«НЕКРОЛОГ БУГРА ДЕВОУ»
– и уставился на пустой экран. Мне платили за то, чтобы я смеялся над смертью на потребу двадцатилетним. Мои читатели нисколько не сомневались, что смерть их не коснется, но трудно писать что-то забавное, если ты зол как черт.– Проблема с первым словом?
Ко мне подошла Кэти Каррэн, высокая стройная блондинка, к которой я испытывал нешуточную страсть, почти наверняка безответную. Ко мне она относилась по-доброму, разговаривала вежливо, смеялась над моими шутками. Обычно такое не свидетельствует о наличии страсти. Удивляло ли это меня? Разумеется, нет. Я в отличие от нее сексуальной привлекательностью не отличался. Если откровенно, я был типичным ботаном – над такими смеются подростки. Лишь на третьем месяце работы в «Круге» я избавился от неизменного атрибута ботана: очков, обмотанных изолентой.
– Есть немного, – ответил я. Чувствуя аромат ее духов. Что-то фруктовое. Свежие груши, наверное. Что-то свежее – точно.
Она села за соседний стол, длинноногая мечта в потертых джинсах.
– Когда такое случается со мной, я печатаю: «Шустрый рыжий лис перепрыгнул через ленивого пса». Три раза, очень быстро. И креативные шлюзы разом открываются. – Она раскинула руки, показывая, как широко открываются эти шлюзы, и одновременно демонстрируя вид, от которого захватывало дух: груди, плотно обтянутые черным топиком.
– Не думаю, что в моем случае это сработает, – ответил я.
Кэти вела свою страничку, не такую популярную, как «О мертвых – дурное», но тоже посещаемую: в «Твиттере» у нее было полмиллиона подписчиков. (Из скромности умолчу, сколько их было у меня, но вы не ошибетесь, подумав о семизначном числе.) Называлась она «Бухаем с Кэти». Идея заключалась в том, чтобы встретиться со знаменитостями, о которых у нас еще не писали – соглашались даже некоторые из тех, о ком мы уже писали, хотя такое трудно себе представить, – и взять интервью, пока они набирались все сильнее и сильнее. Диву даешься, что слетало у них с языка, а Кэти все сохраняла в своем маленьком, аккуратном розовом айфоне.
Вроде бы и она должна была напиваться вместе с ними, но ей как-то удавалось оставлять на три четверти полным даже первый стакан, когда они перемещались из одного злачного места в другое. Знаменитости редко это замечали, потому что их больше занимали идеальный овал лица, копна пшеничных волос и широко раскрытые серые глаза, всегда говорившие одно и то же: «Боже, какой ты интересный». И они выстраивались в очередь на закланье, хотя Кэти загубила полдесятка карьер за то время, что проработала в «Круге», к которому присоединилась за восемнадцать месяцев до моего появления. Самым знаменитым стало ее интервью с комиком, который проехался по Майклу Джексону: «Оно и к лучшему, что этот сладкожопый любитель белых помер».
– Как я понимаю, прибавки не будет? – Кэти мотнула головой в сторону кабинета Джеромы.
– Откуда ты знаешь, что я собирался просить прибавку? Я тебе говорил? – Завороженный этими роскошными глазами, я мог рассказать ей все.
– Нет, но все знали, что ты попросишь – и получишь отказ. Если бы она согласилась, к ней бы повалили все. Отказывая самому достойному, она затыкает рот остальным.
Самому достойному. До чего приятно такое слышать. Особенно от Кэти.
– Так ты собираешься остаться?
– На время, – произнес я, приподняв уголок рта. Это отлично получалось в старых фильмах у Богарта, но Кэти встала, смахивая несуществующую пылинку с чарующе плоского живота.
– Надо писать. Вик Олбини. Господи, он такого наговорил.
– Идол гейской тусовки.
– Экстренный выпуск новостей: не гейской. – Она загадочно улыбнулась и отбыла, оставив меня гадать, что бы это значило. Но хотел ли я знать?
Я просидел перед пустым монитором десять минут, начал печатать, понял, делаю что-то не то, все стер, посидел еще десять минут. Я чувствовал на себе взгляд Джеромы, знал, что она ухмыляется, пусть мысленно. Я не мог работать под ее взглядом, даже воображаемым. Решил пойти домой и там написать некролог Девоу. Вдруг меня осенит в подземке: мне там всегда хорошо думалось. Я уже начал закрывать ноутбук, и тут меня действительно осенило, как в тот вечер, когда я увидел заметку о Джеке Бриггсе, который присоединился к небесной тусовке знаменитостей. Я решил, что уйду, наплевав на последствия, но уйду с огоньком.
Файл с заголовком о Девоу я сбросил в корзину и открыл новый, который озаглавил
«НЕКРОЛОГ ДЖЕРОМЫ УАЙТФИЛД».
Я написал его на одном дыхании. Две сотни брызжущих ядом слов излились из пальцев на экран.
