У Конни не было ни сил, ни желания спорить с графом.
– Я уезжаю, Эдуард. Спасибо вам за то, что помогли мне, когда я оказалась во Франции, – с трудом она выдавила из себя несколько благодарственных слов и повернулась, чтобы уйти.
– Констанция.
Конни остановилась и снова развернулась к графу лицом.
– Слушаю вас.
– Жак рассказал мне, как вы спасли жизнь Софии, когда сюда явился Фальк фон Вендорф в поисках своего брата. Я вам очень благодарен.
– Я сделала то, что было нужно сделать, Эдуард, – ответила она резко.
– А ваша мужественная подруга Венеция, в свою очередь, спасла уже мою жизнь. Увы, ценой своей собственной, – проронил Эдуард печальным голосом. – Мне сказали, что, пока я обитал в Лондоне, ее тут схватили гестаповцы и расстреляли.
– Венеция погибла? О боже, только не это. – Слезы брызнули из глаз Конни. Война закончилась, подумала она, но счет утратам не уменьшается. Когда же наконец прекратится эта боль?
– Она была замечательной женщиной. – Голос Эдуарда стал неожиданно мягким. – Я ее никогда не забуду. Знаете, мне тут иногда приходит в голову мысль, что для меня было бы гораздо лучше, если бы я тоже умер вместе с теми, кого любил. Любил и потерял…
– Значит, вам было не суждено погибнуть, Эдуард. Как и мне, – отчеканила Конни твердым голосом. – Нам, всем, кто выжил, остается лишь помнить о тех, кого больше нет с нами, когда мы станем выстраивать заново собственное будущее.
– Согласен. Но есть вещи… – Граф покачал головой. – Есть вещи, которые я никогда не смогу простить или забыть. Простите меня, Констанция. За все…
Она помолчала, пытаясь найти нужные слова, чтобы ответить ему. И не нашла. Молча отворила дверь, вышла в коридор и плотно прикрыла дверь за собой. Пусть Эдуард де ла Мартиньер продолжает упиваться собственным горем и оглядываться в прошлое. А ей пора начинать делать первые шаги уже в будущую жизнь.
Спустя три дня состав поезда, забитый до отказа уставшими солдатами, возвращающимися с фронта, прибыл на вокзал города Йорк. Конни послала телеграмму в Блэкмор-Холл, в которой сообщала о своем скором возвращении в Англию. Но еще большой вопрос, дошла ли эта телеграмма. Да и дома ли сам Лоренс? Сойдя с поезда, Конни с наслаждением втянула в себя полной грудью влажный английский воздух. На дворе осень, сыро и прохладно. Конни зябко поежилась от холода, но все равно, какое же это счастье – снова очутиться дома. Она медленно побрела вдоль платформы, внимательно вглядываясь в лица встречающих.
Неужели ее никто не встречает?
Люди стояли сплошной стеной, замерев в ожидании долгожданной встречи с близкими. Она остановилась, разыскивая глазами в этой толпе любимые черты лица мужа. Никого похожего. Конни уже приготовилась покинуть вокзал и устремиться на автобусную остановку, чтобы занять очередь на автобус, который отвезет ее поближе к дому. И только тут заметила одинокую фигуру, стоящую в самом дальнем конце уже опустевшего перрона. Седые волосы, палка в правой руке.
– Лоренс! – крикнула она во весь голос.
Он повернулся на звук знакомого голоса и посмотрел на нее с изумлением. Постепенно стало приходить узнавание. Конни подбежала к мужу и упала ему на грудь. Его такой родной запах. Значит, все самое страшное осталось позади, все хорошо, все просто замечательно. От переизбытка чувств слезы навернулись у нее на глаза.
– Мне так стыдно, что я не узнал тебя сразу. Но твои волосы… – Лоренс продолжал с некоторым удивлением разглядывать цвет ее волос.
– Ах, это, – поняла наконец Конни причину растерянности мужа. Как же они оба изменились за четыре года разлуки, подумала она. – А я уже давно превратилась в блондинку. Успела даже привыкнуть.
– Если честно, – сказал Лоренс с широкой улыбкой, продолжая разглядывать жену, – тебе очень идет. Прямо настоящая кинозвезда.
– Едва ли потяну на кинозвезду, – вздохнула Конни, оглядев свою измятую одежду, в которой она добиралась домой с самого юга Франции.
– Ну как ты? – спросили они друг друга одновременно и невольно рассмеялись. Надо же! Такая синхронность.
– Устала безмерно, – призналась Конни. – Но и счастлива безмерно снова оказаться дома. Мне так о многом надо будет рассказать тебе. Даже не знаю, с чего начать.
– Готов слушать хоть сейчас, – ответил Лоренс. – Можешь приступать, как только усядемся в машину. Я истратил все наши талоны на бензин, чтобы доставить тебя домой на автомобиле.
– Домой, – прошептала Конни, наслаждаясь звуками самого этого слова. Как же она мечтала все последние восемнадцать месяцев, чтобы поскорее оказаться дома.
Лоренс крепко обнял жену, прочитав на ее лице всю гамму охвативших ее чувств. Затем он подхватил ее дорожную сумку, взял под руку, и они зашагали к выходу.
– Да, моя дорогая. – Он снова нежно обнял ее за плечи. – Сейчас я отвезу тебя домой.
