С конца октября между ним и Линнет пока по-настоящему ничего не происходило. Тогда она чуть не умерла от тифа, часто бредила, и он обнаружил в ее прежней жизни то, о чем предпочел бы никогда не знать. А она совершенно ничего не помнила о своей болезни, за исключением первого дня, и абсолютно не представляла, как многое теперь изменилось. Джослин старался вести себя как обычно, чтобы не бросалась в глаза перемена в их отношениях. Но это давалось ему с большим трудом: демоны, поселившиеся в его душе, подталкивали на откровенный разрыв, и он тратил много сил, чтобы не пойти у них на поводу. Линнет с тревогой следила за ним, понимая, что он чего-то недоговаривает, и он интуитивно осознавал, что ему не удается скрыть от нее эту внутреннюю борьбу с самим собой.
— Ну, перестань, Джос! Не будь… не выгляди таким несчастным! — Слова Конана путались под действием валлийского медового напитка, присланного Брайеном Фитцренаром в качестве рождественского подарка в знак благодарности Джослину за оказанную ранее помощь. — Давай… давай мы сыграем с тобой в жмурки! — Он с трудом поднялся на ноги, вышел из-за стола и попытался стоять не шатаясь. — Если хочешь, мне первому завяжут глаза. Генри, дай мне на время свой колпак!
Джослин открыл было рот, собираясь сказать, что не желает забавляться, но дядя уже засучил рукава, а раздававшийся со всех сторон веселый хохот и выражение крайнего ожидания на лице Роберта заставили его поддаться веселой затее Конана.
Посреди гостиной освободили побольше пространства. Конана, нацепившего на голову синий капюшон Генри, поставили в центр круга, несколько раз покрутили, чтобы окончательно сбить с толку, а затем с силой толкнули вперед. По условиям игры, ему требовалось поймать кого-нибудь из толпы, чтобы тот занял его место, а остальные могли толкать, тыкать и дразнить водившего, стараясь не попасться ему в руки.
Конан сделал несколько диких выпадов, словно медведь, но смог ухватить лишь воздух. Ревел он тоже по-медвежьи. Заливаясь смехом, Роберт проскользнул под руками старого наемника и ударил его по ноге. Конан попытался поймать мальчика, но тот увернулся и, визжа от радости, побежал в надежные руки Джослина.
— Папа, ты видел?
Конан ринулся на звук громкого, возбужденного голоса ребенка. Джослин оттолкнул Роберта прочь с его пути. Пальцы Конана коснулись рукава рубашки Джослина. Однако тот уклонился в сторону, схватил хохочущего Майлса и толкнул прямо в объятия Конана. Руки наемника вцепились в жертву. Теперь ему оставалось лишь отгадать, кого он поймал.
— Не девушка, — пробормотал он, проведя ладонью по бородатому лицу. — Если, конечно, она не стоит на голове.
— Вы удивитесь, если узнаете, что может делать здесь девушка в канун Крещения, сэр Конан! — сказал Майлс, нарочно тоненьким голоском, чтобы еще больше развеселить публику.
— Не знаю. Может, переспать с тобой ночку-другую! — ответил Конан, опуская руку и ощупывая плечи и грудь, пока его пальцы не наткнулись на посеребренный крест, который Майлс носил на шнурке на шее. — Это я хорошо помню. Он у тебя больше, чем у самого отца Грегори! — радостно прокричал Конан. — Это должен быть ты, Майлс де Селсей! — Он стянул с себя капюшон и издал крик ликования.
С каждой новой минутой игра становилась все более грубой и шумной. Народ менялся одеждой, чтобы ввести водившего в заблуждение, хотя, когда Генри схватил Роберта и мальчику предстояло надеть на себя капюшон, все смягчили свои выходки, и Джослин даже позволил Роберту поймать себя, хотя и не слишком скоро, чтобы не уязвить гордость ребенка.
Когда Джослину на голову напялили капюшон, он вдруг обнаружил, что ему даже нравится эта забава. Игра чем-то напоминала рыцарский турнир, когда все мысли сводились к контролю над своим телом, чтобы выжить, и в голове совсем не оставалось места для прочих раздумий.
— Итак, — он потер руки, привнося в игру новый дух, — сейчас поймаю себе кролика!
Он почувствовал, как кто-то задел его ногу, и услышал визг Роберта. Внутри капюшона пахло шерстью и овечьим жиром. Он совсем не пропускал свет от канделябров со свечами. Джослин старался не обращать внимания на крики и передразнивания измененных голосов и по возможности не замечать пинков и ударов, решив дать полную волю своей интуиции. Головная боль, докучавшая ему, являлась досадной помехой, но у нее был побочный положительный эффект — она усиливала его реакцию, обостряя работу всех органов чувств, включая и интуицию. Поворачиваясь в сторону толчков, он ощущал их еще до того, как они наносились. Он уже стал узнавать голоса по первому слову.
Дважды в его сети чуть не угодил Майлс, затем Генри. Он нарочно упускал Роберта, который ускользал из его рук, весело крича. Конан уже почти попался в его лапы, но вырвался благодаря своей грубой силе. Джослин, теряя равновесие, зашатался. В другом конце гостиной музыканты начали наигрывать мелодию песни влюбленных.
Молодой человек с горячим сердцем
Прибыл в северную страну,
И там он встретил девушку,
Свежую и прекрасную, как утро.