Джерома Уайтфилд – Джерри для близких друзей (по слухам, была у нее парочка таковых в детском саду) умерла сегодня в… – я посмотрел на часы, – в десять сорок утра. Согласно свидетельству очевидцев, захлебнулась собственной желчью. Окончив Вассар с отличием, последние три года своей жизни Джерри ишачила на Третьей авеню, надзирая за двумя дюжинами галерных рабов, и все они превосходили ее талантом. У нее остались муж, известный среди сотрудников «Неонового круга» как Кастрированная Жаба, и ребенок, уродливый маленький говнюк, которого те же сотрудники с любовью называли Пол-Потом. Работавшие с Джерри сходятся в том, что природа не даровала ей даже крупицы таланта, зато с лихвой отвалила деспотичности и безжалостности. Напоминающий ослиный рев голос Джерри вызывал у многих нарушения мозгового кровообращения, а об отсутствии у нее чувства юмора ходили легенды. Жаба и Пот высказали пожелание, чтобы те, кто знал Джерри, выразили радость по поводу ее кончины не цветами, а купив эвкалиптовые леденцы и отправив их голодающим детям в Африку. Церемония прощания пройдет в редакции «Неонового круга», где счастливые выжившие смогут поделиться греющими душу воспоминаниями и хором спеть: «Дин-дон, ура, Ведьма померла».
Моя идея заключалась в том, чтобы распечатать дюжину экземпляров, развесить их повсюду – включая туалеты и оба лифта, – а потом сказать прости-прощай редакции «Неонового круга» и Королеве леденцов от кашля. Наверное, я бы так и сделал, если бы не перечитал написанное и не обнаружил: не смешно. Совсем не смешно. Творение ребенка, бьющегося в истерике. Мысль эта подвела меня к вопросу: а может, все остальные мои некрологи тоже были несмешными и глупыми?
Впервые (не хотите – не верьте, но клянусь, это правда) до меня дошло, что Бугор Девоу был реальным человеком и где-то могли плакать люди, потому что он ушел. То же самое, вероятно, относилось и к Джеку Бриггсу… и к Фрэнку Форду (я окрестил его известным лапальщиком из «Вечернего шоу»)… и к Тревору Уиллсу, звезде реалити-шоу, который покончил с собой после того, как его сфотографировали в постели с шурином. Этот фотоснимок «Круг» радостно разместил в Сети, добавив черную полоску, прикрывавшую причинное место шурина. (Детородный орган Уиллса в кадр не попал, и вы, полагаю, догадались, где он находился в тот момент.)
Понял я и то, что растрачиваю лучшие годы жизни на дурное дело. Постыдное. Это слово ни при каких обстоятельствах не пришло бы в голову Джероме Уайтфилд.
Вместо того чтобы распечатать файл, я закрыл его, сбросил в корзину, захлопнул ноутбук. Подумал о том, чтобы вернуться в кабинет Джеромы и сказать ей, что покончил с занятием, ничем не отличавшимся от размазывания говна по стене, но мой внутренний голос – всем известный коп-регулировщик – предложил подождать. Все хорошенько обдумать и обрести полную уверенность.
Двадцать четыре часа, объявил коп-регулировщик. Днем сходи в кино. Отложи решение до завтра. Если к утру ничего не изменится, ступай с Богом, сын мой.
– Так скоро? – спросила Кэти, оторвавшись от своего ноутбука, и впервые со дня моего появления в «Неоновом круге» взгляд широко раскрытых серых глаз не пригвоздил меня к месту. Я просто махнул ей рукой и вышел.
Я сидел на дневном показе «Доктора Стрейнджлава» в «Фильм-форуме», когда завибрировал мой мобильник. Поскольку кинозал размером в гостиную пустовал, если не считать меня, двух задремавших пьяниц и парочки подростков, которые издавали сосущие звуки в последнем ряду, я рискнул взглянуть на экран и увидел, что пришла СМС от Кэти:
«Оторвись от того, чем занимаешься, и позвони мне НЕМЕДЛЕННО!»
Я вышел в фойе без особого сожаления (хотя мне всегда нравилось смотреть, как Слим Пикенс, оседлав бомбу, летит к земле) и позвонил Кэти. Без преувеличения могу сказать, что первые два ее слова изменили мою жизнь.
– Джерома умерла.
– Что? – Я почти кричал.
Продававшая попкорн девушка вздрогнула и посмотрела на меня поверх журнала.
– Умерла, Майкл. Умерла! Подавилась этими чертовыми эвкалиптовыми леденцами, которые всегда сосала.
Умерла в десять сорок утра, написал я. Захлебнулась собственной желчью.
Конечно, всего лишь совпадение, но крайне зловещее. Бог превратил Джерому Уайтфилд из могу сделать в ужо сделано.
– Майк? Ты здесь?
– Да.
– Заместителя у нее не было. Ты это знаешь, да?
– Да, да. – Теперь я думал о том, как она предложила мне леденец, а своим щелкнула по зубам.
– Поэтому я взяла инициативу на себя и обзвонила всех, назначив общее совещание на завтра. В десять утра. Кто-то должен был это сделать. Ты придешь?
– Не знаю. Может, и нет. – Я уже направлялся к выходу на Хьюстон-стрит, но вспомнил, что оставил портфель в зале, и пошел обратно за ним. Свободной рукой я дергал себя за волосы. Продавщица попкорна смотрела на меня с нескрываемым подозрением. – Этим утром я практически решил, что уволюсь.
– Знаю. Прочла на твоем лице, когда ты уходил.
Мысль о Кэти, всматривающейся в мое лицо, при других обстоятельствах лишила бы меня дара речи, но не сейчас.
– Это случилось в редакции?
– Да. После двух часов. Нас было четверо, никто особо не работал, трепались, делились всякими историями и слухами. Сам знаешь, о чем я.