Тогда он, так и не дождавшись от меня вразумительной реакции, предложил:
«Крис, ты не имеешь право бросить дом. Он не сможет без тебя, а я не смогу простить себя за то, что обрёк его на вечное одиночество».
Ход был подлым, если говорить откровенно, но… Действенным.
Я приняла волевое решение – вернуться. Правда, Джека всё же попросила пока не приходить ко мне. Ни ночью, ни днём, ни… В общем не стоило ему приходить, пока я окончательно не растеряю глупую обманчивую влюблённость и убеждение, что имею-таки право на его откровенность.
Так и получилось, что стою я теперь перед дядей Росмом, прощаясь.
– Не уверена, – признаюсь честно. – Но там дом, который ждёт меня и… Любимое дело.
Дядя удовлетворённо кивает, будто именно такого ответа от меня и ждёт. Потом порывисто обнимает и сам смущается своего порыва.
– Прости… – лепечет, пряча взгляд, а я счастливо улыбаюсь, и сама бросаюсь ему на шею, сжимая родного человека в крепких объятьях. Дядя удивлённо крякает, но вскоре обнимает в ответ так же сильно.
Уезжаю я с лёгким сердцем.
Ласка устраивается на моих коленях, и я почти сразу крепко засыпаю. Впервые за последние несколько дней чувствую, что теперь всё будет хорошо. В самом деле, хорошо.
***
Столица встречает привычным шумом и гомоном. Чёрный и Серый кварталы кишмя набиты людьми – торгашами и покупателями, простыми зеваками и мелкими воришками. Перед каретой они расступаются неохотно, будто одолжение делают, но меня это не раздражает. Я рада, действительно рада вновь здесь оказаться.
Дом встречает меня молчаливым укором. Я внимательно всматриваюсь и в поникший конёк крыши и в намеренно покосившийся крылечек. Сад и тот кое-где темнеет почерневшими ветками, хотя я столько сил в него влила, что эдакий неопрятный вид для него вовсе неприличен.
Но я не сержусь на него, я осторожно открываю калитку, ставлю на дорожку тяжёлые сумки и шепчу тихо:
– Милый, прости меня.
Сначала ничего не происходит, но потом дом будто от сна встряхивается. Скрипит и ходит ходуном, и при этом радуется, по-настоящему, словно маленький ребёнок, получивший вожделенную игрушку.
Подхожу ближе, опускаю раскрытую ладонь на первую ступеньку крыльца и торопливо говорю:
– Прости ты, я не должна была так поступать. Ты… Ни в чём не виноват. Прости.
Дом выдыхает, шумно так, от чего доски скрипят и кряхтят. Начинают ломаться, перетираясь в труху. От земли поднимается облако пыли, на мгновение скрывая особняк от любопытных взглядов. А когда пыль оседает и я, откашлявшись, могу смотреть на дом, то… Буквально теряю дар речи.
На месте старой рухляди появляется… настоящий миниатюрный дворец. С аккуратными башенками, разноцветными витражами, добротными стенами, массивными ступенями и позолоченными перилами. Крылечек становится похож на просторную террасу, с длинными столом и лавочками. Дверь тоже преобразилась – сразу ясно, что за ней скрывается не просто дом, абы как подделанный, лишь бы не развалился.
Поворачиваюсь, чтобы осмотреться и вновь застываю от удивления.
Умирающий ещё мгновение назад сад дышит жизнью и свежестью. Разросшиеся деревья расплелись пушистыми кронами, трава с проплешинами густыми ковром покрывает землю.
Несмело улыбаюсь и осторожно наступаю на ступеньку, потом на вторую, третью и подхожу к двери. Берусь за ручку, считаю до пяти и дёргаю на себя.
За ней оказывается тот самый богато обставленный дворец, что я лишь мельком видела в первый день своего приезда.
– Ты… – бормочу, не скрывая растроганной улыбки. – Ты просто волшебник.
Дом выдыхает довольно и напоминает немного ворчливо:
«Сумки забери, а то мало ли».
И забираю. Чтобы потом тщательно обследовать «новое» место своего жительства.
Внутри особняк куда больше, чем снаружи. Комнаты, одна шикарнее другой. И мебель, и обивка стен, и ворсистые ковры повсюду, и полки, словно специально под мои скляночки изготовленные, и… Да что говорить? Здесь всё самое, что ни на есть, замечательное, невероятное, волшебное.
– А почему сразу не показал всё, как есть? – Не скрывая улыбки, спрашиваю у проказника и любовно поглаживаю камин, который обзавёлся лепниной, кованной решёткой, что отгораживает потрескивающие поленья, и невероятной красоты ковриком, чтобы можно было сидеть прямо на полу и любоваться отблесками яркого пламени.
«Так, откуда я знал, какая ты», – ворчит для вида, а сам смущённо покряхтывает.
– Не доверял? – Спрашиваю просто для того, чтобы поговорить с ним. Оказывается, я соскучилась. Дом дяди Росма навсегда останется для меня домом, а этот своевольный вредина успел стать мне настоящим другом.
«Немного», – признаётся и тут же переводит тему, – «А когда лавку откроешь?»
Смеюсь, громко и заливисто.
– Скоро, очень скоро.
Чувство эйфории не проходит и к вечеру. Я кружусь по дому, попеременно переставляя то стулья, то вазы для цветов, то немногочисленные сохранившиеся склянки. Те, правда, пока пусты, но по этому поводу я уж точно расстраиваться не буду.
