ыли. Именно это его спасло, так как никто из белогвардейцев не мог вообразить, что среди пленных стрелков находится также командир полка. Некоторые стрелки, которых санитары уже успели раздеть, лежали на раскаленной солнцем земле в одном белье.
В вечерней прохладе стрелки стали понемногу приходить в себя. Некоторым удалось даже получить от санитаров по глотку воды. Проходившие мимо белогвардейские офицеры, останавливаясь около нашей группы, разглядывали нас со злорадством, ругали, издеваясь над нашим видом, угрожая застрелить всех пленных латышских стрелков и венгров. Это не тревожило нас, потому что никто и не надеялся остаться в живых. Успокаивало и вселяло в нас мужество то, что мы были не одни, что наши беды разделяло и командование полка.
Белые снова осмотрели пленных и приказали снять лучшую одежду и обувь, у кого она еще оставалась. Все эти издевательства, унижения и угрозы только разожгли в стрелках новое и еще более сильное чувство ненависти к своим мучителям – белогвардейским офицерам. Мы держались хладнокровно и равнодушно. Нас продолжала мучить невыразимая жажда. Единственным желанием было – напиться воды.
Из ближайшей балки (их было довольно много в районе села Янчекрак и Орехова), откуда еще недавно мы слышали отдельные выстрелы, вышла группа белогвардейцев, большую часть их составляли офицеры с изображением черепа на рукаве. Это были так называемые смертники. Смертники, изрядко пьяные, несли перекинутые через руки красноармейскую одежду и обувь, которую они явно сняли с застреленных ими и павших в бою наших товарищей.
Увидев пленных, смертники с ругательствами набросились на нашу охрану, крича: «Кто их, этих красных собак, раздел?» Эти головорезы имели обыкновение раздевать всех убитых и раненых, а затем продавать захваченные вещи и на вырученные деньги кутить. Тыловые белогвардейцы, бородачи старшего призывного возраста, которые спрятали нашу одежду, стоя навытяжку перед смертниками, повторяли одно и то же: «Не можем знать, ваше благородие». Нам было безразлично, кому попадет награбленное.
Один из вожаков смертников, придя в ярость от того, что добыча ушла, заорал: «Чего там медлить! Немедленно расстрелять эти красные латышские морды и едем дальше – приближается вечер». Кто-то из смертников добавил: «Мало их расстрелять, нужно повесить, чтобы болтались в степи на страх другим!»
Взбесившиеся грабители вовсю ругали тех, кто уже успел раздеть нас и присвоить нашу одежду, обувь и другие вещи, полагавшиеся за расстрел им. Была дана команда построить пленных по трое – одного за другим. Вожак смертников нагло похаживал вокруг нас и выкрикивал: «Эти красные чудовища, из-за которых наша Добровольческая армия понесла страшный урон, не стоят одной пули, надо их ставить так, чтобы одной пулей застрелить трех».
Некоторые из пленных не имели сил подняться и встать в последний раз в строй. Смертники стали их толкать и пустили в ход ружейные приклады. После такой «обработки» пленные были построены. Ждали трагического конца… Наступила мертвая тишина, изредка прерываемая бранью белогвардейцев и клацаньем затворов, заряжались ружья. Белогвардейцы, видимо, желая развлечься и продлить пытку осужденных на смерть, не спешили с расстрелом. Стрелки держались героически, ни один не просил пощады у белогвардейских садистов.
Один из белогвардейских офицеров, подойдя к нашей группе, приказал выдать коммунистов, комиссаров и командиров. Ответа не было – вся группа молчала… Если уж умирать, то умирать всем вместе… Так же поступили венгры. После короткой паузы белогвардейцы повторили приказ: комиссары, коммунисты, командиры – три шага вперед! Никто не шевельнулся. Царила полная тишина. Выдержав изрядную паузу, офицер контрразведки визгливым голосом закричал: «Кто укажет коммунистов, комиссаров, командиров – дарю жизнь!» Такого подлеца среди нас не оказалось – среди стрелков царили единодушие и решимость умирать всем вместе.
За спиной прозвучала команда: «Отставить!» К нашей группе быстро приближался всадник. Это оказался штабной полковник белых со специальным заданием – конвоировать нашу группу в тыл. Эта случайность нас вовсе не обрадовала. У нас было только одно желание: скорее бы кончились наши мучения и нас бы расстреляли. Стрелки стали перешептываться, подбадривая друг друга: будем держаться как мужчины, как полагается революционерам, не склоним головы перед контрреволюцией, какие бы муки нам ни готовили. За полковником следовала группа всадников, которые должны были конвоировать группу пленных стрелков по дороге к штабу белых.
Где-то далеко в степи видны были огромные облака пыли, по которым можно было судить, что большие массы всадников перемещались в направлении тыла белых. Еще на поле боя мы ждали помощи нашей кавалерии, и теперь загорелась искра надежды, что это – наши, которые спасут нас от смерти.
Белые засуетились и начали заметно нервничать – они боялись кавалерии Красной армии. Офицеры несколько раз упоминали имя Буденного. С поспешностью белые погнали нас в тыл. Однако облако пыли исчезло где-то в направлении Орехова, рассеялись и наши надежды на освобождение.
