участке между внутренними флангами 2-го и 3-го полков.
В любой момент можно было ожидать нападения конницы, поэтому приходилось все время быть начеку. Артиллеристы были предупреждены действовать в случае нападения хладнокровно и не поддаваться панике. Бои в Москве и в казачьем кольце в Донской области уже приучили нас к неожиданностям.
В ночь с 18 на 19 марта мы узнали, что пала Елгава. Той же ночью командир 3-го полка К.А. Стуцка сообщил, что оставшиеся на этой стороне полки готовятся атаковать Елгаву и что 2-й полк и батарея должны занять исходное положение в имении Ауце.
19 марта под Добеле два наших орудия едва не попали в руки врага. Насколько я помню, эти пушки должны были прикрывать отход 5-й роты. Я решил, что 5-я рота пройдет мимо нас и мы вместе с ней последуем за главными силами. Рота ушла своим путем, но я, сидя на крыше дома, так увлекся наблюдением, что спохватился только тогда, когда несколько пулеметов стали поливать нас свинцовым дождем. Мы быстро взяли орудия на передки и рысью двинулись на Кримунас – Ауце вслед главным силам.
Я уже считал, что мы в безопасности, как вдруг у телефонной двуколки сломалась оглобля. И в тот же самый момент на телефонистов бросились 40–50 кавалеристов. Оставшиеся у двуколки 4–5 телефонистов схватились было за винтовки, но тут земля вздрогнула от взрыва картечи, и половина кавалеристов и коней противника, подстреленные, уже извивались на земле. Уцелевшие не стали ждать второго выстрела – они исчезли, как сквозь землю провалились. В несколько минут оглобля была связана, и еще минут через 20–25 мы уже догнали полк.
В три часа дня 19 марта командир 2-го полка получил сообщение командира 3-го полка, что его полк занимает Калнамуйжу к юго-востоку от Ауце. В имении Ауце наши разведчики белых не встретили.
Достигнув Ауце, мы, в соответствии с договоренностью, имевшейся с 3-м полком, решили занять здесь позиции, а также отдохнуть и дать отдых лошадям. Оставив один батальон для прикрытия на дороге из Ауце на станцию Кримунас, командир батареи Сакенфельд с батареей и другим батальоном вступил в Ауце. Жители сообщили, что белые здесь не появлялись. Почти каждая хозяйка у дверей своего дома раздавала стрелкам хлеб и молоко, бутерброды. Батарея все время находилась за имением. Командир батареи с разведчиками пересек дамбу и выбрал на опушке леса позицию для орудий. Затем командир приказал колонне ехать через дамбу, чтобы установить орудия на выбранном месте и разместить батарейный резерв. Однако, как только орудия построились в имении в колонну и передний конец ее въехал на дамбу, нас вдруг стали обстреливать из винтовок и нескольких пулеметов. Началось нечто неописуемое: лошади падали, сбруя путалась, ящики со снарядами и орудия валились в канавы. Оказалось, что белые, заранее заняв позиции на обочине дороги, выждали, пока мы выедем на открытое место, и затем открыли огонь.
Как только раздались выстрелы, Сакенфельд скомандовал: «Галопом за мной!» – чтобы проехать хотя бы еще несколько сот метров и укрыться за пригорком. Но мы не успели проехать и 20 метров, как несколько лошадей упало и пришлось дать приказ снимать орудия с передков, хотя мы и находились под перекрестным огнем неприятеля. Мы с Сакенфельдом взяли на себя обязанности наводчиков и немедленно открыли по ближайшим хуторам и садам огонь картечью и гранатами. Завязалась борьба не на жизнь, а на смерть: мы на открытом месте – белые в укрытии, мы в середине – они повсюду кругом нас, мы застигнуты врасплох – они заранее все хорошо подготовили. С ближайшего хутора мы их вскоре прогнали, поэтому уже стало легче, но и теперь мы не могли поднять головы, так как пулеметы по-прежнему осыпали нас градом пуль.
Все же решающий момент белые упустили. Открой они огонь минутой раньше и целься они лучше – все лошади батареи были бы перебиты. У нас паника была кратковременной – уже через минуту у каждой пушки распоряжался командир: у одной Блумберг, у другой – Сакенфельд, у третьей – я. Однако орудийная прислуга была слишком малочисленной, так как многие артиллеристы укрылись от пуль. Мою пушку пришлось обслуживать втроем – с командиром орудия Спринцисом и еще одним стрелком, который подносил гранаты. Белые обстреливали нас пулями, мы их – гранатами, которые мы посылали прямо в окна, чердаки домов, в сараи – во все те места, откуда раздавались выстрелы. В спешке я и не заметил, что под стволом моего орудия устроился пулемет батареи. После первого выстрела из орудия пулеметчики прямо-таки одурели от грохота и шапки их полетели, как будто их ветром унесло.
Схватка была адской. Белые, не обращая внимания на большие потери, держались упорно и о бегстве, казалось, и не помышляли. Тогда я вспомнил, что в одном из ящиков находятся зажигательные снаряды, и немедленно велел принести их. Через десять минут были доставлены четыре таких снаряда. Больше всего нам угрожал сарай, откуда непрерывно сыпали пулями несколько пулеметов и винтовок. Мы навели орудие на этот сарай и открыли огонь. «Теперь-то вам станет жарко, – произнес Спринцис». После двух выстрелов сарай был уже в огне. Белых, выбежавших из него, настигли наши пули, остальные сгорели вместе с пулеметами. И тут раздалось громкое «ура!» Оборачиваюсь и вижу: комиссар 2-го полка Бриедис с сотней стрелков бросились на белых.
