Добрались мы с Калнынем в конце ноября до второго эшелона полка, который разыскали в Ямбурге (ныне город Кингисепп), а сам полк уже вел бои за Нарву. Я имел право на отпуск для поправки, но, боясь отстать от своего полка, не воспользовался им, а поправку проходил в своей солдатской семье. А встретили меня тут не хуже, чем в родной семье. Времена были трудные, но товарищи делились со мной всем, даже последними кусочками сахара, который тогда в нашем красноармейском пайке был немалой драгоценностью. Благодаря помощи товарищей я поправился быстро и вскоре вернулся в строй, в свою 5-ю роту, где был назначен на первую в своей жизни командную должность командира отделения. Даже тогда, в свои 19 лет, я понимал, какое большое мне оказывают доверие, поручая командовать такими замечательными и бывалыми бойцами, какими были латышские стрелки.
Здесь же, в районе Ямбург – Нарва, мне было оказано еще одно великое доверие. Еще раньше я состоял в «сочувствующих» (тогда ведь кандидатов в члены партии не было вовсе, их в какой-то мере заменял институт «сочувствующих»), откуда прямой путь был в партию. 15 января 1920 года в лесу в шалаше на собрании коммунистической ячейки полка я был принят в ряды партии Ленина, партии большевиков. Тут же, на собрании, мне был вручен партийный билет – процедура тогда была простой.
Вскоре подоспел мир с буржуазной Эстонией, и полк вернули в Москву. После тяжелых трехмесячных боев под Петроградом и Нарвой полк нуждался не только в отдыхе, но и в пополнении. На это ушла весна 1920 года, и лишь в начале лета 5-й полк отправили на фронт – на этот раз на юг, против Врангеля. Мы успели туда как раз в ту пору, когда Врангель предпринял отчаянную попытку вырваться из Крыма в степи Северной Таврии. Вначале его наступление имело успех, он дошел до Александровска (нынешнее Запорожье) и угрожал Донбассу. Нашему полку сразу по прибытии на фронт пришлось вступить в тяжелые бои с наступавшим врагом.
В районе Мелитополя нам приходилось вместе с другими героически сражавшимися частями Красной армии отражать непрерывные атаки врангелевцев, нередко переходя в контратаки. Правее, на берегах Днепра, совсем неподалеку стойко дралась с врагом Латышская дивизия, а нашему полку все не удавалось присоединиться к ней. Здесь же, под Мелитополем, в одном из тяжелых боев наш полк попал в окружение, но воевал геройски. В строю оставалось совсем мало бойцов, да и те большей частью были легко ранены. Врангелевцам тогда удалось захватить часть наших товарищей в плен. В числе их оказался и комиссар полка Лундер. Однако спустя несколько часов он бежал, бежал смело, я бы сказал, дерзко. Ночью (захватили его вечером), улучив момент, почти на глазах у растерявшегося конвоя, он кинулся в густые заросли кукурузы. Белые быстро спохватились, открыли огонь, но Лундер под прикрытием темноты скрылся в кукурузных «джунглях» и, уйдя от врага невредимым, вскоре добрался до своих.
В ожесточенных боях под Мелитополем наш 5-й особый полк понес огромные потери. Тогда-то и было решено вернуть его остатки в Латышскую дивизию, которая обороняла вместе с другими соединениями прославленный Каховский плацдарм. Оставшаяся часть наших бойцов и командиров влилась в 5-й полк дивизии, а некоторые были распределены по другим полкам. Я попал в 4-й полк, где занял ту же должность, которую последнее время занимал в своей части, – командира взвода.
В августе врангелевцы предпринимали отчаянные попытки овладеть Каховским плацдармом, опрокинуть наши части в Днепр. Но, несмотря на все усилия, им это не удавалось. Умело и основательно укрепленные позиции (их сооружали по плану и под руководством замечательного военного инженера Карбышева – того самого, который своим геройством и мужеством во время пребывания в немецком плену в годы Великой Отечественной войны снискал себе вечную славу), а также мужество бойцов 15-й, 51-й и Латышской дивизий, стоявших насмерть, помешали «черному барону» осуществить свой замысел – плацдарм оставался нашим.
В этих боях латышские стрелки не раз сталкивались с танками. И хотя их было тут намного больше (иногда в атаку шло сразу более десяти танков), теперь уже никто не терялся при виде их – сказывался накопленный опыт. Помню, когда мы находились в окопах в районе Б. Маячки – Казачьего, – эти пункты занимал противник, – на нас двинулась в атаку большая группа танков. Никто даже с места не тронулся, а когда танки приблизились к окопам вплотную, мы все притаились на дне окопов и спокойно сидели, пока они не прошли над нашими головами, а потом отряхнулись и снова заняли свои места, готовые отразить атаку белой пехоты. С танками же мы предоставили возможность расправиться нашей артиллерии, которая к тому времени неплохо научилась это делать.
