Там стояло вовсе не шестнадцать человек, а только одна пожилая дама, разыскивавшая в сумке очки.
– Пардон, мадам, – сказал Кессель, вежливо, но решительно оттесняя даму от окошка, – пока вы ищете очки, я уже уйду – Кассиру он приказал: – Бад-Майзентрум. первый класс. Туда и обратно. И поживее!
– Не понял, – ответил кассир.
– И поживее!
– Э-э… Бад как?
– Майзентрум!
Кассир достал справочник, потом долго набирал что-то на своих машинках, двигая каретки вправо и влево, и наконец выдал Кесселю крохотный кусочек картона:
– С пересадкой в Розенгейме.
Кессель еще раз проверил правую руку: чемодан был в ней. Он спрятал билет в карман, поклонился даме, все еще искавшей очки и улыбнулся:
– Пардон, пардон.
– Ах что вы. благодарю вас – отозвалась дама. Кесселю показалось даже, что она попыталась сделать книксен.
Кессель почувствовал, что с того момента, когда он вновь обрел свои деньги – нет. даже с того момента, когда он на какое-то время потерял их. – в его жизни наступила наконец та ясность, о которой он так долго мечтал. Хотя бы на какое-то время.
– Обеды? Какие там обеды! – сокрушенно махнул рукой дядюшка Ганс-Отто – Я вижу, название «Бад-Майзентрум» тебе ничего не говорит? Что ж. ты еще молодой, всякие там курорты-лечебницы тебя пока не интересуют. Ничего, придет время, и ты тоже будешь в них разбираться Бад-Майзентрум – очень плохое место Если человека направляют сюда, – ехидно продолжал дядюшка – значит врачи не верят, что он действительно болен.
Они шли по аллее санаторного парка. Время от времени дядюшка с кем-нибудь раскланивался – по большей части это были весьма пожилые дамы.
– Одно старье, – вздохнул дядюшка Ганс-Отто – Смотреть не на что.
– Так ведь и ты. положим, уже не первой молодости…
– Да, но себя-то я не вижу! Я же себе не попадаюсь навстречу на прогулке. Попадаются эти старые перечницы. А на них мне смотреть неинтересно. Самая молодая женщина во всем санатории – секретарша директора, ей всего пятьдесят. Тоска! Хотя нет: есть еще две судомойки. Из Югославии. Я ничего не имею против югославок, – дядюшка Ганс-Отто остановился, положив Кесселю руку на плечо, как будто тот возражал против югославок, закатил глаза и прищелкнул языком, – я знаю балканских женщин и скажу тебе: это что-то. Я был там во время войны. Но эти! Обе вялые, рыхлые… И толстые вдобавок. Думаю, что даже нагишом они бы не вызвали у меня интереса. В данном конкретном случае я противник женской наготы. К тому же одна из них косит. Вот тебе Бад-Майзентрум!
Этой уничтожающей характеристикой Бад-Майзентрума дядюшка Ганс-Отто скрепил свою речь, будто печатью, давая понять, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Дойдя до конца этой беспросветной аллеи, дядюшка Ганс-Отто и Кессель повернули обратно.
Вчера Кессель до Майзентрума так и не доехал – не потому, что поезд отменили, а потому что он не успел на пересадку. Кесселю пришлось заночевать в Розенгейме. на каком-то постоялом дворе, гулком и нетопленном. У Кесселя было такое ощущение, что он здесь единственный постоялец. Тем не менее коридорный (высокий, хромавший на одну ногу парень в зеленом фартуке) провел его через весь коридор, мимо множества закрытых дверей, и отпер чуть ли не самую последнюю. Кроме коридорного, портье да мелькнувшей где-то на горизонте полуодетой девицы в чулках на резинках Кессель ни вечером, ни утром не видел ни одного человека. Какого же черта они отвели ему самую последнюю комнату?
На следующее утро Кессель доехал до Бад-Майзентрума на автобусе Бундеспочты.
– Обеды? Какие там обеды? – повторил дядюшка Ганс-Отто – Солевая диета.
– Неужели солевая?
– Солевая – вздохнул дядюшка – Бад-Майзентрум – лучший солевой курорт Баварии.
– Что же, вас тут так и кормят одной солью?
– С утра до вечера.
– Кошмар!
– Кошмар? Это слабо сказано! Хоть меня никогда не подвергали пыткам, но думаю, что пытки – одно удовольствие по сравнению с этим.
– Зачем же ты тогда поехал?
– Врач прописал.
– Но ты же сам сказал…
– Конечно, врач не поверил, что я болен. И был прав. Поэтому он и прописал мне Бад-Майзентрум.
– Но я все равно…
– Здесь они ничего не могут мне сделать. Ты еще не понял? Пока я в санатории, они бессильны. Пока я тут, моя должность в Пуллахе неприкосновенна. Ясно?
– Да, но в твое отсутствие может произойти что угодно…
– И пусть себе происходит! Там может действительно произойти все, что угодно, кроме одного: меня нельзя лишить моей должности. Ее даже нельзя сократить. Не-ет, они не могут… – дядюшка Ганс-Отто опять остановился, – они не могут вырвать кресло из-под задницы заболевшего человека. Это было бы нарушением закона!
Поприветствовав очередную даму, дядюшка снова тронулся в путь, стараясь попасть в ногу с Кесселем.
– Нет, они ничего мне не сделают. Пока я здесь, я неуязвим. И я останусь здесь до тех пор, пока вся пыль не уляжется.
– Думаешь, тебе позволят торчать здесь столько времени?
