тали стрелять почти изо всех домов.
Проехав через деревню, мы продолжали наш путь не по дороге, а лесом в направлении Пензы, где надеялись встретить свой полк. Мы так устали и нас так мучила жажда, что не могли даже говорить. Наткнулись на какую-то деревню. Там девушка доила коров, и мы попросили напиться молока, которое нам охотно предложили. Когда мы выпили молоко, девушка спросила, кто мы такие. Ответили, что казаки. Девушка рассказала, что какие-то 20 верховых казаков недавно уехали из деревни, убив трех венгров, так как те были красные. Нам стало ясно, что враг впереди нас. Чтобы не выдать себя, мы въехали в лес и отправились дальше к Пензе, держась вблизи железной дороги.
Когда мы выбрались к железной дороге, солнце начало уже заходить. Издалека мы заметили, что у станции расположилась какая-то воинская часть. Медленно поехали в сторону станции. Какой-то всадник ехал к нам навстречу, но мы поняли, что ему не ясно, кто мы. Оказалось, что неожиданно мы нашли свой 4-й полк, который отступил из Сызрани и сейчас стоял на станции Рузаевка.
3 августа наш полк из Рузаевки направился в Казань. 6 августа мы уже отбили атаку противника на Свияжский и Романовский мосты на левом берегу Волги. В августе происходили также ожесточенные бои на правом берегу Волги.
24 августа мы направились в резерв в Шихраны.
Бой под Арасланово[30]А.В. Кронькалн, латышский стрелок
6-й Торошинский латышский стрелковый полк, по существу, представляет собой часть 6-го Тукумского латышского стрелкового полка, который сразу же после Октябрьской революции прибыл в Петроград. Когда в конце февраля 1918 года началось германское наступление, часть полка, 210 человек, отправилась против немцев в направлении Пскова. После заключения мира с Германией эта часть латышского полка осталась на месте и расположилась в районе станции Торошино для охраны границы. Отсюда-то и произошло второе наименование полка – Торошинский полк. Следовательно, в 1918 году существовало два 6-х латышских полка. Командовал полком бывший офицер Карл Герцберг. Комиссара в то время не было. Его обязанности исполнял помощник командира полка Янис Лаубе.
Основной состав этого полка образовали стрелки 6-го Тукумского латышского стрелкового полка. Однако в этот основной состав влились стрелки и из других латышских полков, которые по той или иной причине покинули свои прежние полки. Кроме того, в полк были зачислены отдельные красногвардейцы. По социальному положению это были рабочие и батраки.
4 июня 1918 года, в соответствии с телеграммой Народного комиссариата по военным и морским делам, полк со станции Торошино прибыл в Петроград. Отсюда 8 июня Народный комиссариат по военным и морским делам приказал полку отправиться в Омск – в распоряжение Омского военного комиссариата. Мы выехали 9 июня, но по пути полк был задержан в Екатеринбурге.
В полку было 675 человек, 8 пулеметов, несколько траншейных орудий, два 76-миллиметровых орудия, 5 рот, 6 различных боевых команд, оркестр и хозяйственная часть.
До середины июля полк находился в Екатеринбурге в распоряжении командующего Североуральско-Сибирским фронтом Р.И. Берзиня. Здесь наш полк закрепился. Каждый день мы проводили учения, выполняли различные мелкие оперативные задания. Кроме того, часть полка помогала подавлять восстание в районе одного из заводов близ Екатеринбурга.
В городе мы охраняли Военный комиссариат Уральского округа, Государственный банк, типографию, вагоны с патронами, кассу военных учреждений. На этих постах дежурило около 50 человек.
15 июля наш полк получил задание выехать по Бердяушской железной дороге в Нязепетровск, чтобы задержать наступление чехословаков, которые хотели отрезать Екатеринбург.
Положение на Восточном фронте было следующим: восточнее Екатеринбурга линия фронта проходила далеко, близ Тюмени; в то же время южнее Екатеринбурга, в районе Челябинской и Бердяушско-Уфимской дорог чехословаки достигли успеха. Особенно успешно они действовали на Бердяушской дороге. Они разгромили находившуюся здесь боевую группу, оттеснили остатки ее от железнодорожной линии, которая ведет за Екатеринбург в направлении новой Сибирской железной дороги. Таким образом, чехословакам был открыт путь в тыл Екатеринбурга и они могли отрезать город.
Для ликвидации этого прорыва туда послали 6-й Торошинский латышский полк.
По данным Североуральско-Сибирского фронта, на 15 июля в полку насчитывалось 288 штыков, в команде конной разведки было 65 сабель, в саперной команде – 35 штыков, в команде связи – 60 человек. По данным штаба полка, на фронт выехало 426 человек, так как хозяйственная часть осталась в Екатеринбурге.
Задание было сообщено нам утром, и мы немедленно отправились в дорогу. Ехали мы из Екатеринбурга на запад, а затем свернули в сторону, в южном направлении – на Михайловский Завод. Впереди двигался бронепоезд, который фактически представлял собой угольные платформы, блиндированные мешками с песком. На платформах были установлены пулеметы и траншейные орудия. Мы двигались под прикрытием бронепоезда.
