Я знал. Ради этой болтовни я и ездил в редакцию, вместо того чтобы работать дома, в Бруклине. Ну и ради возможности полюбоваться Кэти.
– Дверь в кабинет была закрыта, но жалюзи были подняты. – Обычное дело. Джероме нравилось наблюдать за своими подданными. Жалюзи она опускала, только если беседовала с – по ее мнению – важной особой. – Я ни о чем не подозревала, пока Мизинчик не сказал: «Что это с боссом? Дергается словно под “Gangnam Style”». Я посмотрела, и она дергалась взад-вперед на офисном кресле, схватившись за шею. Потом свалилась с кресла, и я видела только ее ноги, выбивавшие дробь на полу. Роберта спросила, что нам делать. Я ей даже не ответила.
Они ворвались в кабинет. Роберта Хилл и Чин Пак Су подняли Джерому, держа за подмышки. Кэти встала сзади и сделала прием Геймлиха. Мизинчик стоял в дверях и размахивал руками. Первое сильное нажатие на диафрагму результата не принесло. Кэти крикнула Мизинчику: «Звони девять-один-один» – и предприняла вторую попытку. Эвкалиптовый леденец улетел в дальний конец комнаты. Джерома глубоко вдохнула и произнесла свои последние слова (на мой взгляд, абсолютно в ее духе): «Какого хрена?» Потом ее вновь затрясло, и она перестала дышать. Чин делал ей искусственное дыхание до приезда «скорой», но впустую.
– Я посмотрела на настенные часы, когда она перестала дышать, – продолжила Кэти. – Знаешь, это отвратительное ретро с синим псом Гекльберри на циферблате. Я подумала… Ну, не знаю, подумала, что кто-то может задать мне вопрос о времени смерти, как в «Законе и порядке». Глупо, конечно, нашла о чем думать в такой ситуации. Они показывали без десяти три. Не прошло и часа, хотя кажется, что гораздо больше.
– То есть она могла подавиться леденцом от кашля в два сорок, – уточнил я. Не в десять сорок, а в два сорок. Я знал, что это всего лишь еще одно совпадение, как число букв в фамилиях Линкольн и Рузвельт. Каждые сутки часы двадцать четыре раза показывают сорок минут. Но мне это все равно не нравилось.
– Пожалуй, но какое это имеет значение? – В голосе Кэти слышалось раздражение. – Так ты придешь завтра или нет? Пожалуйста, приходи, Майк. Ты мне нужен.
Я понадобился Кэти Каррэн! Круто!
– Ладно. Можешь кое-что для меня сделать?
– Наверное.
– Я забыл очистить корзину на том компьютере, что под плакатом с обедом на День благодарения. Сделаешь? – Даже тогда я не мог дать разумного объяснения этой просьбе. Мне просто хотелось окончательно убрать дурную шутку с некрологом.
– Ты псих, – ответила Кэти. – Но если поклянешься именем матери, что придешь завтра в десять, конечно. Послушай, Майк, это наш шанс. Мы можем стать владельцами золотой жилы вместо того, чтобы просто на ней работать.
– Я приду, – пообещал я.
Пришли почти все, за исключением нескольких внештатников, затерявшихся в сельской глубинке Коннектикута и Нью-Джерси. Явился даже вечно чешущийся Ирвин Рамстайн, который вел шуточную колонку (я этих шуток не понимал, поэтому не спрашивайте) «Политически некорректные петушки». Кэти уверенно руководила собранием, говоря нам, что шоу продолжится.
– Именно этого хотела бы Джерома, – ввернул Мизинчик.
– Всем насрать на желания Джеромы, – осадила его Джорджина Буковски. – Я просто хочу и дальше получать деньги. А также, если есть такая возможность, участвовать в работе журнала.
Этот крик души подхватили еще несколько человек. Работа, работа, журнал должен работать! И какое-то время редакция напоминала тюремную столовую во время бунта из какого-то старого фильма. Кэти позволила всем выпустить пар, потом навела порядок.
– Почему она умерла от удушья? – спросил Чин. – Жвачка же вылетела.
– Не жвачка, – поправила его Роберта. – Один из вонючих леденцов от кашля, которые она постоянно сосала. С экстрактом говнолипта.
– Что бы это ни было, оно вылетело после того, как Кэти применила «объятие жизни». Мы все это видели.
– Я – нет, – возразил Мизинчик. – Я завис на телефоне. В режиме гребаного ожидания.
Кэти рассказала, что поговорила с одним из парамедиков – несомненно, пустила в ход большие серые глаза, чтобы развязать ему язык, – и тот объяснил, что удушье могло спровоцировать инфаркт. Пытаясь следовать установкам профессора Хиггинса и приводить все относящиеся к делу факты, забегу вперед: вскрытие показало, что так оно и произошло. Если бы в «Неоновом круге» Джерома удостоилась заголовка, которого заслуживала, он, возможно, выглядел бы так:
«У ГЛАВНОГО БОССА ЛОПАЕТСЯ НАСОС».
Собрание получилось долгим и шумным. Демонстрируя таланты, которые позволили ей легко и непринужденно переобуться в «Джимми Чу» Джеромы, Кэти дала всем высказаться и сбросить напряжение (последнее преимущественно проявлялось взрывами дикого, истерического хохота), а потом предложила вернуться к работе, потому что время, прилив и Интернет никого не ждут. Ни женщину, ни, если на то пошло, мужчину. Она добавила, что до конца недели переговорит с основными инвесторами «Круга», а потом пригласила меня в кабинет Джеромы.