Осенью, когда к Красной армии прибыли с Польского фронта солидные подкрепления, включая I конную армию Буденного, она перешла в решающее наступление, вновь загнав Врангеля в Крым, за его считавшиеся неприступными перекопские укрепления. Однако, как известно, перед Красной армией и эти «неприступные» укрепления не устояли. В начале ноября 1920 года начался знаменитый штурм Перекопа, в котором приняла участие и Латышская дивизия. Сперва мы находились во втором эшелоне штурмующих колонн, в резерве, а когда 51-я дивизия, овладев Турецким валом и дойдя до Юшунских позиций, остановилась, пришел и наш черед. Пройдя через боевые порядки 51-й дивизии, через Армянский Базар, стрелки штурмом овладели Юшунскими позициями.
В боях на перешейке латышские стрелки еще раз показали свое замечательное упорство и выдержку. Наступали, разумеется, ночью (днем от наступающих ничего бы не осталось), и в самый разгар атаки вдруг среди нас стали рваться снаряды большого калибра. Голоса орудий не слышно, а снаряды неизвестно откуда летят и рвутся – жутко… Однако стрелки не растерялись, быстро рассредоточились по окопам, воронкам, канавкам – залегли, пережидают. А при первой возможности поднялись и вновь ринулись в атаку. Позднее мы узнали, что то была корабельная артиллерия врангелевских военных судов, которая била издалека.
После успешного штурма Перекопа и Юшуня, выполняя стратегический план командования, полки Латышской дивизии повернули на запад, ведя наступление вместе с другими частями Красной армии в направлении Саки – Евпатория. Тут и произошел трагический эпизод, одной из жертв которого стал храбрый комбриг Лабренцис. Дело в том, что перед штурмом Перекопа к Красной армии присоединились махновцы. По чьей-то недопустимой близорукости им поручили вместе с наступающими частями нашей армии преследовать бежавших в панике врангелевцев. А бандиты стали нападать с тыла, подло, на отдельных наших командиров и бойцов, боровшихся ранее с махновцами. Во время одного из таких гнусных нападений в степи были зарублены комбриг Лабренцис и его ездовой.
Когда с Врангелем было покончено, настала очередь и махновцев. В этих очистительных боях приняли участие и части Латышской дивизии. Беспощадно уничтожая бандитскую нечисть, латышские стрелки рассчитались с ними за погибших. То были последние боевые дела Латышской стрелковой дивизии. Строго соблюдая условия заключенного с буржуазным правительством Латвии мирного договора, наше советское командование расформировало дивизию, и всем желающим была предоставлена возможность вернуться на родину, в Латвию. Однако многие предпочли остаться на своей большой советской Родине.
Еще до расформирования дивизии был объявлен набор лиц среднего командного состава на Высшие стрелковые курсы – «Выстрел», как их сокращенно называли. Набралось нас таких желающих учиться 19 человек, из них 18 латышей и один я – русский. Приехали мы в Москву уже в самом конце года, в последних числах декабря. Зима стояла лютая. Прибыли мы на Курский вокзал, чтобы ехать на станцию Кусково – пригород, где размещался «Выстрел», а поезда ходили плохо, нерегулярно, ждать надо было долго. В здании вокзала было немногим теплее, чем на улице, и, чтобы не замерзнуть, мы решили всей группой двинуть пешком на Кусково – добрый десяток километров. Дошли хорошо, люди мы были молодые, закаленные, а главное – дружной была наша компания. Но на курсах пришлось нам учиться порознь: из латышей сформировали отдельную группу, а меня присоединили к русским. Однако жили мы на одной даче и дружили по-прежнему. Вместе ходили несколько раз на различные московские товарные станции провожать следовавшие на запад, в Латвию, эшелоны с возвращавшимися на родину бывшими латышскими стрелками.
И в дальнейшем всюду, где мне приходилось служить, везде я старался отыскать своих однополчан латышей, с которыми крепко подружился настоящей, солдатской дружбой в лихие годы Гражданской войны. Дружба эта сохранилась и в мирное время, когда в двадцатых годах пришлось мне служить в 25-й Чапаевской дивизии. Тут я встретил Яниса Элсиса, с которым подружился (он в свое время был в дивизии комбригом). В той же Чапаевской дивизии 73-м полком командовал еще один латыш – товарищ Бипус.
Памятная встреча произошла у меня в начале тридцатых годов, когда я уже учился в Академии имени Фрунзе. Одну из кафедр в Академии вел И.И. Вациетис – бывший командир 5-го полка и бывший главком Красной армии. Разумеется, он не мог запомнить «русского пуйку», с которым он приветливо здоровался в Серпухове, но я его помнил хорошо. Между прочим, тогда на занятиях мы узнали от товарища Вациетиса подробности разработки и осуществления известного стратегического плана разгрома Деникина, одним из основных авторов которого был И.И. Вациетис.
В заключение я хочу рассказать еще об одной встрече с латышскими стрелками, относящейся к более позднему периоду. Осенью 1941 года мне в качестве начальника Главного управления кадров Красной армии довелось принимать деятельное участие в формировании Латышской дивизии, подбирать для нее основные командные кадры. А когда дивизия была отправлена на фронт, в район Наро-Фоминска, я поехал туда – очень уж хотелось своими глазами увидеть в деле и бывших своих боевых товарищей (в дивизии были и участники Гражданской войны), и новое поколение латышских стрелков. Три дня я провел в расположении дивизии и убедился, что славные традиции латышских стрелков эпохи Гражданской войны в надежных руках; не разучились драться с врагом мои боевые друзья – латыши.