Харрис улыбается, и отнюдь не по-доброму. Что ж, выходит, он зря решил, что инцидент между ними исчерпан. А может, Харрис просто мстит ему за то, что он счел его заточение в этой бюрократической камере заслуженным.
– Я знаю, о чем вы думаете, поскольку слышал от вас об этом раньше. О том, как вы с братом в детстве играли в салочки и вы, убегая от него, захлопнули дверь в спальню и случайно отрубили ему кончик мизинца. Как из баловства украли в магазине часы и как отец пустил в ход свои связи, чтобы замять дело…
– Да, чистая биография, никаких правонарушений. Но отец все помнил. И не давал мне забыть об этом.
– И еще была девушка в студенческом клубе. – Харрис берет папку. – Тут, кажется, где-то ее имя. Я стараюсь по мере сил и возможностей обновлять данные в папках, но, может, вы сами подскажете.
– Эннмари Уинклер. – Билл чувствует, как лицо начинает пылать. – Это не было изнасилованием, так что не надо. Когда я навалился на нее, она обвила меня ногами, и если это не говорит о согласии, то я не знаю, что говорит.
– А она обхватывала ногами еще двух парней, которые были на очереди?
Билла так и подмывает сказать: Нет, но мы хотя бы не сожгли ее заживо.
И все же.
Он мог играть в гольф, копаться в мастерской или обсуждать с дочерью (теперь уже студенткой колледжа) ее дипломную работу – и вдруг подумать об Эннмари. Где она теперь? Чем занимается? И что помнит о том вечере?
Улыбка Харриса превращается в довольную ухмылку. Возможно, работа у него действительно дерьмовая, но кое-что в ней явно доставляет ему удовольствие.
– Вижу, что на этот вопрос вы предпочитаете не отвечать, так давайте двигаться дальше. Вы думаете о том, что измените на новом круге космической карусели. На этот раз вы не прихлопнете дверью мизинец младшего брата, не станете красть часы в магазине в торговом комплексе «Парамус»…
– Это было в торговом комплексе «Нью-Джерси». Уверен, у вас в папке записано.
Харрис пренебрежительно захлопывает папку и продолжает:
– В следующий раз вы не позволите приятелям трахнуть свою подружку, когда она будет лежать на диване в подвале в полубессознательном состоянии. И – главное! – вы действительно отправитесь на прием к врачу, чтобы сделать колоноскопию, а не станете ее откладывать, поскольку теперь понимаете – поправьте меня, если я ошибаюсь, – что смерть от рака куда хуже зонда с камерой в заднице.
Билл говорит:
– Несколько раз я почти решался рассказать Линн о той вечеринке в клубе. Но в последний момент трусил.
– Но будь у вас шанс, вы бы все исправили.
– А будь у вас шанс, разве вы не открыли бы двери фабрики?
– Конечно, открыл бы, только второго шанса не бывает. Жаль вас разочаровывать. – Хотя по виду ему вовсе не жаль. Харрис выглядит усталым. Харрис выглядит скучающим. Харрис выглядит злорадным. Он показывает на дверь слева. – Пройдите в эту дверь – как делали столько раз раньше – и проделайте весь путь заново, начиная с семифунтового младенца, который покидает чрево матери и оказывается в руках доктора. Вас завернут в пеленку и отвезут домой на ферму в центральной части Небраски. Когда ваш отец продаст ферму в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, вы переедете в Нью-Джерси. Там, играя в догонялки, отрубите кончик мизинца своему брату. Вы будете учиться в той же средней школе, изучать те же предметы, получать точно такие же оценки. Вы поступите в Бостонский колледж и фактически станете участником изнасилования в том же подвале студенческого клуба. Вы будете наблюдать, как те же два парня – ваши друзья – будут заниматься сексом с Эннмари Уинклер, и хотя подумаете, что это надо прекратить, у вас не хватит духа. Через три года вы познакомитесь с Линн Десальво, а еще через два – женитесь на ней. Ваша трудовая деятельность будет точно такой же, ваши друзья будут теми же, и кое-какие действия вашей фирмы будут вызывать у вас беспокойство… но вы опять промолчите. Когда вам стукнет пятьдесят, тот же доктор будет уговаривать вас сделать колоноскопию, вы, как всегда, пообещаете решить этот маленький вопрос. Но не решите – и в результате умрете от того же рака. – Широко ухмыляясь, Харрис бросает папку на заваленный бумагами стол. – А потом появитесь здесь в очередной раз, и у нас снова состоится точно такая же беседа. Я бы посоветовал вам выбрать другую дверь и покончить со всем этим, но решение, конечно, за вами.
Билл выслушивает эту краткую проповедь с нарастающим чувством тревоги.
– Я ничего не буду помнить? Совсем ничего?
– Не совсем, – отвечает Харрис. – Вы, наверное, обратили внимание на некоторые фотографии в прихожей.
– Корпоративный праздник.
– Каждый мой посетитель видит снимки, сделанные в год его или ее рождения и узнает кое-какие лица среди множества незнакомых. Когда вы начнете проживать свою жизнь еще раз, мистер Эндерс – если, конечно, вы сделаете именно такой выбор, – при первой встрече с этими людьми у вас будет чувство дежавю, будто вы уже через все это проходили. Что, конечно, соответствует действительности. Вы испытаете мимолетное чувство, почти уверенность, что за вашей жизнью и существованием вообще скрывается нечто большее, чем вам представлялось. Скажем… некая глубина. Но потом это пройдет.
