Осуществление подобной тактики даже на полях боев империалистической войны поручалось самым лучшим полкам, потому что для этого нужны хорошо обученные, дисциплинированные бойцы и командиры.
Зная героизм латышских стрелковых полков, я разработал план занятия Казани и отдал Славену решительный приказ провести его в жизнь с величайшей энергией и педантизмом.
Сущность плана заключалась в уничтожении лучших сил противника артиллерийским огнем. Объект всей операции – Казань. Наступление следовало предпринять на обоих берегах Волги одновременно, оттесняя белых к Казани на левом берегу Волги – артиллерийским огнем, на правом – огнем и маневром.
Последний этап этой операции должен был завершиться одновременным штурмом Казани и Верхнего Услона.
В результате операции Казань была занята 10 сентября. Самая трудная задача стояла перед теми полками, которые сражались на правом берегу Волги против белых на Верхнем Услоне. Здесь пришлось проявить огромную выдержку в атаках на Верхний Услон, на котором белые прочно закрепились силами пехоты с легкими и тяжелыми орудиями, и одновременно отбивать атаки десантов против правого крыла и тыла из Ключища, Шеланги и со стороны впадения Камы. Латышские полки вынуждены были здесь сражаться на два фронта. Волга между Казанью и Симбирском была в руках противника; его флотилия курсировала здесь свободно, высаживая десанты в любом месте, где это требовалось. Мы не могли сопротивляться флотилии белых, потому что у нас не было такого количества войск, чтобы занять весь правый берег Волги от Казани до Симбирска.
На левом берегу Волги были сконцентрированы необходимая артиллерия и боеприпасы. Здесь применялась так называемая блокадная тактика: войска приближались к Казани, предварительно обстреливая противника артиллерийским огнем и закрепляясь на отнятой у противника территории в окопах и с помощью проволочных заграждений. Когда противник предпринимал контратаки, ему всякий раз приходилось штурмовать уже укрепленные позиции; для решения этой задачи белые направляли свои лучшие силы – чехословаков и офицерские батальоны, которые поэтому оказывались первыми жертвами нашей артиллерии.
Группа, действовавшая на левом берегу Волги, была усилена подразделениями 2-го латышского стрелкового полка и одним батальоном из 4-го полка.
25 августа вся наша подготовка согласно плану была закончена, и с этого дня началось медленное, методическое и решительное продвижение вперед. Уже в первые дни сентября 1-й и 6-й Тукумский латышские полки штурмом взяли Верхний Услон, установили там свои батареи и начали обстрел тыла белых, в том числе и гавани, откуда была выкурена вражеская флотилия.
На левом берегу Волги полки постепенно продвигались вперед, их вдохновляли успехи на правом берегу. Положение стало здесь для противника серьезным, каждая контратака стоила ему больших жертв, а результатов все не было. Будучи не в состоянии одолеть наши силы, противник стал терять энергию. Позднее мы узнали, что белые понесли такие огромные потери, особенно от нашей артиллерии, что в начале сентября ряды их совсем поредели. Нужны были подкрепления. Белые обратились к казанским рабочим, но те отказались принимать участие в боях. Все же после крупных репрессий рабочим пришлось выполнить требование белых и отправиться в окопы.
Бросив казанских рабочих в траншеях, белые 8 сентября оставили Казань, частью на судах, а частью пешком уйдя по левому берегу Волги в сторону реки Камы, к Лаишеву…
В латышских полках потери были столь значительными, что после занятия Казани им необходимо было дать возможность провести несколько дней в городе, чтобы получить пополнение. Среди павших был командир 3-й латышской бригады Юдин. В память о его подвигах первая станция к западу от Казани была названа его именем – Юдино.
Через несколько дней латышские полки на судах отправились из Казани в сторону Симбирска. У города Спасска они высадились на берег и прямым путем направились на станцию Нурля и к городу Бугульме, ведя наступление с тыла на чехословаков, которые еще держались под Симбирском, разогнали остатки тех полков, которые бежали из Казани в сторону Уфы. В первые дни октября армия Учредительного собрания была ликвидирована; чехословаки ушли в Сибирь, казаки и остатки некоторых других частей перешли на службу к Колчаку.
Рассказ латышского стрелкаЯ.М. Малер,бывш. конный разведчик 4-го латышского стрелкового полка
Когда в 1914 году началась война, я жил в Вецмилгрависе, в поселке Ринужи.
Молодежь призывали в армию. Я тоже хотел любой ценой попасть в армию добровольцем, но это мне не удалось. Вместо армии я попал на пароход «Курск», курсировавший ранее на линии Лиепая – Америка, который ходил уже не в Лиепаю, а в Архангельск. Здесь я работал в камбузе. Наш пароход из Архангельска направился в Глазго, а оттуда в Нью-Йорк, где я сбежал с корабля уже на следующий вечер. Затем начались мои скитания по Бруклину, пока я не получил работу на норвежском корабле «Венатор», который курсировал на линии Куба – Новый Орлеан. Потом работал в Нью-Йорке до тех пор, пока не очутился в 1916 году на норвежском корабле «Урдс» и не уехал в Бордо (Франция).