Нас гнали, как скот на убой, но мы были бессильны сопротивляться. Тех, кто, устав, не мог быстро идти, белые избивали нагайками. Это вызвало среди стрелков возмущение и протест. Белые угрожали застрелить каждого, кто отстанет. На эти угрозы мы отвечали смело и с презрением: «Вы могли сделать это уже давно, взяв нас в плен, но мучить себя мы не позволим». Более здоровые пошли медленнее, помогая самым слабым. Так мы все медленно плелись вперед. Нас страшно мучила жажда. Мы шли через бахчу, где валялись раздавленные конскими копытами арбузы. Как только кто-нибудь из нас хотел поднять кусок арбуза, чтобы утолить жажду, белые на лошадях врезались в колонну пленных и начинали избивать нагайками.
Добравшись до ближайшего хутора, мы сговорились дальше не идти и требовать, чтобы нам дали напиться и позволили отдохнуть. Чтобы организацию этого «бунта» не приписали одному лицу, мы все одновременно начали скандировать: «Воды! Воды! Отдыха! Отдыха!» Белогвардейский конвой, пораженный этой дерзостью, начал скверно ругаться и пригрозил нас пристрелить. Услышав наши крики, собрались крестьяне из окрестных домов. Возмущенные таким зверским обращением с пленными, они стыдили белогвардейцев: «Вы что, некрещеные, креста на вас нет?! Побойтесь бога! Вам даже воды жаль. Поглядите на этих замученных людей!»
Наш вид был действительно ужасен – полуголые, запыленные грязные фигуры, у многих перевязаны головы и руки. Ободренные сочувствием крестьян, мы начали протестовать еще громче, требуя воды и отдыха. Белые солдаты, слушая, как их стыдили крестьяне, стояли, опустив глаза. Офицеры, наконец, были вынуждены приказать напоить пленных. Пить! – Какое это было невыразимое наслаждение. Понять это может только тот, кто сам когда-нибудь перенес страшную жажду. Сбежались хозяйки с ведрами, до краев наполнили водой корыта для скота рядом с колодцем, и нас стали небольшими группами подводить к корытам. Мы погружали все лицо в воду и пили, пили. Казалось, нет ничего на свете вкуснее этой прозрачной освежающей воды.
Был уже вечер. Стемнело. Наступила темная украинская ночь, и в темноте конвой боялся вести нас дальше. Мы остались ночевать тут же, неподалеку от колодца, у большого стога соломы. Вокруг нашей группы были выставлены часовые. Охраняли нас очень бдительно, так что всем или большой группе бежать было невозможно.
Нужно было прежде всего спасать комиссара полка Лундера и командира Павара. Стрелков беспокоило то, что на рассвете могут привести пленных из наших соседних частей и кто-нибудь из них узнает наших командиров и сообщит об этом белым. Так как накануне последнего боя части нашего полка размещались на отдых в этих домах, кто-нибудь из крестьян-кулаков также мог узнать наших командиров.
Нужно было организовать их побег. Командир полка Павар отказался оставить стрелков и выразил желание остаться, а если будет возможность, организовать общий побег из плена. Комиссар Лундер с помощью стрелков ночью исчез. Его изчезновения не заметили, так как список пленных еще не был составлен и белые даже не знали точное их число. По дороге, пока мы шли сюда, к нам присоединили еще несколько пленных. Под вечер, до наступления темноты, командир и группа коммунистов обсудили два варианта побега: пока нас будут поить, используя сумерки, забраться под большое корыто у колодца и после ухода группы бежать, либо ночью зарыться поглубже в солому, а утром после ухода группы пленных бежать и перебраться через фронт к своим. Один из этих вариантов комиссар полка использовал и счастливо перебрался через фронт.
Утром следующего дня мы еще раз как следует напились и в сопровождении конвоя отправились дальше в тыл белых. Теперь идти было легче – мы хорошо отдохнули в ночной прохладе и жажда нас больше не мучила. Несмотря на то что мы уже второй день ничего не ели, самочувствие было неплохим, есть не хотелось. Некоторые из конвоиров рассказывали, что нам, действительно, улыбнулось счастье – ведь есть же приказ генерала Врангеля: красных латышских стрелков в плен вообще не брать. Нас ведут в штаб белой армии, так как белогвардейцам известно, что 5-й особый латышский полк недавно прибыл из Москвы, где он охранял главного вождя большевиков – Ленина, главнокомандующего Красной армии Вациетиса и других. Этот факт якобы свидетельствовал о том, что большевики были вынуждены бросить в бой последние резервы, а это, в свою очередь, означало, что скоро им придет конец.
Такого рода вести распространились по всему белогвардейскому тылу. Этот случай белые раздули как большую победу своей армии и предсказывали скорую гибель советской власти. Чтобы произвести своей победой на фронте большее впечатление на местное население в тылу, белые гнали нашу группу в штаб в качестве «вещественного доказательства», выдавая нас то за телохранителей Ленина, то за охрану штаба Верховного главнокомандования Красной армии и т. п.