– Примеряешь шторы[52]? – спросил я, когда дверь закрылась. – Или в данном конкретном случае – жалюзи?
Она взглянула на меня, как мне показалось, с обидой. А может, всего лишь с удивлением.
– Думаешь, мне нужна эта работа? Я выпускаю страничку, Майк, так же как и ты.
– Однако у тебя получится. Я это знаю, и они тоже. – Я мотнул головой в сторону нашего подобия новостной редакции, где все уже либо рылись в Сети, либо печатали, либо висели на телефоне. – Что касается меня, то я всего лишь автор веселых некрологов. Или был таковым. Потому что решил уйти в отставку.
– Думаю, я понимаю, откуда такое желание. – Она достала сложенный листок из заднего кармана джинсов и развернула. Я прекрасно знал, что это. – Любопытство – часть моей работы, поэтому я заглянула в твою корзину, прежде чем очистить ее. И нашла это.
Я взял листок, сложил не глядя (я не хотел даже видеть напечатанный текст, не говоря о том, чтобы читать), сунул в карман.
– Корзина пуста?
– Да, и это единственная распечатка. – Она смахнула с лица волосы и посмотрела на меня. Возможно, я видел перед собой не тот лик, что тысячу судов отправил в дальний путь[53], но пару десятков точно мог отправить, включая один-два эсминца. – Я знала, что ты спросишь. Проработав с тобой полтора года, я понимаю, что паранойя – твоя неотъемлемая часть.
– Спасибо.
– Без обид. В Нью-Йорке паранойя – один из навыков выживания. Но это не причина уходить с работы, которая в ближайшем будущем может стать намного более прибыльной. Я понимаю, от такого мурашки бегут по коже… но это всего лишь совпадение. Майк, мне нужно, чтобы ты остался в команде.
Уже не нам, а мне. Она сказала, что не примеряет шторы. Я придерживался иного мнения.
– Ты не понимаешь. Я не смогу больше этим заниматься, даже если бы захотел. Во всяком случае, смешно уже точно не будет. Будет… – я поискал и нашел слово из далекого отрочества, – кисло.
Кэти задумчиво хмурилась.
– Может, получится у Пенни.
Пенни Лэнгстон входила в число тех внештатников, что обитали в далекой сельской глубинке. На работу Джерома взяла ее по предложению Кэти. Вроде бы они знали друг друга по колледжу. Если и так, в остальном ничего общего у них не было. Пенни приходила в редакцию редко, всегда в старой бейсболке и со зловещей улыбкой, прилипшей к лицу. Фрэнк Джессап, спортивный журналист с ирокезом, говорил, что Пенни всегда выглядит так, будто она на самом финише забега к безумию.
– Но так смешно, как ты, она никогда не напишет, – продолжила Кэти. – Если ты не хочешь писать некрологи, чем бы хотел заняться? При условии, что останешься в «Круге», на что я очень надеюсь.
– Скажем, рецензиями? Думаю, они тоже могут быть смешными.
– Будешь размазывать по стенке? – с надеждой спросила она.
– Ну… да. Вероятно. В некоторых случаях. – В саркастических комментариях я поднаторел и полагал, что в этом смогу обойти Джо Куинэна по очкам, а то и устроить ему нокаут. По крайней мере, я буду лить помои на живых людей, которые могут дать сдачи.
Она положила руки мне на плечи, привстала на цыпочки и поцеловала меня в уголок рта. Закрывая глаза, я и сегодня чувствую этот поцелуй. И еще вижу ее широко раскрытые серые глаза – море хмурым утром. Уверен, профессор Хиггинс печально покачал бы головой, прочитав эту фразу, но заштатных парней вроде меня редко целуют первоклассные девушки вроде нее.
– Подумай о том, чтобы вернуться к некрологам, хорошо? – Она все еще держала меня за плечи. Легкий аромат духов щекотал мне ноздри. Ее груди находись менее чем в дюйме от моей груди и, когда она глубоко вдохнула, коснулись меня. Это прикосновение я тоже чувствую до сих пор. – И дело не только в тебе или во мне. Следующие шесть недель станут критическими и для сайта, и для сотрудников. Подумаешь? Еще месяц некрологов очень бы нам помог. Пенни – или кто-то еще – получит шанс втянуться в работу под твоим руководством. И потом, может, никто из интересующих нас личностей не умрет.
Вот только они умирали постоянно, и мы оба это знали.
Вероятно, я сказал ей, что подумаю. Не помню. Но сам думал о другом: как вопьюсь в ее губы прямо в кабинете Джеромы, и плевать на тех, кто нас увидит. Конечно, я этого не сделал. Такие парни, как я, редко совершают подобные поступки в реальной жизни. Я что-то сказал, а потом, наверное, ушел, поскольку очень скоро обнаружил, что я уже на улице. Совершенно ошалелый.
Одно я помню точно: проходя мимо урны на углу Третьей и Пятидесятой, я порвал шутливый некролог, который больше не был шутливым, на мелкие клочки и выбросил.
В тот вечер я мило пообедал с родителями, прошел в свою комнату – ту самую, где дулся на жизнь, когда моя команда проигрывала матч малой лиги – и уселся за стол. Мне казалось, что наилучший сп