– Но если все остается по-старому и нет никакой возможности изменить что-то к лучшему, зачем мы здесь?
Харрис стучит по висящей над корзиной трубе пневмопочты, и та начинает качаться.
– КЛИЕНТ ХОЧЕТ ЗНАТЬ, ЗАЧЕМ МЫ ЗДЕСЬ! ХОЧЕТ ЗНАТЬ, В ЧЕМ СМЫСЛ!
Он ждет. Ничего не происходит. Он складывает руки на столе.
– Мистер Эндерс, когда Иов хотел знать, Бог спросил, где был Иов, когда он – Бог – создавал Вселенную. Думаю, что вы не заслуживаете даже такого ответа. Так что будем считать вопрос закрытым. Итак, что вы решили? Выбирайте дверь.
Билл думает о раке. О боли, которую перенес. Опять испытывать те же страдания… правда, он не будет помнить, что уже проходил через все это. Если, конечно, Айзек Харрис говорит правду.
– Вообще никаких воспоминаний? Никаких изменений? Вы уверены? Откуда вы можете знать?
– Потому что разговор всегда один и тот же, мистер Андерсон. Всегда и со всеми клиентами.
– Меня зовут Эндрюс! – внезапно срывается на крик Билл. Потом продолжает, уже тише: – Если я постараюсь, постараюсь по-настоящему, уверен, что мне удастся за что-то зацепиться. Пусть даже это будет случай с мизинцем Майка. А одного изменения может оказаться достаточно, чтобы… Не знаю…
Например, повести Эннмари в кино, а не на ту проклятую вечеринку?
– Мистер Эндрюс, существует поверье, что до рождения каждой человеческой душе известны все тайны жизни, смерти и Вселенной. А перед самым рождением над младенцем склоняется ангел, прикладывает палец к его губам и шепчет: Тсс! – Харрис дотрагивается до губного желобка. – Согласно поверью, это след от пальца ангела. Он есть у всех людей.
– А вы видели ангела, мистер Харрис?
– Нет, но однажды я видел верблюда. Это было в зоопарке Бронкса. Выбирайте дверь.
Раздумывая, Билл вспоминает рассказ Фрэнка Стоктона «Невеста или тигр», который им задавали прочесть в школе. Там у героя был выбор намного сложнее.
Мне надо изменить хотя бы что-то одно, говорит он себе и открывает дверь, ведущую в жизнь. Хотя бы одно.
Его окутывает белый свет возвращения.
Доктор, который осенью не поддержит республиканцев и проголосует за Эдлая Стивенсона[15] (о чем его жена ни в коем случае не должна узнать), наклоняется вперед, будто официант, протягивающий поднос, и выпрямляется, держа за пятки голого младенца. Звонко шлепает его по попке, и тот заходится в крике.
– Миссис Эндрюс, у вас родился здоровый мальчик, – говорит доктор. – На вид около семи фунтов. Поздравляю.
Мэри Эндрюс берет младенца. Целует в мокрые щечки и бровки. Они назовут его Уильямом, в честь ее деда по отцовской линии. Он может стать кем захочет, делать все, что захочет. От этой мысли у нее захватывает дух. Она держит в руках не просто новую жизнь, а целую вселенную возможностей. «Разве может быть что-то чудеснее?» – думает она.
Посвящается Сурендре Пателю
Ур[16]
Перевод В. Антонова
Ральф Вичинанца, мой близкий друг и деловой партнер, занимавшийся продажей прав на издание моих книг во многих странах мира, обладал удивительной особенностью. Он выходил ко мне с интересными идеями как раз в тот момент, когда один проект я уже завершил, а к другому еще не приступал. Я предпочитаю никогда не рассказывать, над чем работаю, так что у него, похоже, имелся какой-то особый дар. Именно он подал мне идею попробовать свои силы в написании романа-сериала в духе Чарлза Диккенса, и брошенное им зерно постепенно выросло в «Зеленую милю».
Ральф позвонил мне вскоре после того, как я закончил первый вариант «Истории Лизи» и взял паузу, давая роману время улечься в голове, чтобы затем довести его до ума (другими словами, я ничего больше не делал). Он сказал, что «Амазон» начинает выпуск ридера «Киндл» второго поколения, и компания надеялась, что какой-нибудь классный сочинитель бестселлеров выручит их отдел по связям с общественностью и напишет рассказ, в котором «Киндл» будет являться элементом сюжета. (Такие довольно объемные литературные произведения стали впоследствии именоваться «Киндл-синглами».) Я поблагодарил Ральфа и ответил, что мне это не интересно по двум причинам. Во-первых, я никогда не умел писать рассказы на заказ. Во-вторых, я никогда не позволял использовать свое имя в коммерческой рекламе – единственным исключением была реклама «Американ экспресс», да и то давно. И – Бог свидетель! – как же все это было глупо. Меня обрядили в смокинг, посадили на руку чучело ворона и заставили позировать в каком-то продуваемом всеми ветрами замке. По словам одного из друзей, я был похож на крупье казино с языческим талисманом в виде птицы.