Во Франции мне приказали покинуть корабль и предложили служить во французской армии, так как в то время Россия находилась в союзе с Францией и мой возраст в России уже призывался. Я не согласился и просил, чтобы меня отправили в Россию. Так мы, 4 латыша и 10 русских, поехали из Бордо в Париж, а дальше – в Лондон, и через Норвегию и Финляндию в Петроград.
Один из русских в Лондоне сбежал – я тоже последовал бы за ним, но прочитал выходившую в Нью-Йорке на латышском языке газету «Страдниекс», которая писала о рождественских боях у Пулеметной горки, и мне захотелось быть вместе с латышскими парнями, вместе с ними бороться против немцев. В Петрограде я был зачислен в 180-й резервный пехотный полк, который стоял на Васильевском острове. Хотя я и просил, чтобы меня, как латыша, послали в латышские батальоны, мое желание не приняли во внимание. Наконец в начале 1917 года мне удалось попасть в Валмиеру, где я был принят в стрелки, зачислен в учебную команду и отправлен в Кокмуйжу.
После обучения меня направили в 4-й Видземский латышский стрелковый полк, где я и прослужил до 1921 года.
Я служил командиром 2-го отделения 4-го взвода 8-й роты 4-го латышского стрелкового полка. Когда немцы захватили Ригу, 4-й полк был послан в имение Юдажи, где мы заняли позиции. Но в связи с тем, что наступление немцев было задержано, 4-й полк направили в Нитауре, где мы начали рыть окопы. Затем наш полк перебросили на станцию Лигатне, где мы заняли позиции и жили в станционных складах.
Из Лигатне наш 2-й батальон перевели в Алуксне. Из Алуксне вскоре мне пришлось ехать в Валмиеру, где надлежало произвести ревизию полковых складов. Когда в феврале 1918 года немцы пошли на Псков, мы, члены ревизионной комиссии, запрягли двух лучших коней, сложили в сани продовольствие и уехали в Алуксне, а потом вместе с полком в Псков. Мы думали вначале, что в Пскове удастся немного отдохнуть, но ничего не получилось, так как близ станции немцы уже стреляли из пулеметов. Мы двинулись дальше через реку Великую на станцию Дно.
На станции Дно наш 4-й полк построился, погрузился в вагоны и направился в Москву. Там полк был назначен в охрану Кремля. В Москве я перешел в пулеметную команду, а позже – в конную разведку. 30 мая 1918 года 4-й полк выехал из Москвы на Самарский фронт, а из Самары – в Сызрань.
Сызрань мы заняли, но на другой день ее вновь пришлось оставить. Это случилось 7 июня. Мы получили приказ снова взять Сызрань, но это было нам не под силу, так как сражавшиеся здесь против нас белочехи имели превосходство в силах. 4-й полк, а также русские кавалеристы, которые сражались вместе с нами, понесли большие потери.
После взятия Сызрани мы, конные разведчики, с наступлением темноты разделились на группы и заняли позицию на левом крыле в каком-то овраге. Мы старались не шуметь, так как противник перед нами еще не был разведан.
Нужно заметить, что в то время не было еще постоянной линии фронта, воевали главным образом вдоль железных дорог и не знали, что происходит рядом в пятикилометровой окрестности. Силы у нас были сравнительно невелики, и мы могли положиться единственно лишь на свой солдатский опыт и мужество.
Когда стало рассветать, мы увидели перед собой пехотные цепи врага. Нас было здесь всего 9 стрелков-конников – остальные находились в другом месте. В Сызрани с самого утра началась сильная перестрелка. Мы, девять всадников, не могли принять участие в бою, так как нужно было охранять доверенное нам крыло.
Я заметил, что по ржаному полю кто-то скачет верхом, и двинулся вперед, чтобы узнать, кто же стоит перед нами. Остальные, готовые к бою, остались на своих местах. Я спросил у незнакомца, из какого он полка, и получил ответ, что он казак 5-го полка. Стало ясно, что Сызрань оставлена. Мы выстрелили в противника, но он бросился в рожь – возможно, был ранен.
Цепь пехоты противника, которая нас ясно видела, начала теперь нас обстреливать. Появились две группы всадников, примерно по 20 человек в каждой, и начали обходить нас с флангов. Мы решили медленно отходить. Вошли в лес и, как будто предчувствуя дурное, сняли с шапок звездочки и все прочие знаки различия, чтобы по одежде невозможно было определить, красные мы или белые.
По двое шагом поехали дальше. Перед нами была какая-то деревня, где мы накануне стояли. Не успели мы еще доехать до нее, как из-под мостика выскочили четверо мужчин с белыми повязками на рукавах и приказали остановиться. В первой паре ехали Гедровиц из Елгавы и Дундур из Лиепаи, я ехал во второй паре. У нас были приторочены к седлам гранаты, а на шее карабины, но прибегать к оружию было уже поздно. Хорошо, что не было никаких признаков того, что мы красноармейцы. Не успел чех крикнуть: «Стой! Слезай!» – как Гедровиц крикнул ему в ответ: «Чего орешь, свои!» Чех, услышав такой смелый ответ, опустил винтовку и как будто смутился. Я понял, что нужно действовать быстро и решительно, и, повернув коня боком, заорал громовым голосом: «Не стреляйте, мы – свои!» – пришпорил коня, пригнулся к его шее, думая, чтобы только в голову не попало. Пока чехи опомнились, мы были уже далеко. Отделались мы счастливо, хотя по нам и открыли огонь и с