Герой подошел к ней
И, нежно поцеловав,
Заглянул ей в глаза
И сказал: «Я люблю тебя».
От этой нежной, чарующей мелодии все замерли, наступила тишина. Его шерстяной капюшон заполнил легкий запах летних трав и лепестков розы. Резко повернувшись, он вцепился обеими руками в чье-то стройное тело, запах жаркого солнечного лета усилился. Но прежде чем он смог предположить, кто это, его жертва сама сорвала с него капюшон и, встав на мыски, поцеловала в губы.
Раздались громкие возгласы приветствий и оглушительный свист. Роберт скорчил обиженную гримасу.
Линнет и Джослин еще раз заглянули друг другу в глаза и, улыбнувшись, поцеловались на радость улюлюкающей толпе.
Он говорил: «Дорогая, не бойся,
А просто доверься мне.
Сила любви, посланная сверху,
Меня не вдохновляет.
Нельзя получить облегчение без страданий,
Как подсказывает мне любовь.
Нам следует слушать свой внутренний голос,
Ощутив тепло наших тел».
Покраснев, смеясь и чувствуя легкое головокружение от выпитого меда, Линнет повисла на муже, осыпая его поцелуями. Она повалилась на постель, и он заметил, что ее глаза загорелись страстью и надеждой на то, что сегодняшняя ночь разрушит преграду, разделившую их за два последних месяца.
С тех пор как она едва не умерла от тифа, Джослин очень сильно изменился, но не по отношению к Роберту — он по-прежнему обожал мальчика. В целом связь между ним и ребенком стала даже еще прочнее. Перемена, происшедшая в нем, касалась только их обоих. Он обходился с ней как-то слишком осторожно, совсем как тогда, в Лондоне, когда он являлся простым наемником, несшим свою невеселую службу, а она считалась особой высокого происхождения, недоступной для него. Время от времени Линнет замечала пристальный изучающий взгляд мужа. Выражение его лица в эти мгновения казалось ей каким-то озадаченным и хмурым, но, когда она спрашивала, что случилось, он лишь качал головой и улыбался, притворяясь, что ни о чем не думает. И она предпочитала не настаивать.
Но сегодня Джослин словно сломал свою скорлупу, вырвался из своего уединения, его глаза сверкали от смеха и желания. Что бы его ни беспокоило, теперь наконец все исчезло, и как бы ей хотелось, чтобы навсегда. Линнет сбросила платок. Встряхнув косами, наклонилась, позволяя мужу вдохнуть их цветочный аромат, и осторожно, мимолетно коснулась его губ своими. Джослин погрузил руки в тяжелые пряди ее волос, а затем медленно провел ими вдоль всего тела.
Внизу, в гостиной, где все еще продолжался праздник, слуги отплясывали под языческую музыку, в которой не было ничего общего с христианством.
Обнаженная, Линнет стыдливо прижалась к телу Джослина, предлагая ему свою грудь, ивовую стройность своих бедер, мягкий холмик ниже ее живота. Он склонился над ней, и она прогнулась, готовая принять его, закрыв глаза и сгорая от желания. Но пауза затянулась, и ожидание становилось невыносимым. Внезапно Линнет почувствовала, что ей стало холодно. Джослин тихо пробормотал какое-то ругательство, повернулся и лег на спину.
Линнет испуганно открыла глаза и посмотрела на него.
— Что случилось? — Она пыталась заглянуть в глаза мужа. Только минуту назад он горел от нетерпения, а теперь выглядел таким вялым и холодным.
— Ничего, — хрипло проговорил он. — Я устал и выпил слишком много меда.
Линнет не сомневалась, что он лишь уходит от ответа, чего-то боясь. Она не верила, что муж вот так бы оставил ее, да еще в самый решительный момент. Она опять попыталась заглянуть ему в глаза, но Джослин упорно избегал ее взгляда и молча смотрел на голубой потолок с нанесенными на нем серебристыми звездами.
Ее сердце сжалось от боли. Чувствуя, что слезы вот-вот хлынут из глаз, Линнет встала с кровати и пошла за гребнем, чтобы расчесать волосы и заплести косы на ночь. Тем самым гребнем из полированного бука, который Джослин привез ей из Ноттингема. Перламутровая инкрустация засверкала, словно радуга, когда она подняла его и провела по волосам. Джослину когда-то нравилось самому расчесывать ее, но сейчас она просто боялась попросить его об этом.
Быстро подвязав косы лентой из мягкой кожи, Линнет вернулась к постели. Муж по-прежнему лежал на спине с закрытыми глазами.
— Я что-то не то сделала? — спросила она сдавленным голосом. — Ради бога, скажи. Лучше бы ты избил меня, чем это молчание!
Казалось, прошла целая вечность, и Линнет подумала, что он уже совсем не собирается отвечать. Видимо, то, что его беспокоило, настолько глубоко засело в его сердце, что он боялся открыть ей это, но, наконец повернувшись к Линнет, Джослин открыл глаза.
— Раймонд де Монсоррель, — устало произнес он. — В этой самой комнате, на этой кровати.
Линнет почувствовала, что ей не хватает воздуха, словно он действительно ударил ее чем-то тяжелым по голове, и на мгновение все в комнате закружилось. Ей почудилось, что она вот-вот упадет в обморок. Она закрыла лицо руками. В груди защемило.