Линялые клеши и батиковую рубаху.
(Эту рубаху сшила Большая Мелисса.
Не помню, что с ней случилось потом —
Казалось, вот только сейчас она с нами была и вдруг внезапно исчезла,
Как снег, растаявший в одночасье.
На Мэйн-стрит в Ороно он блестел так влажно и остро, что больно было глазам.
В ту зиму «Lemon Pipers» пели «Green Tambourine».)
Хайр Томми, шампунем благоухавший, стекал по его плечам.
Блин, Томми – с чистыми волосами! Наверно, их гробовщик вымыл и расчесал.
А может, тогда у них были в ходу косметички с особой
Хипповой специализацией.
Ну, по-любому, хайратник его не забыли тоже,
А Томми носил на хайратнике знак «пацифик», вышитый белым шелком.
Уж и не знаю, Большая Мелисса тут постаралась или другая герла. Я столько уже позабыл о прошлом теперь, когда стар стал и сед…
– Классно смотрелся чувак, – подытожил Фил. Забирало его не по-детски.
Джери Гарсия пел «Truckin» – на редкость глупую песню.
– Томми, ублюдок! – Фил всхлипнул. – Все выпьем за сукина сына!
Мы выпили дружно за сукина сына.
– А значка на нем не было, – вставил Индеец Сконтрас.
Индеец был членом «Общества Уайлда – Стайн». Никакой не индеец, но гей.
Сейчас он – успешный агент страховой в Брюэре.
– Он мамаше своей говорил, чтоб его со значком схоронили.
А она его лажанула, вот лицемерка.
– Значок был на месте, – заверил я. – Сам проверял, мамаша его под жилет приколола.
Классный жилет был – кожаный, пуговицы серебряные. Томми его нашел на хипповой ярмарке,
Я тогда был с ним тоже. Радуга, помню,
И из динамиков – «Let’s Work Together», пели «Canned Heat».
Значок, что мамаша Томми спрятала под жилеткой, гласил: «Джентльмены и леди, Я – ПЕДИК».
– Не стоило прятать, – настаивал Сконтрас-Индеец, —
Томми гордился собой. Он открытый был гей. Честный.
И Индеец заплакал. Теперь он страхует загородные дома,
И у него – три дочки.
Оказалось, в общем, что никакой он не гей – хотя, если спросите честно,
Я вам скажу: страховым агентом работать – вот это реальный изврат.
– Да, но она же все-таки мать, – парировал я. – Когда он был мелкий,
Она ему ссадинки целовала… ну, типа того.
– И что? – удивился Индеец
И гордо прочь удалился.
– Гребаный Томми, скотина! – Фил банку пивную воздел. – Ну, вздрогнем, народ!
За него, за сукина сына!
И снова мы выпили дружно за сукина сына.
Сорок лет прошло с той поры.
Мне теперь любопытно – а много ли хиппарей погибло тогда, в те залитые солнцем годы?
Статистики утверждают: весьма изрядно. Всегда найдутся статистики. Впрочем,
Я уж не говорю о проклятой, паскудной Войне. Но:
Автокатастрофы.
######Передозняки.
############Алкоголь.
##################Пьяные драки.
########################Самоубийства.
##############################Болезни.
Ежели вкратце – причины вполне банальные.
Так скольких же схоронили в хипповых их шмотках? —
Шепчет мне в уши тьма шорохами ночными.
Статистики утверждают: весьма и весьма изрядно.
Хиппи-эпоха закончилась быстро, и ярмарки наши сейчас —
На кладбищах, под землей.
Там парни по-прежнему носят линялые клеши,
Хоть и разъела плесень рубахи с принтом-психоделом.
Свалялись хайры в деревянных квартирках – зато их никто не стриг.
Ножницы парикмахера их не коснулись ни разу за сорок лет,
Седина их не серебрила.
Сколько хипов в могилах? Хайратников сколько,
Сколько значков «Хрен вам – не хотим во Вьетнам»?
Как насчет чувака, на чей гроб налепили стикер в поддержку Маккарти[44]?
Как насчет герлы с серебряными звездочками на лбу?
(Теперь-то те звезды, верно, давно отвалились с иссохшей, истлевшей кожи.)
Девчонки с завивкой «под Шер»
И парни их – с бакенбардами «как у Сонни».
Солдаты любви и мира, что пали – но не продались
И продавать страховки не стали.
Модники, что ушли раньше, чем вышли из моды.
Порой, ночами, я вспоминаю хипов, что спят под землей,
И это – мой собственный тост за Томми.
Посвящается Д.Ф.
Маленький зеленый божок агонии[45]
Перевод И. Моничева
В 1999 году, когда я прогуливался в окрестностях своего дома, меня сбил некий тип, управлявший микроавтобусом. Он ехал на скорости примерно сорок миль в час, и я чудом не погиб. Вероятно, в последний момент мне удался какой-то непроизвольный маневр, хотя я ничего не запомнил. Зато мне глубоко запало в память все, что было дальше. Инцидент, случившийся за две-три секунды рядом с сельской дорогой в штате Мэн, вылился в два или три года лечения и постепенной реабилитации. За долгие месяцы, пока я возвращал к жизни правую ногу, а потом заново учился ходить, у меня выдалось предостаточно времени для размышлений над тем, что некоторые философы называют «проблемой боли».
Рассказ именно об этом, хотя написал я его несколько лет спустя. Моя собственная острейшая боль притупилась тогда до постоянного, но уже не слишком сильного ноющего ощущения. Как и еще несколько рассказов в сборнике, «Маленький зеленый божок агонии» представляет собой поиск исцеления. Но, как и у абсолютно всех рассказов в этой книге, его главная цель – доставить удовольствие читателям. И пусть в основе всех историй лежит реальный жизненный опыт, следует помнить, что я не работаю в жанре исповедальной прозы.
* * *– Это был несчастный случай, – сказал Ньюсам.
Кэтрин Макдональд, сидевшая рядом с постелью и прилаживавшая один из четырех приборчиков для электрической нейростимуляции к тощему бедру Ньюсама чуть ниже баскетбольных шорт, которые он теперь носил постоянно, даже не подняла головы. Она тщательно сохраняла нейтральное выражение лица. Ей была уготована роль предмета мебели в человеческом обличье в этой огромной спальне, где она теперь проводила бо2льшую часть своего рабочего времени, и ее такая роль вполне устраивала. Привлекать к себе внимание мистера Ньюсама не стоило, как знали все его подчиненные. Зато ходу ее мыслей ничто помешать не могло.
Теперь ты скажешь, что на самом деле инцидент произошел по твоей вине. Поскольку считаешь умение взять на себя ответственность признаком героизма.
– На самом деле, – продолжал Ньюсам, – инцидент произошел по моей вине. Не так туго, Кэт, пожалуйста.
Она могла бы возразить, как пыталась поначалу, что аппараты нейростимуляции теряют свою эффективность, если не прикреплять их прочно к местам расположения тех нервов, на которые они призваны оказывать успокаивающее воздействие, но Кэт все схватывала на лету. Она немного ослабила липучку, не переставая размышлять.
Пилот предупредил тебя, что в Омахе бушуют грозы.
– Пилот предупредил меня, что в том районе бушуют грозы, – говорил Ньюсам.
Двое мужчин внимали ему с огромным интересом. Дженсен, разумеется, слышал все это прежде, но как не проявить интерес, когда говорит шестой самый богатый человек не только в Америке – во всем мире. Трое из остальных пяти сверхбогачей имели смуглую кожу, носили бурнусы и разъезжали по своим пустынным странам на бронированных «мерседесах».
Но я сказал ему, что должен успеть на ту встречу.
– Но я сказал ему, что должен успеть на ту встречу.
Ее, однако, больше интересовал, с антропологической точки зрения, мужчина по фамилии Райдаут, сидевший рядом с личным секретарем Ньюсама. Он был высок, худощав, лет примерно шестидесяти, одет в простые серые брюки с белой рубашкой, застегнутой на все пуговицы вплоть до тонкой шеи, которая покраснела от излишне усердного бритья. Кэт предполагала, что ему хотелось явиться особенно чисто выбритым на аудиенцию с шестым самым богатым человеком в мире. Под креслом он пристроил единственную принесенную с собой вещь – длинный черный футляр для ланчей с изогнутой крышкой, под которой обычно размещался термос. В таких коробках приносили на работу обеды из дома простые труженики, а ведь он представился как священник. До сих пор мистер Райдаут не вымолвил ни слова, но Кэт не нужны были уши, чтобы понять, кто он на самом деле. От него так разило шарлатаном, что этот нематериальный запах перебивал даже крепкий аромат лосьона после бритья. За пятнадцать лет работы со страдавшими от болей пациентами она нередко встречала таких типов. Этот, по крайней мере, не был обвешан магическими кристаллами.
Теперь сообщи им о явившемся тебе откровении, подумала она, перетаскивая свой стул на противоположную от постели сторону. Вообще-то стул был снабжен колесиками, вот только Ньюсаму не нравился звук, когда она перекатывала его. Другому пациенту она бы заявила, что обязанность таскать стулья не прописана в ее контракте, но когда тебе платят пять штук в неделю за услуги сиделки, лучше держать колкие замечания при себе. И лучше не сообщать такому пациенту, что по контракту ты не должна опорожнять и мыть подкладное судно. Хотя в последнее время ее молчаливое смирение начало истощаться. Она почти физически ощущала это. Так истончается ткань рубашки, которую слишком часто надевают и стирают.
Ньюсам говорил, обращаясь главным образом к типу, одетому словно фермер, отправившийся на прогулку в большой город.
– И вот когда я лежал под дождем на взлетно-посадочной полосе среди пылавших обломков самолета стоимостью четырнадцать миллионов долларов, почти без одежды (так бывает, если прокатиться по бетону пятьдесят или шестьдесят футов), на меня снизошло откровение.
Впрочем, сразу два откровения, подумала Кэт, пристегивая второй приборчик к другой безжизненно дряблой, испещренной шрамами ноге.
– Впрочем, сразу два откровения, – сказал Ньюсам. – Первое заключалось в том, насколько же хорошо быть живым, хотя я понял, что у меня весьма серьезные повреждения, еще до того, как боль, моя непрестанная спутница на протяжении последних двух лет, начала пробивать путь к сознанию сквозь шок. А смысл второго