Спустя три месяца после возвращения домой Конни получила письмо из разведывательного управления, предписывающее ей незамедлительно прибыть в Лондон для встречи с Морисом Бакмастером.
Не успела она переступить порог его кабинета на Бейкер-стрит, как тот радостно подхватился ей навстречу и энергично пожал руку.
– Констанция Шапель! Наш агент, который так и не стала агентом. Присаживайтесь, моя дорогая. Прошу вас, присаживайтесь.
Конни села, а Бакмастер, по своему обыкновению, пристроился на краешке стола.
– Итак, Констанция, рады, что снова вернулись на наши острова?
– Да, сэр. Очень рада. Вернуться домой – это так замечательно! – воскликнула она с чувством.
– Что ж, раз вы здесь, то сообщаю вам уже официально о вашей демобилизации.
– Да, сэр.
– Приношу вам свои глубочайшие извинения. Можно сказать, мы бросили вас в самое пекло, едва вы ступили на землю Франции. К сожалению, так уж вышло… Но вы постучали в дверь одного из самых влиятельных членов Сопротивления. Ключевая фигура в Комитете де Голля по освобождению Франции. Мы получили приказ с самого верха оставить все как есть. Они не могли рисковать легендой прикрытия для своего Героя, к большому сожалению уже для вас. В сложившихся обстоятельствах мы оказались бессильны сделать что-либо. В любом случае я очень рад, что вы вернулись домой живой и невредимой.
– Спасибо, сэр.
– Из сорока девушек, которых мы забросили на территорию Франции, четырнадцать не вернулись. В том числе и ваша подруга Венеция, – тяжело вздохнул Бакмастер.
– Я знаю, – печально проронила в ответ Конни.
– Между прочим, такой высокий процент разведчиц, вернувшихся домой живыми, косвенно свидетельствует о вашей хорошей подготовке. Что делает вам честь. Лично я рассчитывал на более скромный результат. Особенно мне стыдно за то, как все мы тут недооценивали Венецию, – неожиданно добавил Бакмастер. – Ведь когда мы забрасывали ее во Францию, то очень были озабочены ее легкомысленным, можно сказать, наплевательским отношением к будущей работе. А на практике она оказалась одним из наших лучших и самых смелых агентов. Сейчас рассматриваются бумаги о ее посмертном награждении за храбрость.
– Очень рада слышать это, сэр. Она, как никто, заслуживает такой награды.
– А у нас хорошие новости. Франция освобождена уже полностью. В этой победе большая заслуга и британских разведчиков. Жаль, что вам, Конни, так и не удалось поучаствовать в операциях. Но под зонтиком семейства де ла Мартиньеров вы наверняка питались лучше, чем я здесь. – Бакмастер улыбнулся. – Слышал, в последние месяцы вы обитали в их роскошном замке на юге Франции?
– Да, сэр, но… – начала Конни и тут же замолчала. По дороге в Лондон она много размышляла над тем, стоит ли рассказывать Бакмастеру всю правду о своей жизни во Франции. О тех жертвах, которые ей пришлось принести. Но Венеция погибла. Софии тоже нет. Да и сколько еще людей погибло… А она жива и продолжает жить, несмотря на все те шрамы, которые оставила на ней война.
– Да, Констанция. Что вы хотели сказать мне?
– Так, ничего особенного, сэр.
– Тогда мне остается лишь еще раз поздравить вас с благополучным возвращением домой. А также выразить благодарность от имени британского правительства за вашу готовность пожертвовать своей жизнью во имя Родины. – Бакмастер соскочил со стола и еще раз прочувствованно пожал ей руку. – Вам очень повезло, дорогая. У вас была тихая и спокойная война.
– Да, сэр, – согласилась с ним Конни, поднимаясь со стула. – У меня была тихая война.
30
Жан поднялся со своего месте и пошел на кухню, чтобы взять там бутылку арманьяка и три бокала. Жак высморкался и вытер слезы с глаз. Он, как успела заметить Эмили, плакал и во время своего рассказа. Она попыталась собраться с мыслями… Столько вопросов. Но лишь один из всего этого множества требовал незамедлительного ответа.
– Вы в порядке, Эмили? – поинтересовался у нее Жан, протягивая ей бокал с арманьяком. Потом осторожно положил руку на ее плечо.
– Да, все в порядке, – ответила она.
– Папа, тебе налить немного арманьяка? – Жан повернулся к отцу.
Тот кивком головы подтвердил, что, да, он не против.
Эмили сделала большой глоток, надеясь, что спиртное придаст ей храбрости и она решится задать вопрос, который уже вертелся у нее на кончике языка.
– И что же стало потом с ребенком Софии и Фридриха, Жак? – выпалила она.
Жак ничего не ответил, молча глядя куда-то вдаль поверх головы Эмили.
– Вы же понимаете, Жак, что если мне удастся разыскать ее, то я уже больше не буду единственной представительницей семейства де ла Мартиньер, – продолжила она не очень уверенным тоном.
И снова Жак промолчал. Но тут вмешался Жан:
– Эмили, практически невозможно проследить, кто и когда усыновил ребенка. Особенно если вспомнить, что это было сразу же после войны. Столько детей осталось тогда без родителей. Кругом царила полнейшая неразбериха. К тому же, как я понимаю, Викторию приняли в приют без каких-либо документов, подтверждающих ее личность. Я прав, папа?