«“Бэ-ка-четыре” – это особый заказ, – объяснил Джонни. – Китайцы изготавливают только три или четыре штуки в год, во Внешней Монголии или в каком-то другом месте, где снег лежит девять месяцев в году, а младенцы растут вместе с волчатами. Подобные взрывчатые штуки обычно доставляют в Торонто. Полагаю, я могу заказать одну и лично привезти из Канады, хотя вам придется оплатить мне бензин и время. А если меня поймают, то, вероятно, дадут пожизненное в “Ливенворте” как террористу».
«Господи, я вовсе не хочу навлекать на вас такие неприятности», – встревожился я.
«Ладно, может, я чуть сгустил краски, – усмехнулся он, – но “Бэ-ка-четыре” – потрясающий фейерверк. Такого никогда не было. Я не смогу отдать вам деньги, если ваш дружбан на той стороне озера его переплюнет, но готов отдать полученную в этой сделке прибыль. Вот как я уверен в “Бэ-ка-четыре”».
«А кроме того, – вставила Синди «Сверкающая Тропа» Паркер, – Джонни любит приключения. Возьмите еще энчиладу, мистер Маккосленд».
Я отказался, и, наверное, это меня спасло, иначе мои внутренности взорвались бы где-то в Вермонте. На какое-то время я и думать об этом забыл, но сразу после Нового года позвонил Джонни.
«Если вас все еще интересует та штуковина, о которой мы говорили прошлой осенью, она у меня есть, но цена – две тысячи долларов».
У меня перехватило дыхание.
«Дороговато».
«Не буду спорить, но взгляните на ситуацию вот с какой стороны: вы, белые, получили Манхэттен за двадцать четыре доллара, и с тех пор мы ищем способ отплатить вам за это. – Он рассмеялся, потом сказал: – А теперь серьезно. Если вы отказываетесь, ничего страшного. Может, я договорюсь с вашим дружбаном с другого берега».
«Даже не вздумайте!» – ответил я.
Он снова рассмеялся. «Должен сказать, это нечто. За долгие годы я продал много фейерверков, но никогда не видел ничего подобного».
«Но что это? – спросил я. – На что похоже?»
«Это надо увидеть своими глазами, – ответил он. – Я не собираюсь отправлять вам фотографию через Интернет. А кроме того, на вид в этой штуке нет ничего особенного, пока не… запустишь ее. Если приедете, я покажу видео».
«Я приеду», – пообещал я и через три дня приехал, трезвый, чисто выбритый и причесанный.
А теперь слушайте меня, вы двое. Я не собираюсь оправдываться за то, что сделал… и маму, пожалуйста, в это не втягивайте. Именно я купил эту хреновину, я привел ее в действие, но скажу вам вот что: «БК-4» на видео, показанном мне Джонни, и тот фейерверк, что я запустил прошлым вечером, – разные вещи. На видео он был гораздо меньше. Я даже отметил размер коробки, когда мы с Джонни грузили ее в кузов моего пикапа: «Наверное, упаковки они не пожалели».
«Конечно, – ответил Джонни, – они же не хотели, чтобы товар повредили при перевозке».
Он тоже ничего не знал. Синди «Сверкающая Тропа» Паркер спросила, не хочу ли я открыть коробку, чтобы убедиться, что все на месте, но крышку приколотили на совесть, а мне хотелось вернуться домой до наступления темноты, потому что зрение у меня уже не такое, как прежде. Однако я пришел сюда с тем, чтобы выговориться начистоту, а потому должен признаться, что солгал. Вечера я коротал с бутылкой и не хотел терять ни секунды. Вот это правда. Я знаю, что это плохо, и знаю, что с этим надо что-то делать. Наверное, если я получу срок, у меня появится шанс, правда?
Наутро мы с мамой вскрыли ящик и посмотрели на то, что я привез. Дело было в нашем городском доме, потому что стоял январь, холодный, как сиська ведьмы. Упаковки в ящике хватало, это точно – какие-то смятые китайские газеты, – но ее было гораздо меньше, чем я ожидал. Размером «БК-4» был не меньше семи футов и напоминал посылку, завернутую в коричневую бумагу, только промасленную и такую тяжелую, что она больше напоминала брезент. Снизу торчал фитиль.
«Думаешь, взлетит?» – спросила мама.
«Если и нет, то что такого?»
«Мы потеряем две тысячи баксов, – ответила мама, – но это будет не самое худшее. Самым худшим будет другое: если он поднимется на два-три фута, а потом рухнет в воду. После чего этот юный итальяшка, который похож на Бена Аффликта, дунет в свою трубу».
Мы убрали фейерверк в гараж, где он и лежал до Дня поминовения, когда мы перевезли его на озеро. В тот год я фейерверки не покупал, ни у Папаши Андерсона, ни у Говарда Гамаша. Мы поставили все на одну лошадь. Или пан, то бишь «БК-4», или пропал.
Ладно, перехожу к прошлому вечеру. Четвертому июля две тысячи пятнадцатого года. Такого никогда не случалось на озере Абенаки – и, надеюсь, больше никогда не случится. Мы знали, что лето выдалось чертовски засушливым, разумеется, знали, но никаких мыслей по этому поводу у нас не было. Да и с чего? Мы ведь запускали фейерверки над водой, верно? Что могло быть безопаснее?
Все Массимо собрались и развлекались в свое удовольствие: под громкую музыку играли в свои игры, что-то готовили на пяти грилях, плавали около своего пляжа, ныряли с плота. На обоих берегах собрался народ. Я даже видел людей на болотистых оконечностях озера с севера и юга. Они пришли, чтобы поглядеть на гонку вооружений Четвертого июля. «Итальяшки» против «Янки».
