Дженсен и Мелисса смотрели на нее с нескрываемым ужасом. Ньюсам от удивления открыл рот. Если с ним когда-либо и разговаривали подобным образом, с тех пор прошло много лет. Только Райдаут, казалось, чувствовал себя непринужденно. Теперь улыбался он. Как отец, глядя на капризного четырехлетнего ребенка. Его улыбка сводила Кэт с ума.
– А ведь вы могли бы уже ходить. Бог свидетель, я старалась заставить вас понять это, и видит Бог, я втолковывала вам раз за разом, какая работа требуется от вас, чтобы покинуть наконец эту кровать и встать на ноги. Доктору Дилавару из Сан-Франциско хватило мужества сказать вам правду – ему одному, – и в награду вы окрестили его педиком.
– Он и был педиком, – буркнул Ньюсам. Его покрытые шрамами пальцы сжались в кулаки.
– Да, вам больно. Разумеется, больно. Но с болью справляются. Я видела это своими глазами не однажды, а много раз. Вот только это не касается богача, пытающегося найти подмену простому, но трудному пути к выздоровлению, подмену утомительной работе над собой. Вы же сами отказываетесь лечиться. Такое я тоже видела и отлично знаю, к чему это ведет. Появляются мошенники и проходимцы, похожие на пиявок, норовящих присосаться к человеку со ссадиной на ноге, который по неосторожности зашел в стоячий пруд. Некоторые их этих обманщиков предлагают магические кремы. Другие – волшебные пилюли. Приходят целители, трубящие о том, что овладели божественным даром, как вот этот человек. И обычно пациенты действительно чувствуют некоторое облегчение. Что вполне объяснимо. Ведь боль наполовину является плодом их собственной фантазии. Ее вырабатывают ленивые умы в страхе перед той реальной болью, через которую лежит дорога к выздоровлению. – Она склонилась ближе и заговорила высоким дрожащим голоском: – Папочка, мне бо-о-о-льно! Вот только облегчение не продлится долго. Ведь мышцы не обрели тонуса, сухожилия по-прежнему не работают, а кости не окрепли для того, чтобы выдерживать вес тела. А когда вы позвоните этому типу и скажете, что боль вернулась с прежней силой – если сможете дозвониться, – знаете, каков будет его ответ? Он обвинит вас в недостатке веры. И если бы вы включили мозги, как делали это, создавая предприятия и выгодно вкладывая капиталы, то знали бы, что никакого живого теннисного мячика в основании вашего горла нет и быть не может. Вы не в том возрасте, Энди, чтобы верить в гребаного Санта-Клауса.
Теперь в дверях появилась Тоня, она стояла рядом с Мелиссой, широко открыв глаза, из ее руки свисала кухонная тряпка.
– Ты уволена, – произнес Ньюсам почти добродушно.
– Разумеется, уволена, – кивнула Кэт. – Но должна сказать, что уже год не чувствовала себя так хорошо.
– Если вы ее уволите, я тоже уйду, – заявил Райдаут.
Ньюсам уставился на священника. Он недоуменно сдвинул брови. Его руки принялись массировать бедра, как и всегда, если он не успевал вовремя принять болеутоляющие таблетки.
– Она нуждается в наглядном уроке, да будет благословенно имя Господне. – Райдаут снова склонился над Ньюсамом, сцепив руки за спиной. Он напомнил Кэт картинку с персонажем Вашингтона Ирвинга, школьного учителя Икабода Крейна, которую она когда-то видела. – Она сказала свое слово. Не пора ли мне сказать мое?
Ньюсам потел все сильнее, но улыбка вернулась на его лицо.
– Нападите на нее. Рычите и рвите в клочья. С удовольствием на это посмотрю.
Кэт перевела взгляд на Райдаута. Глубоко сидевшие глаза преподобного вызывали тревогу, но она не отвернулась.
– Если на то пошло, я тоже, – произнесла она.
Все еще держа руки за спиной, с просвечивавшей сквозь редкую шевелюру розовой кожей, с серьезным выражением на продолговатом лице, Райдаут пристально вгляделся в нее. Потом спросил:
– Вы ведь никогда не страдали сами, верно?
Кэт почувствовала острое желание уклониться от ответа и посмотреть куда-нибудь в сторону, но подавила его.
– В одиннадцать лет я упала с дерева и сломала руку.
Райдаут округлил тонкие губы и присвистнул, издав немелодичный, невыразительный звук.
– Сломали руку в одиннадцать лет. О да, вы, вероятно, пережили невыразимые мучения.
Она покраснела. Почувствовала это и ощутила гнев, но остановить бросившийся в лицо жар не могла.
– Можете принижать меня сколько угодно. Но мое мнение основано на многолетнем опыте работы с пациентами, испытывавшими боли. И это медицинская точка зрения.
Сейчас он заявит, что изгонял демонов или этих своих маленьких зеленых божков с тех пор, когда я пешком под стол ходила.
Но он не заявил.
– Не сомневаюсь, – произнес он мягко. – Уверен, вы прекрасно справляетесь со своими обязанностями. И уверен, что вы действительно сталкивались с известным числом притворщиков и имитаторов. Вам известен такой тип людей. А мне известен ваш, мисс, поскольку я часто встречаю его представителей. Хотя редко таких хорошеньких. – Наконец-то в его голосе прорвался акцент: «ха-а-рошеньких». – Однако их объединяет снисходительное, почти презрительное отношение к боли, которой они никогда не чувствовали сами, к боли, которую они даже вообразить себе не могут. Они работают в больницах, ухаживают за пациентами, чьи страдания варьируют от легких болей до глубочайшей, всепоглощающей агонии. И через какое-то время им все начинает казаться либо слишком преувеличенным, либо попросту надуманным. Не так ли?