– Из Бад-Майзентрума больных выписывают, только когда им самим надоест.
– И ты затеял все это из-за истории с Курцманом?
– Вовсе нет! Ты не знаешь нашей кухни. Хотя, если хочешь, и из-за него тоже. Как тебе объяснить… Это давняя история. В общем, в 1953 году в Вене… Кто такой был Белленер, тебе, конечно, известно. Нет? Н-да, тогда ты меня не поймешь… Короче, само по себе все достаточно просто. У каждого человека есть друзья, но есть и враги… А когда проходит много лет, они… – дядюшка остановился, подбирая подходящее слово – Они начинают зависеть друг от друга очень сильно. Именно зависеть.
Помолчав, он добавил:
– Ну, и Курцмана мне, конечно, тоже припомнили.
– А меня?
– Тебя? А-а! Да, и тебя тоже. Хотя тогда еще не знали, какую свинью ты им подложил со своей макулатурой, – ехидно засмеялся дядюшка Ганс-Отто: он явно был доволен, что Кесселю удалось досадить «им». Кессель рассказал ему все сразу же по приезде.
– Что же такого натворил бедный Курцман?
– Ты и этого не знаешь?
– Нет, откуда…
– Он поехал в Сингапур…
– Это-то мне Гюльденберг рассказывал, Но они же сами его послали. В чем он еще провинился?
– У него была легенда: посредническая фирма. Разрабатывал он ее много лет, все это знали и все шло прекрасно. До тех пор пока легенда не перестала быть легендой: фирма заработала по-настоящему, чего никто, естественно, не ожидал. Ты сам знаешь, как легко перейти эту границу. И вот приезжает Курцман в Сингапур, оборудует офис, ему высылают все, чего он ни попросит, оплачивают все расходы, и наконец он сообщает, что для полного счастья ему не хватает только электрической пишущей машинки. Присылают машинку. И тогда он отбивает телекс – слово в слово, я сам читал: «Настоящим считаю свое сотрудничество с БНД законченным. Дальнейшие контакты в любой форме исключаются». И это после того, как он получил машинку!
– Не очень-то вежливо с его стороны.
– Не очень вежливо? Да это просто хамство! Я, честно говоря, не ожидал, что у него хватит ума на такое. Потом… Ты никому не скажешь?
– Нет.
– Потом они, конечно, послали туда человека. То есть это еще я послал. Человек специально поехал в Сингапур, чтобы поговорить с Курцманом, спросить, что и как… А он выставил его за дверь! Совершенно по-хамски. «Что вам угодно? – спросил он (Кессель тут же представил себе эту сцену: Курцман стоит в костюме „сафари“, пережевывая какие-нибудь восточные сладости и высоко поднимая брови над очками). – Откуда? Из БНД? Впервые слышу!» И выставил его за дверь. А машинка-то стоит! Наш человек сразу ее узнал.
– Да-а, красиво, – отозвался Кессель, не вполне уверенный, что выбрал подходящее слово.
– Красиво? – переспросил дядюшка Ганс-Отто, – Возможно. Ну вот. а потом он умер.
– Кто?
– Курцман.
– Курцман умер?!
– Да. Неделю назад. Или две, не помню.
– Н-да,… – растерялся Кессель.
– Да-да, – подтвердил дядюшка Ганс-Отто.
– А отчего он умер?
– Отчего? Неизвестно. Инфаркт, наверное. А может, и не инфаркт.
– Там. в Сингапуре, мало кого интересует, кто от чего умер? – догадался Кессель.
– Не знаю. Я не был в Сингапуре.
– Это… Это вы?…
– Что «мы»?
– Но ведь это более чем странно! Умереть сразу после того, как…
– Ты решил, что… – дядюшка даже остановился – Ну нет. у нас так дела не делаются. Я же тебе сказал, что у нас блюдут законность, это основное правило нашей работы.
– Но он ничем не болел! Я же помню. Это был совершенно здоровый человек…
– Сколько людей выглядят совершенно здоровыми, и вдруг…
– Он и гриппом-то болел всего один раз.
– Вот видишь! Ты говоришь: грипп. А может быть, он уже тогда…
– Дядюшка Ганс-Отто. я не понимаю, шутишь ты или говоришь серьезно.
– Я всегда говорю серьезно.
– Человек уезжает в Сингапур, успешно вас надувает, а через пару дней…
– Через полтора месяца.
– …он вдруг падает и умирает. В Сингапуре!
– Дался тебе этот Сингапур. Неужели ты и в самом деле думаешь, что мы пошли бы на такое?
– Даже когда вас так надули?
– Да даже если бы… Нет. нам никогда бы не разрешили ничего подобного – Дядюшка Ганс-Отто задумался на минуту, и в голову ему пришла новая мысль: – На это ведь деньги надо выделять, а у нас и статьи-то такой нет. Выписывать расходный ордер… То-се… Нет. нет.
– Все равно я не знаю, как тебя понимать.
– А так и понимай.
– Но я не верю, чтобы вы не могли найти такой фирмы, у которой и расходы на это предусмотрены, и вопрос о законности не возникает… Если какой-то нахал украл у вас пишущую машинку, неужели вы отпустите его безнаказанным? Тем более, когда в Сингапуре мало кого интересует, кто от чего умер?
– А ты говоришь – обеды! – дядюшка Ганс-Отто явно не желал продолжать этот разговор. – Обедать тебе придется без меня. Ты же не захочешь, чтобы я сидел и смотрел тебе в тарелку.