Сгустились сумерки, и наконец в небе появилась первая звезда, после чего на ближнем к нам конце причала Массимо вспыхнули электрические факелы, словно две фары. В их свет вышел Пол Массимо, сопровождаемый двумя взрослыми сыновьями, и оделись они так, словно собрались на танцы в модный загородный клуб! Отец – во фраке, сыновья – в белых смокингах с красными цветками в петлицах, а у Бена Аффликта низко на бедре висела труба, точно револьвер.
Я огляделся и увидел, что народу еще прибавилось. На нашем берегу собралось не меньше тысячи. Они пришли в ожидании шоу, и эти Массимо оделись так, будто собирались это шоу им представить. Мама же сидела в обычном домашнем платье, а я – в старых джинсах и футболке с надписью
«ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ В ТО МЕСТО, ОТКУДА ВОНЯЕТ, И ВСТРЕТИМСЯ В МИЛЛИНОКЕТЕ».«Нет коробок, Олден, – заметила мама. – С чего бы?»
Я покачал головой, потому что не знал. Наш единственный фейерверк уже лежал на краю причала, прикрытый старым стеганым одеялом. Мы принесли его с самого утра.
Массимо протянул руку, как всегда вежливый, предлагая нам начать. Я покачал головой и тоже протянул руку, как бы отвечая: нет, на этот раз только после вас, монсье. Он пожал плечами и крутанул рукой в воздухе, как иной раз делает бейсбольный судья, фиксируя хоумран. А четырьмя секундами позже ночь наполнилась снопами искр, и над озером начали взрываться фейерверки: вспыхивали звезды, распускались цветы, били фонтаны, всего не перечислишь.
Мама ахнула.
«Грязная свинья! Он нанял команду пиротехников! Профессионалов!»
И да, именно это он и сделал. Потратил десять или пятнадцать тысяч баксов на двадцатиминутное небесное шоу, с «Двойным экскалибуром» и «Волчьей стаей» ближе к концу. Толпа бесновалась, все орали, визжали, жали на клаксоны. Бен Аффликт с такой силой дул в трубу, что оставалось только удивляться, как обошлось без кровоизлияния в мозг, но расслышать его было нельзя из-за грохота в небе, раскрашенном во все цвета радуги. Ну и светло было как днем. Клубы дыма поднимались над пусковыми установками, которые команда пиротехников разместила вдоль дальнего берега, но до нас ничего не долетало. Потому что ветер дул в сторону «Двенадцати сосен». Вы можете сказать, что мне следовало обратить на это внимание, но я не обратил. И мама не обратила. И остальные тоже. Мы были слишком потрясены. Видите ли, Массимо подавал нам четкий сигнал: «Все кончено. О следующем годе даже не задумывайтесь, голозадые янки».
Последовала пауза, и я уже подумал, что все закончилось, когда вспыхнул двойной гейзер искр, а в небе возник большой пылающий корабль. С парусами и все такое. Я слышал об этом фейерверке от Говарда Гамаша. Назывался он «Прекрасная джонка». Это такая китайская лодка. Когда корабль догорел, а толпа на обоих берегах чуть успокоилась, Массимо отдал своим пиротехникам последнюю команду, и над озером вспыхнул американский флаг. Он пылал красно-бело-синим, а из динамиков гремела «Америка прекрасна».
Наконец флаг догорел, оставив только оранжевые искорки. Массимо по-прежнему стоял у края причала. Вновь протянул к нам руку, улыбаясь, как бы говоря: «Давайте, выстреливайте ваш куриный помет, Маккосленды, и покончим с этим. Раз и навсегда».
Я посмотрел на маму. Она – на меня. Затем она выплеснула в воду то, что оставалось в стакане (в тот вечер мы пили «Лунную тряску») и сказала: «Давай. Может, это детский лепет, но мы заплатили за эту хрень, так почему бы ее не запустить?»
Я помню, какая стояла тишина. Лягушки еще не возобновили свой концерт, бедные гагары улеглись спать, может, на эту ночь, а может – до конца лета. У кромки воды еще оставались люди, чтобы посмотреть, что есть у нас, но большинство уже направлялись в город, как болельщики, когда их команда проигрывает без всяких шансов переломить ход игры. Я видел цепочку огней, растянувшуюся по всей Лейк-роуд, которая вливается в шоссе 119, и Битч-роуд, что в конце концов выходит к Ти-Ар-90 и Черстерс-Милл.
Я подумал, что надо устроить шоу, раз уж мы решили не сдаваться без боя. Если запуск провалится, оставшиеся могут смеяться сколько влезет. Я даже был согласен услышать эту чертову трубу, зная, что в следующем году мне ее слушать не придется, потому что для меня состязания закончились. И на лице мамы отражались те же самые мысли. Даже ее груди «повесили голову», возможно, потому, что в тот вечер она не надела бюстгальтер. Сказала, что он сильно давит.
Я сдернул стеганое одеяло, как заправский фокусник, и открыл для всеобщего обозрения квадратную хреновину, вместе с тяжелой вощеной бумагой и коротким толстым фитилем. Хреновину, купленную за две тысячи долларов – вероятно, в два раза дешевле, чем Массимо обошлась «Прекрасная джонка».
Я указал на наш фейерверк, потом на небо. Трое разодетых Массимо на краю причала рассмеялись, а трубач продудел: