– Недостающие кусочки.
– Недостающие кусочки чего?
– Пазла, который вы собирали с Дэйвом. Помнишь?
Дэйв почти наяву слышал щелчки под облаком вьющихся седых волос: это ожили древние реле и заржавелые модули памяти.
– Конечно, помню. Но они ведь не подойдут.
– А ты попробуй, – подначил Олли.
Дэйв опередил ее и забрал кусочки. Ему они казались идеальными. На одном красовалось кружево балочных ферм, на двух, что располагались рядом, розовело облако. На четвертом виднелся лоб и лихо сдвинутый набок берет крохотного бонвивана, который мог прогуливаться по Вандомской площади. Просто поразительно, подумал Дэйв. Олли не меньше восьмидесяти пяти, но в мастерстве ему не откажешь. Он вернул кусочки Ольге, которая по очереди расставила их по местам. Все они отлично подошли.
– Вуаля, – произнес Дэйв и пожал Олли руку. – Финита. Превосходно.
Ольга так близко склонилась над пазлом, что почти касалась его носом.
– Вот этот кусочек с балками не совсем совпадает с теми, что вокруг него.
– Это довольно-таки неблагодарно даже для тебя, Ольга, – заметил Дэйв.
Ольга тихонько фыркнула. За ее спиной Олли приподнял брови.
В ответ Дэйв тоже пошевелил бровями.
– Присядь к нам за обедом.
– Я, наверное, пропущу обед, – ответил Олли. – Наша прогулка и мой недавний художественный триумф утомили меня. – Он нагнулся над пазлом и вздохнул. – Нет, полностью не совпадают. Но почти.
– Почти не считается, дружок, – сказала Ольга.
Олли медленно направился к двери, ведущей в зимний сад, отбивая тростью свой обычный ритм – раз-два-три. На обед он не пришел, а когда не появился за ужином, дежурная сестра пошла к нему и нашла его лежащим на неразобранной кровати со скрещенными на груди руками. Судя по всему, он умер так же, как и жил: тихо и спокойно.
В тот вечер Дэйв повернул ручку двери номера своего покойного друга и обнаружил, что она не заперта. Он присел на опустевшую кровать, держа на ладони раскрытые серебряные часы, чтобы видеть, как секундная стрелка кружится над цифрой 6. Оглядел вещи Олли – книги на полке, альбомы для рисования на столе, несколько рисунков на стенах – и спросил себя, кто же их заберет. Наверное, его непутевый братец. Дэйв попытался вспомнить его имя, и оно всплыло в памяти: Том. А племянницу зовут Марта.
Над кроватью висел рисунок углем, изображавший миловидного молодого человека с высоко зачесанными волосами и блестками на щеках. Его губы напоминали лук Купидона. На них играла улыбка, слабая, но манящая.
IV
Лето расцвело в полную силу, а затем начало угасать. По Мэриленд-авеню покатили школьные автобусы. Состояние Ольги Глуховой ухудшалось: она все чаще принимала Дэйва за своего покойного мужа. Она по-прежнему хорошо играла в криббидж, но начала забывать английский. Хотя старший сын и дочь Дэйва жили в пригороде неподалеку, именно Питер навещал его чаще всех, приезжая за шестьдесят миль с фермы в Хемингфорде и вывозя отца поужинать в городе.
Миновал Хеллоуин. Персонал пансионата украсил общий зал оранжевым и черным серпантином. «Постояльцы» пансионата для престарелых «Озерный вид» отпраздновали День всех святых сидром, тыквенным пирогом и попкорном для тех избранных, чьи зубы могли с ним справиться. Многие явились на праздник в карнавальных костюмах, и это напомнило Дэйву Калхауну последний разговор со старым другом, который сказал, что в конце восьмидесятых походы в увеселительные гей-клубы стали напоминать посещение жуткого бала-маскарада из рассказа Эдгара По «Маска Красной смерти». Пансионат тоже представлял собой нечто вроде клуба, и иногда там бывало весело, но существовал один недостаток: оттуда нельзя было уйти, если нет родственников, готовых принять тебя к себе. Питер с женой пошли бы на это, если бы Дэйв попросил, они бы выделили ему комнату, которую в свое время занимал их сын Джером, но теперь Питер и Алисия жили сами по себе, и Дэйв не хотел обременять их.
Однажды теплым, погожим днем в начале ноября он вышел в мощеный внутренний дворик и сел на скамейку. Залитые солнцем тропинки манили к себе, но Дэйв больше не рисковал штурмовать ступени. Если он упадет, спускаясь по ним, это кончится плохо. Вряд ли он сможет подняться без посторонней помощи, и это будет так унизительно.
Он заметил стоявшую у фонтана молодую женщину. Одета в платье ниже колен, украшенное рюшами у ворота, из тех, что теперь увидишь только в старых черно-белых фильмах. Ярко-рыжие волосы. Она улыбнулась ему. И помахала рукой.
Боже мой, вы только посмотрите, подумал Дэйв. Разве не тебя я видел почти сразу после окончания Второй мировой войны вылезающей из пикапа своего дружка на захолустной заправке в Омахе?
Словно прочитав его мысли, симпатичная рыжеволосая девчонка подмигнула ему, а потом чуть приподняла подол платья, продемонстрировав колени.
Привет, мисс Симпатяшка, подумал Дэйв. Однажды ты сделала кое-что получше. Он рассмеялся.
Она засмеялась в ответ. Он видел это, но не слышал ее смеха, хотя она стояла близко, а слух у него еще не утратил остроты. Потом она зашла за фонтан… и не вышла из-за него. И все же у Дэйва были причины верить, что она вернется. Ему приоткрылась жизненная сила, не больше и не меньше. Сильно бьющееся сердце красоты и желания. В следующий раз она подойдет ближе.
V
Питер приехал на следующей неделе, и они отправились поужинать в уютное заведение недалеко от пансионата. Дэйв ел с аппетитом и выпил два бокала вина. Они его весьма приободрили. Когда ужин закончился, он вынул из внутреннего кармана серебряные часы Олли, обмотал вокруг них массивную серебряную цепочку и пододвинул их сыну.
– Что это? – спросил Питер.
– Это подарок друга, – ответил Дэйв. – Он вручил их мне незадолго до того, как ушел из жизни. Я хочу, чтобы ты их взял.
Питер попытался отодвинуть их обратно.
– Я не могу их взять, папа. Слишком шикарно.
– Вообще-то ты сделаешь мне одолжение. Это все артрит. Мне очень тяжело их заводить, и скоро я вообще не смогу этого делать. Этой штуковине по меньшей мере сто двадцать лет, и часы, которые продержались столько времени, заслуживают того, чтобы идти как можно дольше. Так что прошу тебя, возьми их.
– Ну, если уж ты так повернул дело… – Питер взял часы и опустил их в карман. – Спасибо, пап. Это просто чудо.
За соседним столом – так близко, что Дэйв мог протянуть руку и дотронуться до нее – сидела рыженькая. Перед ней не стояло ни одной тарелки, но, казалось, никто этого не замечал. С такого расстояния Дэйв видел, что она не просто симпатичная – она красавица. Разумеется, куда красивее, чем та девушка с задравшейся юбкой, вылезавшая из пикапа своего дружка, но что с того? Подобные смены взглядов – обычное дело, как рождение и смерть. Задача памяти – не только возвращать прошлое, но и придавать ему блеск.
На этот раз рыженькая подняла юбку повыше, на секунду – может, даже на две – приоткрыв стройное белое бедро. После чего подмигнула.
Дэйв подмигнул в ответ.
Питер повернулся в ту сторону, куда глядел Дэйв, но увидел лишь пустой стол на четверых с табличкой
«СТОЛ ЗАКАЗАН».Дэйв улыбнулся.
– Просто что-то в глаз попало. Уже прошло. Попроси-ка счет, а? Я устал и готов ехать обратно.
С мыслями о Майкле Макдауэле
Томми[41]
Перевод Н. Сидемон-Эристави
В народе говорят: «Если вы помните шестидесятые, значит, вас там не было». Полная хрень, и перед вами – лучшее тому доказательство. Конечно, звали его не Томми, да и умер, если честно, вовсе не он, но в остальном так все и было, в те времена, когда мы верили, что будем жить вечно и изменим мир.
В 1969-м помер мой кореш Томми.
Томми был хиппарем. Болел лейкемией.
Сейчас-то ее худо-бедно лечат…
После похорон – «поминальный прием» в Ньюмен-центре.
Именно так – «приемом» – предки Томми его и назвали.
Фил, мой кореш другой, спросил: «Это чё им, мать ее, свадьба?»
(Предки Томми милые были людишки – такие цивилы.)
И мы пошли на прием…
Там был виноградный какой-то напиток и сандвичи на закуску.
– Чё за дерьмо? – удивился мой кореш Фил.
– «Зарекс»[42], – сказал я. – Я его еще по СММ хорошо запомнил.
– А это чё за херня? – полюбопытствовал Фил.
– Союз молодых методистов, – вздохнул я. —
Я его десять лет посещал. Однажды, прикинь, даже
Нарисовал им плакат Ноя с его ковчегом.
После сандвичей с «Зарексом» предки Томми ушли домой,
Мне казалось, там они будут рыдать безутешно…
В те далекие дни я понятия не имел, что значит – терять ребенка, —
Теперь, полагаю, мне это чувство яснее. Хоть мои все живы (пока).
Когда предки Томми свалили, мы попилили в дом номер 110 по Норт-мэйн.
Врубили стерео. Я надыбал какие-то записи «Grateful Dead».
Грейтфулов я ненавидел люто – любил повторять: мол, тогда благодарен буду
Джерри Гарсии, когда сам он покойничком станет[43]
(что впоследствии оказалось не так), —
Но Томми любил их.
(Ясен пень – еще он любил Кенни Роджерса.)
Мы курили траву. Курили «Уинстон» и «Пэлл-Мэлл». Пили пиво
И вспоминали Томми.
Все было очень клево.
И когда явились члены «Общества Уайлда – Стайн» – все восемь разом, —
Мы их впустили.
Томми болел лейкемией, Томми был гей —
Но убила его лейкемия
(Это случилось задолго до СПИДа).
Сошлись мы на том, что родаки поступили с ним честно —
Он сам написал, что хочет и как, и большинство желаний предки исполнили:
Он, лежащий в последнем своем деревянном доме, одет был в лучшие шмотки —