У Михайловского Завода наш командир узнал, что впереди никаких частей нет, а железнодорожное полотно разрушено и что вчера на этой линии под откос спущен венгерский эшелон. Венгры были посланы для поддержки нашей боевой группы, которая дралась на железной дороге. Чехословаки спустили эшелон с венграми под откос. По рассказам, здесь происходили ужасные вещи. Местные жители рассказывали, что даже тогда, когда эшелон уже сошел с рельсов, чехословаки все еще продолжали обстреливать его из пулеметов.
Там же мы узнали, что, хотя с нашей стороны железную дорогу и охраняют небольшие русские части, чехословаки пользуются полной свободой передвижения по ней, ограничиваемой единственно тем, что им самим приходится очищать путь от остатков разбитого венгерского эшелона.
Командир нашего полка решил остановиться на следующей за Михайловским Заводам станции – Арасланово. Туда мы попали вечером 15 июля. Кругом был густой уральский лес, а в нем – станционное здание и будка сторожа. Только к югу простирался луг без деревьев, поросший высокой степной травой. Командование считало лес непроходимым.
Командир полка решил использовать луг для обороны и задержать здесь продвижение чехословаков вперед.
Выслали разведчиков, в числе которых был и я. Сначала мы поехали на бронепоезде. Проехав приблизительно 4 км, мы затем около 2 км прошли пешком. Без шума мы продвинулись почти до того места, где был спущен с рельсов венгерский эшелон. В то время, когда наши разведчики приблизились к этому месту, чехословаки расчищали путь для дальнейшего движения. Нас не так уж интересовало, что они делают на полотне, важнее было узнать, какие силы у них здесь сконцентрированы. Поэтому мы не ограничились наблюдением, а бросились в атаку. Выяснилось, что тех, кто расчищал путь, охраняла цепь чехословаков. Когда мы атаковали эту цепь в районе железной дороги, началась перестрелка. Судя по выстрелам, цепь простиралась на 2 км по обе стороны железной дороги. Это свидетельствовало о том, что у чехословаков здесь были большие силы.
Когда мы в следующий раз вышли разведать силы чехословаков, они открыли по нам артиллерийский шрапнельный огонь из бронепоезда. Следовательно, у чехословаков, как и у нас, имелась артиллерия, только у нас отсутствовали заряды (они стреляли из 76-миллиметровых орудий), да у них был не самодельный, а настоящий бронепоезд.
Возвратившись в эшелон, мы узнали предложенный командиром план обороны, по которому полк занял следующую позицию: слева от железной дороги, которая проходила по середине луга, была расположена 1-я рота, на самом железнодорожном полотне – 2-я рота, справа – 4-я и 5-я роты. Самодельный бронепоезд разъезжал по линии. Сам эшелон и штаб полка находились на станции, в 2 км от передовой.
Так мы простояли два дня. На второй день разведчики сообщили, что чехословаки кончили расчищать путь. Из этого командир заключил, что мы должны быть готовы встретить врага. Для того чтобы обезопасить фланги и тыл линии обороны, посылались заставы. Заставы назначались и ночью. В заставу на левом фланге попал также я.
Стоя на посту (а простоять мне пришлось всю ночь, так как командир взвода, активно участвовавший в наших разведывательных операциях, устал и заснул), я услышал в лесу приглушенный шум. Погода была ветреной, лил дождь, поэтому трудно было разобраться в причине шума. Несмотря на эти обстоятельства, шум показался мне подозрительным.
Утром 18 июля, сменившись, я доложил об этом командиру взвода. Тот воспринял мое сообщение как шутку, но когда я, настаивая на своем, высказал подозрение в отношении чехословаков, он ограничился тем, что пообещал доложить о моих подозрениях командиру роты. Следует отметить, что на заре наш караул сменился.
Когда командир взвода доложил о подозрительном шуме ротному, тот развернул карту, внимательно разглядел окрестные участки на ней и повторил прежнее заключение командования о том, что лес справа и слева непроходим и что отсюда какое бы то ни было продвижение противника невозможно, а услышанное мною – посторонний шум.
Мое сообщение дошло, однако, до командира батальона Фридрихсона, но и он был одного мнения с ротным командиром, поэтому не обезопасил себя с флангов и не выслал туда разведчиков.
В ответ на эти действия командира я решил сам отправиться на разведку в ту сторону, откуда услышал шум. Пока я на складе снаряжался ручными гранатами, разведчики с фронта сообщили, что чехословаки начали наступление. Казалось бы, этот факт должен был побудить командира позаботиться об обеспечении флангов, однако он ничего не предпринял.
3-я рота и эшелон находились в резерве. В связи с донесением разведчиков командир решил выслать резервную роту на линию огня. Таким образом, сложилась следующая ситуация: впереди, в 2 км от станции, была выдвинута цепь из четырех рот, примерно в километре от цепи находилась резервная рота, а еще километром дальше находился штаб полка со всеми боеприпасами и пр. Наш эшелон остался под охраной конной разведки.