Бой длился уже довольно долго. Пули беспрестанно отскакивали от щита нашего орудия. Уничтожив сарай, я начал подбирать новую цель. И тут что-то сильно ударило меня в живот, так, что я упал навзничь. Пуля, рикошетируя, вонзилась тупым концом мне в живот, так что острие ее торчало наружу. Пулю тут же вынули, рану перевязали, и я продолжал командовать и подбадривать ребят. Батарейный кузнец Турк на штыке притащил двух немцев, говоря: «Эти – возмещение за вашу рану».
Между тем противник, несмотря на свои большие потери и безвыходное положение, не сдавался, а начал отстреливаться еще яростнее. Моя рана сильно разболелась, и двое пулеметчиков увели меня с поля боя.
Бой продолжался часа три, до тех пор пока части полка во главе с командиром и комиссаром не охватили противника с флангов. Мощным ударом белые были разбиты, оставшиеся в живых бежали. Наши захватили несколько пулеметов и много другого военного имущества.
Благодаря хладнокровию артиллеристов была спасена не только батарея, но и обоз полка, ехавший позади батареи. На батарее 6 человек были тяжело ранены, 12 лошадей убиты и многие ранены. Несколько лошадей оборвали постромки и разбежались, так что орудия дальше пришлось ташить четырем лошадям, а снарядные ящики – трем.
Двигаться следовало через Калнамуйжу, но разведчики полка донесли, что белые уже опередили нас там. Поэтому, взяв проводников, мы всю ночь брели по лесным дорогам. Под утро мы пересекли железную дорогу Шяуляй – Елгава и выбрались из мешка. У Элеи мы сделали привал, чтобы отдохнуть, на всякий случай выставив на позиции два орудия. Белых долго ждать не пришлось. Нас стал обстреливать их бронепоезд. Непрерывные бои и трудное маневрирование совершенно замучили нас, поэтому особенного сопротивления мы белым не оказали. Задержав на время их продвижение, мы отправились в сторону Бауски. Поскольку я был ранен, пришлось ехать в Ригу лечиться, и поэтому само отступление в Бауску я описать не могу…
В Риге я выздоровел и на батарею выехал в середине мая, незадолго до падения Риги. Батарея вместе с 8-м латышским полком действовала южнее Бауски, в районе Кеменай у реки Мусы.
После падения Риги мы все время отступали на восток. В батарее было несколько случаев дезертирства. Между прочим, исчез батарейный старшина. В связи с отступлением слышны были недовольные пересуды по поводу того, почему мы отступаем, почему нам не шлют подкреплений, так как одни латышские стрелки не могут сдержать несколько немецких дивизий. Я старался разъяснить, что сейчас иного выхода нет, так как все резервы поглощают Восточный и Петроградский фронты, и приходится отступать, чтобы занять лучшие позиции, где можно было бы обороняться.
Поскольку белые гнались за нами не слишком усердно, то отступали мы потихоньку. На некоторое время мы даже утратили связь с пехотой, но это нас не особенно тревожило. Никаких серьезных событий в это время не было.
В начале июня мы остановились и заняли позиции на участке 10-го латышского полка в окрестностях Рудзеты, в 21 км северо-западнее местечка Прейли.
В скоре после нашего отступления в Латгалию, а именно 7 июня около 12 часов, белые со стороны Пелши атаковали Виймани, а со стороны леса – Лоцупы. Поскольку в это время в 10-м полку было всего около 120 штыков, да и те были разбросаны на широком фронте, маленькая группка стрелков, находившаяся в Виймани, уже начала отступать к Рудзеты. Однако огонь батареи вскоре отогнал противника численностью до 80 штыков и 130 кавалеристов, и прежнее положение было восстановлено.
Один взвод батареи был размешен на правом фланге полка, неподалеку от штаба полка, а наблюдательный пункт – на опушке леса на крыше сарая. Вечером 7 июня часов около 8 я пришел в батарейную канцелярию в районе расположения 2-го взвода. Вдруг прибегает запыхавшийся командир взвода Блумберг и докладывает, что в леске восточнее Рудзеты якобы появились белые. Я был очень удивлен этим, так как наблюдатель не заметил ничего, а, во-вторых, перед леском в окопах находились части полка. Пробраться незамеченным в лесок, в тыл наших частей, противник, казалось, никак не мог.
Я велел Блумбергу сейчас же отправиться ко взводу, так как там не было ни одного командира, а сам пошел на наблюдательный пункт.
Смотрю в лесок, но ничего подозрительного не замечаю. Все же инстинкт удержал меня от того, чтобы углубиться в него. Я велел взять пулемет, и мы направились в сторону по дороге, ведущей вдоль опушки леска. Пулемет я установил между опушкой и передовыми позициями так, чтобы всякое движение в сторону леса оказалось в поле наблюдения. Вернувшись на наблюдательный пункт, я, не зная еще, что в лесу действительно спряталось до 100 белых с 5–6 пулеметами, позвонил в штаб и попросил прислать взвод стрелков, чтобы прочесать лесок.