Что самое важно – беспрестанно разговариваю. Делюсь задумками и захлестнувшими меня переменами. Попеременно спрашиваю совета то у дома, то у Ласки, которая трётся под ногами и не оставляет без своего высочайшего внимания ни одного принятого мною решения.
И только добравшись до кровати – довольно широкой и мягкой, укутанной в многослойное облако балдахина, – становлюсь серьёзной и прошу, нет, почти умоляю:
– Пожалуйста, не пускай его, если он придёт.
Нет нужны пояснять, о ком я говорю. А дом знает всё и так:
«Не пущу. Ни за что».
Последнее звучит непреклонно. Без толики сомнения или неуверенности. И я спокойно выдыхаю. А засыпая, чувствую, что на губах то и дело появляется счастливая улыбка. Кажется, с ней я и засыпаю.
Чтобы проснуться с первыми лучами солнца и приступить к работе, которую я забросила, пытаясь разобраться с проблемами глупыми и по большей части надуманными.
Посаженные мною душистые да целебные травы разрослись нещадно, заполонив собой и отведённую им клумбу и близлежащую, что предназначалась для кустовых роз с премилыми маленькими бутонами. Пришлось унимать ретивых поселенцев и огораживать их, чтоб хулиганить тем неповадно было.
После осторожно обираю сначала листочки, потом цветы, а после и стебли. Всё в дело пойдёт.
Выехать как-то поутру за город не мешало бы – не все растения можно посадить в махоньком палисаднике, а некоторые так и вовсе непривычны расти в местах чужих.
К примеру, чебрец вот. Посадить его можно, и он примется охотно, но всё равно не то. Силы в нём такой не будет. Да и душица та же. А уж дикие огурцы, чей сок весьма хорош для лосьонов и притирок, так и вовсе вывести в неволе невозможно. В палисадниках он становиться капризным вредителем, от которого избавиться не представляется никакой возможности.
Решено, завтра отправлюсь к ближайшему озерцу. Его я приметила ещё в первый раз, когда неслась навстречу своей новой жизни.
К полудню основная подготовка была сделана. Свежие травы разложены на широких противнях, накрыты лёгкой тканью и выставлены под лучи ласкового солнца. Пусть немного впитают в себя духоту, она им на пользу пойдёт. Те, что имелись в запасах, уже высушенные и рассортированные, отправились в мешочки и пузырьки.
Ароматный воск, пахнущий лугом и первым мёдом, то же бы стоило подкупить, но пока и того, что имеется, хватит.
А вот голубой глины осталось совсем немного – едва ли хватит на пару баночек очищающего крема. О её приобретении стоит подумать уже сегодня. Благо лекарская лавка напротив имеется. К вечеру схожу, чтобы сейчас не отвлекаться.
И стоило только подумать, что уж больно гладко всё складывается, без сучка и задоринки, как в дверь раздаётся стук. Не настойчивый, а тихий такой, осторожный.
Поначалу подумала притвориться, будто дома никого нет, а потом догадалась:
– Миленький, скажи, пожалуйста, кто там? – Шепчу, и ласково касаюсь стены.
Особняк расцветает, я прямо чувствую, как волна благодарности согревает теплом.
«За дверью женщина. Шляпка с вуалью. Простое платье. Раньше её здесь не было. Я бы узнал, в случае чего».
Не сказать, что от его пояснения мне стало легче, но всё же то, что там стояла не Олеана, меня несколько успокоило.
После очередного тихого стука, со вздохом направилась отправилась открывать. Не получается у меня притворяться. И всё тут.
На пороге и впрямь была незнакомая мне женщина. Только вот простота её была весьма… специфической. Платье, как и сказал дом, было простым, но то, что касалось ткани… Она была весьма дорогой и добротной. К тому же шёлковые перчатки, настолько белоснежные, что глядя на них начинали слезится глаза.
Нехорошее предчувствие колет самое сердце, но я не поддаюсь:
– Здравствуйте, могу ли я вам чем-то помочь?
Женщина смотри на меня из-под вуали внимательным взглядом, прикидывает что-то в уме и скупо улыбается:
– Доброго дня, милая! Скажите, лавка красоты «Маргаритки» здесь находится?
Голос у неё приятный, переливчатый, словно весенняя капель. И несмотря на закравшуюся настороженность, голос этот располагает.
– Здесь, – улыбаюсь в ответ и отступаю чуть в сторону, пропуская нежданную гостью в дом. – Проходите, буду рада вам помочь.
При моих последних словах женщина едва слышно усмехается, по-доброму, и проходит за мной.
– Простите, у меня небольшая перестановка, – принимаюсь оправдываться, но меня останавливают лёгким взмахом руки, и я замолкаю, не в силах противиться.
– Я вовсе не привередлива, – вновь усмехается женщина. – Мне порекомендовали вас, милая, и я лично пришла убедиться, что рекомендация эта не была напрасной.
«Лично» – подчёркивает особо и я лишний раз убеждаюсь, что клиентка эта к простоте не имеет никакого отношения. Что в одежде, что в положении.
– Хорошо, – соглашаюсь со всем заранее, так, на всякий случай. – Тогда прошу вас, присаживайтесь. Я постараюсь помочь вам, чем смогу.