– Вовсе нет, – ответила Кэт. Что случилось с ее голосом? Почему он стал таким тихим и неуверенным?
– Нет? Разве когда вы сгибаете им ноги и они начинают кричать при пятнадцати – или даже десяти – градусах, у вас не зарождается подозрение, потом перерастающее в убежденность, что они просто плаксы? Отказываются переносить тяготы лечения? А может, стремятся вызвать у вас сострадание? Они бледнеют, стоит вам войти в их палату, и вы думаете: «Вот ведь! Придется снова иметь дело с этим ленивым размазней». И разве у вас – вас, которая однажды свалилась с дерева и сломала руку, Господи ты Боже – не развивается все более сильное отвращение к тем, кто просит снова уложить их в постель и дать повышенную дозу морфия?
– Это несправедливо, – сказала Кэт… точнее, прошептала.
– А ведь было время, когда вы только начинали работать и узнавали симптомы истинной боли с первого взгляда, – продолжал Райдаут. – Было время, когда вы бы поверили в то, что я вам покажу через несколько минут, поскольку в глубине души понимали: здесь не обошлось без некой злонамеренной чужеродной силы. Вот почему я хочу, чтобы вы остались и мне удалось освежить вашу память… А заодно вернуть утраченное чувство сопереживания.
– Некоторые из моих пациентов – действительно нытики, – заявила Кэт, с вызовом глядя на Ньюсама. – Наверное, это звучит жестоко, но иногда правда бывает жестокой. И мне встречались настоящие симулянты. Если вы этого не понимаете, то вы либо слепы, либо глупы. Хотя я так не думаю.
Преподобный наклонил голову, словно она сделала ему комплимент. Наверное, так оно и было.
– Разумеется, я это понимаю. Но вы в глубине души теперь считаете симулянтами их всех. Как солдат, слишком долго пробывший на поле боя, вы привыкли. Однако уверяю вас, в мистера Ньюсама внедрилось нечто. Он заражен. В нем засел демон, и демон этот настолько силен, что превратился в подобие божества. Мне хочется, чтобы вы увидели его, когда он выйдет наружу. Думаю, это существенно поправит ваше отношение к работе. И, без сомнения, изменит ваш взгляд на боль.
– А если я предпочту удалиться?
Райдаут улыбнулся.
– Никто не станет удерживать вас здесь насильно, мисс Медсестра. Как всем Божьим тварям, вам дана свобода выбора. Я не попрошу никого ограничить вашу свободу и не стану ограничивать ее сам. Однако я не считаю вас трусихой. Вы просто очерствели. Очерствели в боях.
– Вы мошенник, – сказала Кэт, до предела рассерженная, чуть не плача.
– Нет, – очень мягко возразил Райдаут. – Когда мы покинем эту комнату – с вами или без вас, – мистер Ньюсам будет избавлен от агонии, пожирающей его изнутри. Боль останется, но без агонии он сможет с ней справиться. Возможно даже, с вашей помощью, мисс, после того как вы усвоите урок смирения. Вы все еще хотите уйти?
– Я останусь, – ответила она, а потом потребовала: – Дайте мне эту коробку для ланчей.
– Но как же… – начал было Дженсен.
– Передайте коробку, – уступил Райдаут. – Пусть проверит. Но больше ни слова. Я собираюсь это сделать, и самое время приступать.
Дженсен вручил ей длинную черную коробку. Кэт открыла ее. Там, куда жена рабочего упаковала бы для мужа сандвичи и небольшой пластмассовый контейнер с фруктами, лежала пустая стеклянная бутылка с широким горлышком. К выгнутой крышке был пристегнут зажимом для термоса какой-то баллончик с аэрозолем. И все. Кэт обернулась к Райдауту. Тот кивнул. Она вынула баллончик и в замешательстве посмотрела на этикетку.
– Перечный газ?
– Да, обычный перечный газ, – подтвердил Райдаут. – Не знаю, продают ли его в Вермонте – я бы предположил, что нет, – но в моих краях он есть в любом хозяйственном магазине. – Преподобный посмотрел на Тоню. – А вы?..
– Тоня Марсден. Я готовлю еду для мистера Ньюсама.
– Очень приятно с вами познакомиться, мэм. Прежде чем я начну, мне нужно еще одно приспособление. У вас есть какая-нибудь дубинка? Например, бейсбольная бита?
Тоня помотала головой. Порыв ветра снова ударил в стену дома. Свет снова мигнул, и в пристройке на заднем дворе заурчал генератор.
– А как насчет метлы?
– Метла, конечно, найдется, сэр.
– Принесите ее, пожалуйста.
Тоня вышла. Воцарилась тишина, только на улице завывал ветер. Кэт пыталась придумать, что сказать, но ничего не приходило в голову. Крупные прозрачные капли пота ползли по впалым щекам Ньюсама, тоже изрезанным шрамами. Он катился по бетону целую вечность, пока обломки «Гольфстрима» пылали под дождем.
Я никогда не утверждала, что он не испытывает боли. Я лишь говорила, что ему по силам справиться с ней, пожелай он проявить хотя бы половину упорства, с которым годами строил свою империю.