последний раз оглянувшись и никого не увидев, она приблизилась к автомобилю, который опустился пониже. Потом в боку у него открылся люк, и Плавтина пробралась внутрь. Там ее ждал удобный кокон с единственным сиденьем из темной кожи. Стены автомобиля, металлические снаружи, отсюда казались почти прозрачными. Плавтина устроилась на сиденье и, не найдя интерфейса, попросила ноэма двигаться дальше.
Автомобиль развернулся и соскользнул в воду. Его шаг, когда отмель и рифы остались позади, стал таким ровным, что едва ощущался. А благодаря тому, что ее средство передвижения возвышалось над водой, у нее был отличный вид сверху. Потому что во время поездки они оказались в полноценной морской среде, без сомнения, такой же богатой и тонкой, как любое теплое море изначальной планеты. Плавтину она завораживала. В конце концов, она посвятила свою прошлую жизнь изучению экосистем. Но собственными глазами она никогда не видела ничего, кроме сухой красной пустыни и ледяного пространства между планетами. Здесь, куда не проникал свет, ночное светило заменяли мириады крошечных медуз. В их вторичном свечении перед глазами представали подводные леса и искрящиеся коралловые рифы, покрытые тонким, дрожащим зубчатым орнаментом. Странное создание этот Отон – в некоторых отношениях грубый и коварный, и в то же время способный с безвозмездной изобретательностью создавать подобные сокровища.
Скоро они достигли шлюза – металлической структуры, казавшейся неуместной посреди густой подводной растительности и уже облепленной целым войском упрямых ракушек. Как только они прошли герметичный цикл, металлический паук проскользнул в ангар и, отключив длинные ноги, превратился в небольшую машинку. Та юркнула в переплетение рельсов, и остаток путешествия прошел в абсолютной тишине; по плохо освещенным галереям, где невозможно было ничего разглядеть на такой скорости, они прибыли на очередной вокзал. Там был лифт, в который Плавтина скользнула не мешкая.
Мгновением позже она оказалась под открытым небом. Плавтина уже знала о пристрастии, которое Интеллекты питают ко всему грандиозному, но это… Она стояла посреди широкой плоской равнины в форме круга, заросшей низкими мягкими травами и окруженной колоссальным кольцом трибун. Камни здесь казались древними, изъеденными мхом, скругленными временем, потемневшими от ненастий, словно они провели вечность под открытым небом, словно Отон приносил их, один за другим, из самого начала времен. Вся конструкция круглой формы поднималась под крутым уклоном. А над ней, наверху – Плавтина от удивления застыла, запрокинув голову и разинув рот, – тысячи звезд, мерцающих, холодных, величественных, какими они бывают лишь в космосе. Это был Млечный путь – длинная неровная лента в оболочке бесконечной ночи, которую она наполняла рассеянным светом. Вся сцена – этот резкий контраст между далеким земным прошлым и звездным великолепием настоящего, эта сбивающая с толку метафора, которая, казалось, превращала космос в декорации какой-то античной театральной пьесы – все это дышало поэзией, чуть ребяческой, но которой хватало и силы, и красоты.
Завороженно глядя в небо, она не заметила, как подошел Отон. Колосс и сам по себе был зрелищем. За ним стоял Аттик и еще один деймон, которого можно было принять за его брата. Та же бледная искусственная кожа, те же жидкие глаза цвета горной реки, тот же странный стан с чересчур длинными конечностями – почти человек, и все же не совсем. Сходство с Аттиком нарушали только некоторые детали: у нового автомата была грубая внешность, более широкие плечи, более плотные черты лица с мощными челюстями.
Отон был в гневе, и вовсе не прилагал усилий, чтобы это скрыть.
– Вам настолько не понравилось наше гостеприимство, что вы так поступили?
– И вам доброго дня, Отон, – ответила Плавтина с улыбкой. – Какое прекрасное место!
Он обратил к ней возмущённый взгляд, а потом рассмеялся от дерзкого вида молодой женщины:
– Ах, Плавтина – нет никаких сомнений, что вы и впрямь Плавтина. Упрямая и непримиримая. Одно хорошо в последних событиях – благодаря им я в этом убедился.
– Видите, теперь вы принимаете меня всерьез.
– Может быть. А вы, – продолжил он насмешливо, – не узнаете эту постройку?
– Ни в малейшей степени. Вы, должно быть, разочарованы. Я не обладаю всеведением той Плавтины, к которой вы привыкли.
– Вы забыли лишь детали, моя госпожа. Мы любили тут встречаться, когда судьба Урбса и наши дела требовали долгого обсуждения.
– Как сегодня?
Он кивнул и, указав рукой на огромные трибуны, начал объяснять:
– Это арены города с изначальной планеты под названием Арелат.
– Восстановленные в совершенстве, я полагаю, – сказала она с ноткой иронии.